I am, You are. Are we?..

Первое признание, что они в своё время совершили друг другу – это то, насколько сильно они друг друга ненавидят и презирают. Едкие слова, раздражённые взгляды. Остроты и язвительности с одной стороны, с другой – недовольные замечания и бахвальство собственными навыками. Обмен ударами – попытка доказать другому, что только один из них по-настоящему силён. Возмущения здесь, упрёки – там. Никакого согласия – лишь вражда и неприятие. Джозеф Джостар считает, что Цезарь Цеппели – напыщенный индюк, сноб, который на деле ничего из себя не представляет. Смазливая мордашка, обманом затаскивающая девушек в постель – не более того. Хоть и стоило признать – навык владения хамоном у итальянца был на порядок выше. Но это ещё не ставило его выше самого ДжоДжо – только показывало очевидную разницу в их уровнях боевой подготовки. Которая вполне была исправима при желании. Цезарь Цеппели считает Джозефа Джостара неотёсанным мужланом, непроходимым тупицей, деревенщиной. Удивлялся, что ему принадлежала фамилия Джостар – та, которую нёс также и благородный муж, бывший когда-то учеником и соратником его деда – и что он совершенно не знал, как грамотно использовать свой хамон. Что этот bastardo тогда вообще забыл здесь, в Италии? Синьор Спидвагон был явно слишком высокого мнения о нём – которого Цезарь ни капли не разделял. Он не станет тратить и минуты дольше на Джостара – только собъёт весь излишний гонор, после чего возвратится к более важным делам. Стоило ли говорить, что они оба ошибались. И что первые впечатления оказались обманчивыми и в их случаях, и в конце концов каждому из них пришлось пересмотреть своё мнение о другом, что привело ко второму признанию – что и один, и другой оказались не такими уж плохими. Но о чём-то большем говорить пока было рано. * * * Третье признание – уже сдержанней, но в чём-то даже более искреннее, чем первое. Более продуманное точно, ближе к правде, без предрассудков. Что они – друзья, готовые ради друг друга на многое. В первую очередь – быть друг другу верными соратниками, поддержкой и опорой в трудный момент. Джозеф думает, что Цезарь – в принципе парень интересный, но зачастую слишком уж серьёзен и даже мрачен. Хоть, конечно, их положению было не позавидовать (особенно его лично – ничего хорошего не бывает, когда в твоём теле находятся два кольца со смертоносным ядом, и счёт твоей жизни сокращается до дней, если не часов), но в конце концов – если об этом всё время думать, то это уже можно считать как своего рода признание поражения. Совсем не дело, по его личному мнению. А поскольку они теперь друзья, то Джостар считает своим долгом делать всё возможное, чтобы отвлекать Цеппели от всяких тяжёлых мыслей. Даже если в ответ на его благие деяния на его голову сыпались подзатыльники и бесконечное ворчание о его глупости и безрассудстве. В конце концов, Цезарь всё чаще улыбался при этом… Цезарь же полагает, что ДжоДжо стоит быть серьёзнее. Ведь в самом деле – на кону был не просто весь мир, но и его собственная жизнь. Совсем не время дурачиться, так? Но нет же – Джозеф каким-то образом даже после насыщенного изнурительными тренировками дня умудрялся находить силы на какую-нибудь очередную глупость. И хуже всего – вечно заваливался к нему в комнату по ночам, потому что якобы не мог заснуть из-за мешающей нормальному дыханию маски… Ладно, последнее было вполне понятно – сам Цеппели в своё время испытал все прелести этого агрегата на себе, хоть и в меньшей степени, так что да, он вполне верил, что с ним шансы нормально уснуть приближались к нулевому значению. И, ну, Цезарь был не дурак – он прекрасно видел, что это была не единственная причина бессонницы ДжоДжо. Так что пусть – развлекать друга в поздние ночные часы было не так уж в тягость, особенно при учёте, что это правда помогало последнему (и итальянец был бесконечно этому рад, пускай и не показывал этого слишком явно). Улыбка и задорный блеск в глазах шли Джостару куда больше, чем тягостная задумчивость и искры подавляемого страха… Но тем не менее. Джозефу явно недоставало дисциплины. Хорошо, что Цезарь был достаточно добр, чтобы корректировать его в нужные моменты. Общая цель зачастую творит чудеса с человеческими взаимоотношениями. В том смысле, что даже весьма не похожие люди могут за не самый