Пустота комнаты давит. Весь мир за пределами яркой бетонной коробки исчез, провалился в бездну, покатился ко всем чертям. Туда ему и место.
Грудь протыкают десятки железных стрел, лёгкие горят кровавым пожаром, и, вот же блядь, во рту тоже кровавый металлический вкус. Гранатовые уродливые капли орошают мертвенно-белую во мраке ночи ладонь и нелепо разноцветные простыни. Не вдохнуть. Не выдохнуть. Горло сжал болезненный ошейник – петля на его тонкую шею. Озноб крупной дрожью проникает под кожу, заставляет извиваться на намокших от пота мятых простынях, хрипеть, хвататься за подушки, словно они могут вытянуть из зыбучих песков смерти, куда Рамуда неизбежно проваливается.
Глупое, глупое, бесполезное тело. Слишком слабое для того, кто так стремится к власти, кто ещё не воплотил в жизнь свои амбиции, не отомстил, не искупал врагов в крови. Но корчится сейчас на кровати, словно зажатый в тиски дикий зверь, купаясь в собственной. Блядски больно; кажется, ещё немного – и Рамуда выкашляет всю свою ненависть, всю свою язвительность, весь свой яд.
Вместе с кровью и жизнью.
Он разрушается и меркнет. Он ненавидит свою слабость и хотел бы, чтобы никто и никогда не застал его таким беспомощным, таким бесполезным, таким
настоящим.
Даже оставаясь фальшивым, конфетным, обёрнутым ложью и интригами, он никому не нужен. Он всего лишь пешка в чужой игре – и ему осталось недолго. Но раскрыться перед единственными людьми, остающимися на его стороне, пусть и через очередную ложь, вплетенными в сети слишком рискованных игр, всё равно страшно.
Чертовски страшно. Рамуда не понимает, чего он боится – он не привязан к ним, абсолютно точно нет. Они всё равно бросили бы его, если бы узнали, что под коркой, если бы увидели начинку из ядовитых червей под ярким фантиком и слоем горького шоколада. Рамуда Амемура фальшив, уродлив, покрыт язвами политических распрей и собственной ненависти. Ртуть, посыпанная сахарной пудрой.
Он впивается ногтями в подушку, хрипло пытается глотнуть воздуха, вновь заходится кашлем, по щекам сбегают непрошеные слёзы. Он так привык терпеть это в одиночку, он давно борется с костлявыми лапами смерти сам, и ему никто не нужен рядом. Ему вовсе не одиноко – просто слишком холодно из-за очередного приступа.
Он переживёт эту ночь, чтобы с утра вновь стать кукольным, фарфоровым, пахнуть леденцами, смеяться, не испытывая радости, флиртовать с девушками и подшучивать над Дайсом и Гентаро. Он не умрёт сегодня – не дождутся. Ни Ичиджику, ни Отоме, ни Джакурай. Да будь они все прокляты, ему и без их насмешливых лиц сейчас до отвратительного паршиво.
Рамуда до крови закусывает губу, сдерживая кашель. К алой струйке изо рта прибавляется ещё одна. Внутренности сжимаются в агонии, боль заставляет впиваться ногтями в собственную кожу, раздирая тошнотворно миленькую внешность, которая ему тоже не принадлежит. Подтягивая колени к груди, под рёбрами которой скребутся и стенают, жалят сотни скорпионов, Рамуда жмурится, зарывается в подушку. Дрожь колотит, отбирает остатки тепла у маленького тела.
Сегодня невыносимо хуёво.
Сколько раз уже Рамуда переживал предательство своего организма, но сегодня точно хуже. Он не знает, сколько времени уже корчится на этой кровати. Со сраными рюшечками по краям простыни. Кажется, чёрные во мгле ночи капли крови идут Амемуре гораздо больше, чем рюши. Приступ никак не проходит, и от нехватки воздуха голова готова лопнуть.
Главное не отключиться, пока ещё есть силы дозвониться до спасительной ниточки, пусть это и врач, приставленный к нему ненавистными «сестричками» из правительства. Пока он способен облегчить боль, Рамуда продолжит пользоваться этим.
