Пэйринг и персонажи:
Размер:
5 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
65 Нравится 8 Отзывы 3 В сборник Скачать

Neve

Настройки текста

Твоя улыбка заставляет трепетать людей вокруг.

      Ты стоишь по левую руку от своего Фюрера, искренне радуешься каждому солдату, который дает вам присягу, клянется бороться за ваше величие. Острые клыки сверкнули в обрамлении тонких, чуть обветренных губ. Ты улыбаешься—они окончательно замирают, не смея вздохнуть, будто боясь вспугнуть твою улыбку. Ах, ну конечно, а как же? Они рады тебе больше чем чему-либо, в сей миг—ты для них целый мир— обещание, что для них наступит «завтра», гарантия их счастливого будущего, беззаботной старости. Они любят тебя, ты стал для них глотком свежего воздуха.Чистого, «немецкого» воздуха. Ты—«Место под солнцем», за которое они отчаянно борются, начиная с прошлого века.       Вскидываешь правую руку, произносишь единоличное— «Sieg!», и хор голосов откликается тебе громогласным— «Heil!», еще, и еще. Тебе нравится подобный хор, это видно по тому как сияет твой взгляд.       Измененный вариант Римского салюта? Впечатляет. Как и много раз до этого, ты адаптируешь мои идеи под себя. Меня возвышает мысль, что за основу ты всегда берешь что-то мое.       В этот январь я вижу тебя как нельзя чаще. Наши вожди переговариваются практически ежедневно и затягиваются подобные случаи на долго, не меньше четырех часов. Это дает нам повод и время встретиться. И перед каждой нашей новой встрече, я клянусь себе, что не буду замирать перед тобой, бледнея, не буду, как эти свежие еще не заматеревшие мальчишки, которые готовы отдать за тебя жизнь, пролить за тебя кровь… Видимо не умею держать обещания… Ведь, когда вновь и вновь вижу твою статную фигуру, форму только с иголочки, аккуратные черты лица, а главное—хитрую улыбку, клянусь Дуче, я не могу сдвинуться с места. Стою, как влитой, пока ты не окликнешь меня, кутаясь в свою тоненькую шинель, не заведешь в рейхстаг, не отвлечешь разговором. Твоя речь всегда четкая и внятная, тебя ужасно приятно слушать, невозможно оторвать внимание! Ты настолько пристрастился к публичным речам, что забываясь, начинаешь повышать тон. Это очень забавляет, если вспоминать твое первое «выступление». Когда ты после зашел за сцену, лицо было белее свежего снега, у тебя кружилась голова, и жутко тошнило от волнения. Я буквально на руках нес тебя до машины в тот вечер, ведь ты был не в состоянии даже стоять. Тебя била крупная дрожь не то от холода, не то от стресса. Тогда я принимал на себя роль твоего старшего брата, ведущего тебя за собой. Понятия не имею, когда все стало меняться, когда я стал томиться непреодолимой жаждой быть рядом с тобой.       Удивительно, как быстро ты привык к народной славе… Как быстро ты взял за узду собственный страх. Горжусь таким союзником!       Мне нравится, как четко ты планируешь свою политику, жаль, что я не мыслю так же перспективно. Слишком тщательно подходишь к своей цели, бредишь ей. Перфекционист… Тебе нужно чтобы все было идеально, все, даже самая малейшая деталь. Ничего не может ускользнуть от твоего внимания. Это отражается в твоих «ритуалах», ты строго соблюдаешь каждый из них. Восхваления твоих успехов достигло своего апогея в немецком обществе. Ты так любишь показывать свое превосходство, будто пытаешься что-то доказать. Что-ж, парады мало что доказывают, но показать вполне могут, и увиденное действительно впечатляет. Я никогда не обладал подобной организованностью. Но я стараюсь брать с тебя пример. Стой… Как давно мы поменялись местами? Как давно ты стал ведущим, а я ведомым? Когда я стал от тебя отставать? Теперь ты принимаешь на себя роль старшего брата, хоть и куда моложе чем я. Пытаешься вытянуть меня за собой, направляешь в нужное русло, учишь чему-то, хвалишь и подсказываешь, по-отцовски ласково, до наивного заботливо. Я многое перенимаю от тебя, стараюсь не упускать не единое твое слово. Отказываюсь только от твоей расовой теории, править все же должно государство, я не верю в эту чистую кровь, о которой ты так убедительно твердишь, чиста кровь того, кто готов умереть за нас--свою родину, и не имеет значения кем была бабка этого человека.        Однако, не могу не сказать от всей своей души «спасибо». Ты показал мне направление, дорогу к светлому будущему.       В этом году ты все сильнее мужаешь на моих глазах, черствеешь. Словно чуть оттаявший снег, вновь начал замерзать.