продолжительный срок стать достаточно близкими и узнать друг друга настолько, что для понимания будет хватать одного лишь обмена взглядами. Так и закрепляется дружба, длящаяся затем года. Но иногда. Иногда… Из всего этого происходит близость иного рода. Ведущая к более волнующим, ещё более откровенным признаниям. * * * Три слова. Три простых, но притом таких сложных слова много раз вертятся на языке у каждого из них. Но никто так и не произносит их вслух – не когда их будущее слишком туманно, не когда неизвестно, переживут ли они оба самую главную битву. Но совсем скрыть чувства не удаётся всё же. Джозефу хочется быть рядом с Цезарем как можно чаще, как можно дольше. Может, это из-за подспудного страха, что, возможно, сейчас шли его последние дни. Или же из-за ещё более иррационального страха, что это последние мгновения, когда Цеппели вместе с ним живой. Мысль о чужой возможной гибели почему-то пугает больше и побуждает чаще заключать другого в объятья – несмотря на сопротивление, ведь оно всё равно быстро проходит. Чаще держать чужую ладонь в своей - это может показаться странным для посторонних, но сам Цезарь никак это не комментирует и своей руки не убирает. Чаще говорить – Джостар уже давно не опасался делиться даже самым сокровенным, поскольку Цеппели, даже если и смеялся, ни разу его ни за что не осудил. Чаще смотреть, запоминать чужие черты – теперь как-то особо притягательные, приятные глазу, по-своему родные… ДжоДжо старается не думать о том, что то, что он чувствует, можно лучше всего описать как любовь. Но иногда разум его подводит, поддаваясь внутреннему порыву и предпочитая сбежать от тяжёлой, пугающей действительности в светлые представления о том, что может быть дальше. Каково будет держать другого человека в объятьях, но уже намного ближе к себе? Каким может быть первый поцелуй? Правда ли, что Цезарь – в самом деле искусный, чуткий любовник? Будет ли он таким же деликатным, но уверенным по отношению к нему?.. Здесь, правда, уже приходится насильно себя останавливать. Слишком далеко заходит воображение, но вместо каких-либо приятных, пусть и несколько стыдливых ощущений внутри только образуется странная тоска. Страшно ошибиться и не успеть сказать главного. Но при этом страшно и говорить об этом. Потому что на поле боя любви не место. Цезарь не может перестать беспокоиться о Джозефе. И, когда не один раз внутри него просыпается нездорово сильное желание защитить Джостара, и он уверенно полагает, что при необходимости мог бы отдать за другого свою жизнь, он понимает – его тревога уже не совсем похожа на просто дружескую. Здесь всё куда сложнее, раз потерять свою жизнь уже не так страшно в сравнении с возможностью потерять кого-то, кто стал так близок за какие-то пару-тройку недель. Сперва, правда, Цеппели просто списывает свои эмоции на то, что его внутреннее одиночество слишком заело его. У него в принципе в жизни не получалось обзавестись действительно близкими друзьями, да и своей семьи он тоже лишился рано, и потому-то он и цеплялся так сильно за ДжоДжо, нуждался в нём. Боль утраты – это не то, что захочешь переживать вновь в любом случае, особенно если ты успел к человеку привязаться (а Цезарь умудрился сделать это, хотя клялся себе последние пару лет, что такого не произойдёт). Но потом ему приходится с горечью признать – пусть вышеозначенное и было правдой, его привязанность носила далеко не платонический характер, и это как раз и усиливало существующий в его сердце страх, дополняя притом новым – страхом именно этих внезапных, неуместных, во многом противоречивых чувств. Цезарь не искал любви – опасался в принципе заводить отношения, которые длились бы дольше одного дня и которые запросто могли бы перерасти в нечто серьёзное. Это было не то, что было нужно ему в данный период жизни, даже если у него и была мечта в конце концов прожить долгую, счастливую жизнь с кем-то столь близким и построить свою дружную, крепкую семью. Но, разумеется, у Судьбы на всё всегда есть свои планы – и за это Цеппели её ненавидел. Но и изменить ничего не мог. Оттого ему только и оставалось, что загонять эти свои чувства как можно глубже, сосредотачиваться на тренировках и беспокоиться – внутренне, никак не внешне. И лишь в редкие моменты, когда он был один, Цезарь думал, как ему потом подступиться к