Звук поворачивающегося в замочной скважине ключа заставляет его дёрнуться как от удара током. Чёрт возьми! Чёрт, чёрт,
чёрт! Только не сейчас. Какого хрена ноги принесли Дайса сюда именно сегодня? Может, если Амемура затаится в своей постели, тот решит, что он спит?
Дрожащей рукой Рамуда тянется к краю одеяла, чтобы натянуть его на себя по самую макушку, чтобы спрятать предательски яркие кровавые цветы на простынях и своё худое дрожащее тело от чужих глаз.
Но Дайс, не знающий понятия личного пространства, даже не пытается быть тихим, бесцеремонно врывается в чужую спальню, едва Рамуда успевает укрыться, и с громким «клац» врубает ночник. Комнату заливает слабый красноватый свет, выдёргивая из мглы все тени.
– Хей, Рамуда! Я встретил по дороге домой Гентаро, и ему далеко возвращаться к себе после какой-то его писательской чуши, он останется у нас, ок? – Арисугава замолкает и впивается в лидера взглядом. – Ты чё, спишь, что ли? В такое время?
Но тут Дайс явно смекает, что что-то не так. Пусть и зарывшись в одеяло, Рамуда не может скрыть крупную дрожь. Зажмурившись, он молится непонятно каким богам – будто хоть когда-то в них верил, чтобы Гентаро и Дайс молча ушли, но разве они могут?
– Рамуда? – мягкий голос Гентаро, убаюкивающий, бархатный, доносится из дверного проёма спальни.
Амемура хочет рявкнуть на них, чтобы они ушли, немедленно, оставили его в покое, не приближались, но едва открывает рот, как лёгкие взрываются болью до цветных пятен в глазах и звона в ушах. Тело сковывает судорога, и Рамуда выплевывает на розовые подушки очередной кровавый дождь.
Дайс подлетает к нему как ужаленный, сдёргивает одеяло, в ужасе таращится на окропленные багряными пятнами простыни. Гентаро включает торшер – глаза всех троих слепит после темноты.
Никто ничего не говорит, пока натянутая струна тишины не доходит до пика и не лопается с рваным рыком Арисугавы. Он, похоже, в бешенстве. Или просто слишком напуган.
– Что… что за херня?! Что с тобой?!
Рамуда молчит. Краем глаза он замечает, как Гентаро дрожащей рукой тянется к телефону. Чёрт, только «скорой» не хватало. Нельзя никаких врачей, они не знают, что с ним – и им не положено знать. Он впивается в Юмено взглядом, но ничего не может приказать – голос сорвался, горло сковала боль – остервенело трясёт головой. Может, Гентаро и так поймёт, что он пытается до него донести.
Его всё ещё трясёт, но присутствие других неожиданно заставляет Рамуду почувствовать себя чуточку лучше. Он делает медленный вдох и такой же выдох, закрывает глаза и на секунду расслабляется. Кажется, лёгкие перестают гореть так, словно их прижгли раскалённым железом.
– Воды, – хрипло шепчет Рамуда, и Гентаро, тут же отбрасывая телефон, хватается за кувшин и стакан. Кажется, его руки дрожат не меньше, чем у самого Амемуры, когда писатель бережно подносит стакан к сухим, перемазанным кровью губам.
Дайс, наплевав на грязные простыни, забирается рядом, накидывает на плечи лидера одеяло и прижимается сам, обнимает. Рамуде странно и страшно. Вот они и увидели, что с ним происходит. Теперь последуют расспросы, не имеющие ровно никакого смысла. Потому что ни Юмено Гентаро, ни Арисугаве Дайсу не должно быть до Амемуры Рамуды никакого дела.
Усилием воли он делает глоток воды, и в полной тишине комнаты это звучит жутко. Гентаро стоит у Рамуды над душой, не решаясь сесть или хотя бы выпустить из рук кувшин, его длинные тонкие пальцы добела впиваются в прозрачное стекло.
– Не смотри на меня так, – шёпотом просит Амемура и протягивает ему стакан; края запачканы кровью. – И в «скорую» не звони.
– Почему?
Это первое, кроме имени, что за всё время произносит Юмено, и его голос предательски дрожит. Мило.