Твоя твердая решительность и военный потенциал поражает.

      Когда Союзники ставят тебя перед условием, ты его игнорируешь. Правильно, ведь условия в этом мире должен ставить только ты. И тебя не останавливает та пропасть, в которую ты рискуешь провалиться. Ты вопреки инстинкту самосохранения—насмешливо танцуешь на самом ее краю, пока другие с интересом и замиранием сердца смотрят на это, ждут, когда ты наконец упадешь, ждут твоего полнейшего провала, из которого они извлекут свою кровавую выгоду. Но ты виртуоз в этом деле, выкручиваешься, находишь себе опору—прут, который можешь сломать, если тебе станет это нужным, но пока он гарантирует тебе крепкую стойку. Советский Союз не станет нарушать пакт о ненападении, он не готов к назревающей войне, он ее боится, и чтобы это разглядеть, не нужно особого ума. Для него ты худший кошмар.       Польша была оккупирована всего за пару месяцев, за подобный срок преображаются такие города как Краков. На улицах появляются люди с желтыми шестигранными звездами на одежде, стандартные ортодоксальные (и не совсем) евреи с пейсами. Эти звезды пока ничего не значат, некоторые даже носят их с откровенной гордостью, но позже они станут символом, который страшно нашить на одежду. Этих людей превратят в рабов. Для тебя ведь всегда ритуалы имели особое значение. Какое значение имеет то, что эсэсовские патрули перехватывают «звездных» по пути на работу, и заставляют чистить снег на улицах? Это показатель вашего величия? Какой ты порой наивный. Но я люблю в тебе эту непонятную наивность.       Еще позже вы превратите унтерменшей в вещи. Вещи, которыми твои ребята из СС могут распоряжаться так, как им этого хочется: они будут заходить в их дома, и уносить понравившиеся вещи, срывать с них украшения и меха, или даже не жалеть на их голову патрон. А многие из этих бедолаг, в надежде на помощь, будут обращаться в полицию, искать поддержки у офицера, который в лицо осмеивает их глупое непонимание происходящего. «В Европе теперь новые правила…».Иудеи будут твердо верить, что режим смягчится, стоит только перетерпеть. Это станет их роковой ошибкой. Это Рождество мы провели вместе, в баре… Моему удивлению не было предела, когда я увидел как ты кривишься слушая джаз. Оказывается тебе нравятся более спокойные жанры. Я понимаю, это вполне под стать твоей натуры, мог бы и догадаться… Часто говоришь о еврейском вопросе… Твоя голова занята хоть чем-то кроме этого? Ты уже нездорово относишься к этой теме… От алкоголя на твоих щеках пылает легкий румянец, будто ты только что зашел с морозной улицы. Почему ты не пьешь качественный алкоголь, зачем пытаешься залить в себя это дешевое пойло? В первых числах января, тридцать девятого, я впервые дотронулся до твоих рук. Не в ткани перчаток. Для меня было неожиданностью что они такие холодные и бледные, словно держу снег в руках. Я в непонимании пытался их согреть. Это было немного нелепо. Неправильно как-то, внутри меня что-то перевернулось, такое необычное, приятное до одури чувство… Хах. Наверное, мое растерянное лицо выглядело очень глупо, да?       Я полюбил это прикосновение.       Через несколько месяцев после праздника, в Польшу начнут приходить вагоны набитые людьми, пока не до предела, ведь такой способ транспортировки с захваченной территории «вещей» едва вошел в пользование. Парни из СС полностью забронируют железные дороги, чтобы выполнить двухнедельный план. А уже через три недели после айнзатцгруппы, на пару с все тем же благородными из СС, зачистят польские гетто. Построят евреев в шеренги, кого-то невыгодного просто пристрелят. Хотя нет, они будут стрелять даже без причины, чтобы самоутвердиться. Желтые звезды—признак угрозы для чистого арийского будущего. На плечах айнзатц лежит благородная миссия, устранить эту угрозу. Тогда начнется время концентрационных лагерей. Ты будешь продолжать думать над альтернативными, и более эффективными решениями Еврейского вопроса, такими, как Мадагаскар. Но еще через некоторое время, потребность в этом отпадет, ведь твои ученые откроют прекрасные свойства « Циклона Б».       Ты стал для Богом для этих недолюдей, Богом, вершащим чужие судьбы. Снег в этом году покрылся ледяной коркой.       Я слушаю каждую твою речь, и понимаю, что невозможно тебе не верить, твой энтузиазм заразителен, это еще одна причина любить твою натуру. Все чаще одергиваю себя от подобных мыслей. В тридцать девятом ты оккупировал не только Польшу, но и все мои мысли.Это явно ненормально…

Твоя уверенность в собственной победе меня удивляет.