ДжоДжо в романтическом плане. Что бы ему понравилось? Стоило ли как-то обозначить, что сам он любит подсолнухи и в принципе не имеет ничего против получения цветов в подарок? И ещё то не раз звучавшее предложение переехать в Нью-Йорк… Как им будет там житься? Наверняка придётся скрываться от людей, но из всех неприятностей эта казалась самой незначительной. Да уж, мечты-мечты. Хм, был ли ДжоДжо таким же громким в постели, как и в жизни? Хотя он такой очевидный девственник… На этом Цеппели всегда себя прерывал – такие мысли были уже лишними. И вызывали слишком уж острое желание закурить. В других обстоятельствах четвёртого признания так и не прозвучало. Вернее, оно было, но лишь как посмертное послание от одной из сторон. Но здесь… Прежде, чем попытаться нанести Ваму фатальный удар, Цезарь услышал чужой крик. И невольно помедлил, тем самым позволяя своему противнику предпринять попытку сбежать, будучи скрытым отражающим свет ветром. Конечно, уйти далеко тому не удалось, но и одержать быструю победу у Цеппели не вышло – он погнался за Вамом, но в итоге был отброшен в стену Священной Песчаной Бурей. Краем той – потому как здесь ему хватило реакции и времени на то, чтобы увернуться от самой мощной волны. Но всё же возможности сражаться дальше Цезарь был в итоге лишён. Хотя бы смог заполучить кольцо с антидотом – подрезал его одним из вращающихся пузырей-лезвий. Это – вместе с его повязкой – и стало последней поддержкой от Цеппели, прежде чем он потерял сознание. А потом была темнота. И после – пробуждение на Эйр Сапплена, под надзором встревоженной Сьюзи. И долгое ожидание с тревогой сильнее, чем та, что была его спутником в течение всех тренировочных дней. ДжоДжо удалось покончить со всем и выжить. Чудом, конечно, но в этом был весь Джостар – поразительно везучий засранец. Выслушав всю его историю до конца, Цезарь испытал небывалое облегчение. А затем, резко притянув ДжоДжо к себе, поцеловал его в губы. - Ты просто невозможен, amore mio, – только и ответил он, смеясь в лицо ошеломлённому и смущённому Джозефу. * * * Цезарь потом признался в своих чувствах как подобает – уже после того, как они оба более-менее оправились от прошедшей битвы. Но Джозеф ещё долгое время возмущался, что Цеппели украл его первый поцелуй таким наглым образом. * * * Дальнейшие признания можно было не считать – просто было высказано всё, что оставалось в мыслях до нынешнего времени. Поначалу – как бы невзначай, со смущением и неловкостью. Затем – увереннее, игривей, с нескрываемым обожанием. Джозеф уверен – ближе Цезаря у него нет никого. Цезарь думает о Джозефе так же. Джозеф считает, что Цезарь – бесконечно красив. Цезарь видит Джозефа тем же образом. Джозеф сильно, искренне любит Цезаря. Цезарь отвечает Джозефу взаимностью. И, наконец, оба узнают ответы на другие вопросы, которые их интересовали ранее, но которые они предпочитали забывать. Цезарь действительно очень деликатен и чуток в их первую близость – им хватило борьбы и агрессии за всё это время. Ведёт всё осторожно, в нужные моменты побуждая Джозефа пробовать действовать самостоятельно – чаще всего путём заигрывающих провокаций – но не давя. Терпения здесь Цеппели не занимать – не то что в их тренировки. Впрочем, в таком деле ошибки простительны – ничья жизнь не стоит на кону, и в кои-то веке можно не спешить. Поэтому, когда ДжоДжо срывается на всякие глупости, Цезарь только закатывает глаза или отвечает в той же манере, плавно затем возвращая ход событий в правильное русло. Но да – как же итальянец всё-таки точен. Умудряется найти все «правильные места», так что вскоре Джостар забывает про какие угодно шутки и прочее, поддаваясь страсти и становясь непривычно податливым под чужими чуть грубоватыми руками. И да – голос его звучит даже громче, чем обычно, к огромному удовольствию Цезаря. Впрочем, последний оказывается тоже не особо молчалив, и дело не только в периодических сладких речах, произнесённых Джозефу на ухо на сбивчивом итальянском. Первый раз переходит во второй через краткую паузу, затем – в третий. И в конце концов звучит последнее признание. Джозеф хочет, чтобы Цезарь остался с ним и был рядом всю оставшуюся жизнь, разделяя все радости и печали. Цезарь больше не видит жизни без Джозефа, и потому его ответ на последовавший важный вопрос весьма однозначен.