      Ты ни капли не сомневаешься ни в одном своем своем плане. Твоим успехам я по-белому завидую. Не дрожащей рукой, все так же уверенно распаляя огонь в сердцах своих солдат, ты отправишь их на верную смерть—в сторону России. Тебе кажется это легкой мишенью, ты твердо настоишь что уже до прихода новой зимы вы будете пировать в Москве.       Но спустя указанный срок что же мы видим? Ты злишься и бесишься от одного только осознания, что твой гениальный план послан к черту, ведь, оказалось, что в основе того прута заложена несгибаемая сталь. Эта зима стала отправной точкой твоих бесконечных промахов. Ясность взгляда стала пропадать, ты становишься вялым параноиком…       С этого момента все те милые улыбки погаснут, теперь люди не будут только слушать тебя. Не ослепить их больше блеском немецкого оружия. Они перестанут верить каждому твоему слову, теперь в них проснется сознание, они начнут понимать что происходит. Ты стал для них большим сомнением.       Этой зимой, ты старательно стараешься не высовываться на улицу. Ты никогда не отличался любовью к морозу, а в сорок первом буквально его возненавидел.Твой энтузиазм стал потухать, ты стал потухать. А мне начало казаться, что я оказался лишним свидетелем чего-то неправильного. Неправильным стал казаться мир, закручиваемый вокруг тебя.       Сомневаться в правильности твоих решений, начинаю уже я… Но я все еще люблю тебя, уже дурной любовью. Той которой не должно быть.

Мне нравилось владеть тобой.

      Владеть таким черствым и неприступным тобой, это высшая награда.       Я больше не мог держать это все в себе, каялся перед тобой в душевных муках, и ты принял это, как мне сперва казалось, из жалости. Но чуть позже я понял что это не совместимое с тобой понятие. Я проклинал себя за свою неправильную любовь, и проклинаю и по сей час. Не могу до конца с этим смириться. Но как водится, к всему рано или поздно привыкаешь, и с привыканием это стало приятным…       Мне льстит мысль, что ты расслабляешься, когда мы остаемся один на один. Тебе нужен отдых от этого всего.       Такие моменты уединения стали большой редкостью, и я ценю их теперь еще больше. Ценю за осознания того, что ты для меня значишь на самом деле; Ценю, за то, что могу отбросить свои сомнения, лишь в эти моменты. Ты всегда показываешь мне все то, что я в тебе люблю. Люблю этот холодный снег, заложенный в твоей основе. Люблю тебя. Любил твои аккуратные черты лица, светлые волосы, серые глаза, которые теплы лишь при взгляде на меня. Люблю каждую клеточку твоего тела. Любил твою улыбку, твой чистый разум, решительность, силу, отвагу, стремление и хладнокровность. У тебя есть лишь один ужасный недостаток—ты перестал слушать других.       В одну из ночей, я горячо шептал тебе на ухо, клялся, что буду рядом всегда. Я был уверен что это обещание я точно сдержу.       Ты всегда так покорен мне в эти моменты, что порой я даже не узнаю в тебе того холодного нациста, которого заботит лишь его идеал… Никогда не думал, что твои руки могут быть такими ласковыми, а губы столь сладкими и нежными. Ты всегда аккуратен, педантичен, я бы даже сказал. И с новым твоим движением, с тихим стоном, срывающимся с твоих уст, каждый раз, когда я буквально чувствую удары твоего сердечка, мне все больше и больше хочется быть рядом с тобой. Мне все больше и больше хочется поддаваться этому обману, которым ты так старательно тянешь меня за собой, все больше погружаться в эту неправильность. Ты был тем, за кем я бы пошел не сомневаясь. Я любил тебя и за это.

Твоему хладнокровию я неустанно восхищаюсь.

      Противным хладом вооружая взор, ты смотришь вниз, в обрыв, туда, где лежат человеческие судьбы. Их много, и нет ни одной связанной с твоей. Ты не знаком с этими чертами лица, с их характером, искренней радостью и разочарованием, ты не знаешь—кем они были при жизни, о чем мечтали. Но ты определенно знаешь, что весь их жизненный путь, вся их душа в лучшем случае смердит тухлятиной. Представители низшей расы, евреи, унтерменши — у них не может быть иначе. Их жизнь для тебя ошибка, и ты не видишь ничего грешного в том, чтобы ее исправить. Ты веришь, что в этом твое предназначение— расово чистый мир. Веришь, что дети будущих поколений, чистые арийцы, чистая кровь, будут смотреть на тебя с гордостью; С неумолимым восторгом произносить твое имя, лаская слух, вознося твое величие. Ты вожделеешь будущее холодных глаз, правильной формы черепа, светлыми волосами и высоким ростом. Поэтому ты хладнокровен к происходящему сейчас.       Сейчас, белый прах явно выделяется на твоей темной форме. В то время, как немецкие дети радуются «снегу» пошедшему ни с того — ни с сего, в начале июля, ты радуешься тому из чего этот «снег». Тебе нравится ощущать это чувство господства, нравится власть. Власть- распоряжаться чужими судьбами, и этот «снег» тому доказательство. Такой же «снег» у тебя внутри…       В двадцатом веке—обличие смерти будут видеть, как человека, с благородными арийскими чертами лица; в черной немецкой форме, с алой повязкой на плече и ослепительным блеском наград на груди.       Ты пугающе прекрасен на фоне этой картины, на фоне обрыва с горящими трупами, густого дыма, запахом горелой плоти и падающем с неба, словно кружащемся в посмертном танце, пеплом. Ты стал смертью для этого мира.       Наверное именно в этот момент с моих глаз окончательно сползла пелена.        Ты неуравновешен, из твоего восприятия полностью пропали понятия человечность и милосердие. И наблюдая за тобой, я понимаю, что не хочу быть второй смертью, и не хочу чтобы первой был ты.        Я со страхом в глазах умолял тебя прекратить, но ты слишком самоуверен, ты был болен этим, слишком много прошел, чтобы остановиться. Я спасти тебя хотел, идиот… Но ты не умеешь слушать других. Мои мольбы для тебя ничего больше не значили, ты стал видеть во мне лишь предателя… Я ничего не мог с тобой сделать, мне оставалось лишь бросить эту глупость.       Каждый раз когда я вспоминаю это, понимаю насколько был ослеплен. Что все это время воздух был ядом, дорога к будущему—дорогой в пропасть, кошмар—страшной явью, Бог—Дьяволом, сомнение—голосом здравого смысла, правда, смерть—осталась смертью. А для меня ты был—Ошибкой. Я убеждал себя в этом, злился на то что ты меня не послушал в тот злополучный год. Но у меня не было сил с тобой бороться, ты сам просил меня уйти я перестал быть для тебя авторитетным мнением, что мне еще оставалось делать?.. Я до последнего верил что ты последуешь за мной, одумаешься. Бичевал себя мыслями, что предал.       Я не жалею, что в тот год мой взгляд прояснился, я этому рад, рад был не идти за тобой больше, принять свое решение, и видеть мир реальным, а не в грезах о нашем величии. И когда оборачивался в прошлое, понимал, что сделал лучший выбор. И все эти два года надеялся, что ты сделаешь его тоже, хоть раз полностью последуешь моему примеру, сделаешь хоть один правильный выбор… И знал бы ты, как трудно мне было смотреть, как медленно, но верно ты гибнешь морально, как уменьшаются твои границы. Знал бы ты, как больно мне было себя убеждать, что не люблю больше, тая в мечтах свои хлипкие надежды.       Сейчас я вижу твою хладнокровность вновь, ты прожигаешь меня взглядом своих холодных серых глаз, и взгляд этот не ясен как прежде, не нежен, он мутен и наполнен обидой. Ты неумолим даже перед лицом собственной гибели, непоколебимо держишь свое равнодушие. Не смиришься с этим поражением? И неужели ты боишься? Я явно вижу мелкую дрожь… Или ты зол от того, что видишь меня? Не понимаю…        Я тоже дрожу, и это действительно от страха, от того что вот вот произойдет. Теперь я чувствую свою вину перед тобой как никогда ярче. Я должен был помочь, уберечь, сдержать свои клятвенные, данные в одну из ночей, обещания «быть рядом», но я сдался, опустил руки, не смог. Ты в праве считать меня предателем, а я чувствовать себя твоим палачом.        Шею обвила крепкая веревка. Грубый голос, с легкой хрипотцой курящего, который все это время читал приговор, затих.       Рядом со мной стоят страны Союзники, трепетно ждут торжественную часть. Для них эта часть означает конец, из праха которого возродится новый мир, для меня это конец без продолжения. Я не заслужил твое прощение, но прошу, если сможешь, прости меня… Ради Бога, прости.       Я не хочу больше видеть твои мучения, просто отворачиваю голову, жмурю глаза.       Голова кружится, а к горлу подступает тошнота. Оказывается, даже смерти, как не глупо, рано или поздно приходится умереть. Теперь на крепкой веревке покачиваемая легким ветром, весит лишь оболочка—оболочка, которую люди запомнят на века. Я тоже запомню ее. Ее теплый когда-то взгляд, улыбку и все те черты, что я так сильно любил.        Твои глаза обращены в небо… Ветерок чуть треплет твои волосы и одежду. А моя душа неумолимо взвыла, хочется разрыдаться от этой безысходности, от жалости.       И все-таки до сих пор люблю тебя.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.