Рамуда усмехается и невольно вновь закашливается. Он похож на едва трепыхающегося воробья, застрявшего в прутьях собственного гнезда и, в попытках выбраться, самого себя убивающего. Ему настолько страшно от того, что эти двое узнали о его состоянии, насколько никогда-никогда не было за всю блядски серую жизнь. Он готов был терпеть боль и удушье снова и снова в гордом одиночестве, лишь бы не видеть сейчас этих скорбных выражений на их лицах.
– Прекратите, – не выдерживает Амемура. – Просто уходите. Вам не нужно было видеть меня…
таким.
Как же жалко он звучит. Аж самому тошно. Собственная слабость довела его до того, что приходится оправдываться перед людьми, всегда видевшими в нём властную оптимистичную натуру. И если Гентаро ещё догадывался, что у Рамуды полно скелетов в розовом ажурном шкафу, то расстраивать Дайса оказалось ещё болезненнее. Впрочем, они зря переживают, зря нацепили эти скорбные маски – Рамуда этого не стоит. Ни сочувствия, ни жалости, ни беспокойства. Ему не нужно это. Банальные привязанности и пустые глупые эмоции не помогут ему достичь своих целей. Но почему-то… под боком у Дайса чертовски спокойно, и даже грудь меньше болит.
Рамуда позволяет себе глубокий вдох в надежде, что это не принесёт очередной приступ кашля, и прячет лицо в бледных ладошках. От разливающегося по телу спокойствия становится тошно. Он не хотел знать, что ещё способен на чувства, предпочитал обманываться и ограждаться от людей. А они всё равно лезут, беспардонно врываются в его предсмертное убежище, достают из Рамуды самую гнилую его начинку.
– Ты какую-то херню несёшь, – Дайс резок, как и обычно. Боже, он реальный. Настоящий, тёплый, живой. Он хватает Рамуду каким-то нервным дёрганым движением, прижимает к груди, обнимает вместе с одеялом – его сердце колотится, как бешеное. – Как мы можем бросить нашего любимого лидера харкать кровью в одиночестве?
Гентаро, застывший словно статуя, наконец, позволяет себе аккуратно присесть на край кровати, протягивает руку и накрывает ладонь Рамуды своей. Тот чуть вздрагивает от неожиданного тепла, морщится.
– Давно у тебя так? – тихо и мягко спрашивает писатель, и Амемура чувствует, что чужие пальцы чуть дрожат.
– Это неважно, – глухо отзывается Рамуда.
Он буквально тает в заботе и тепле. Какого хрена эти двое такие невозможно, невыносимо хорошие? Рамуда не стоит и их мизинца, но они всё равно здесь. Он закрывает глаза и поджимает губы. Стук сердца Дайса убаюкивает, а дыхание чуть щекочет кожу.
– У меня в контактах есть номер врача. Он может помочь.
Гентаро протягивает Рамуде смартфон, и тот неловкими дрожащими пальцами находит нужный номер.
– Поговори ты, – шёпотом просит Амемура и чувствует себя беспомощным ребенком. – Я в этот раз голос сорвал. Хотя он и так знает, зачем я обычно звоню.
Рамуда устало роняет голову обратно на плечо Дайса, и тот мягко целует его в розовую взъерошенную макушку. Ну что за детский сад? Им не по пять лет, в конце концов. Впрочем… он неловко скрещивает ступни, похожий на побитого котёнка, и хрипло, едва слышно, выдыхает себе под нос:
– Побудьте со мной, пока врач не приедет.
– Да куда мы денемся?! – восклицает Дайс и подтыкает под лидера одеяло. Гентаро кивает и крепче сжимает ладонь Рамуды в своей, сплетая пальцы.
Амемуре с трудом верится, что он показывает им эту сторону себя, что бросает бороться и прятаться и больше никогда не будет для них неуязвимым и сильным лидером. Вот бы эта ночь исчезла из их памяти. Рамуда смотрит на Гентаро, нервно покусывающего губу и раздражённого монотонными гудками в трубке. Юмено так трогательно хмурится, что лидеру хочется провести по морщинке между бровей пальцем. Но он понимает, что у него не осталось сил. Перед глазами всё медленно плывёт, ускользает из сознания, превращаясь в разноцветную кашу красок, а затем в черноту. Розовая голова сползает по плечу Дайса, рассыпая безжизненные волосы по растянутой кофте, и перед тем, как окончательно отключиться, Рамуда слышит собственное имя из уст друзей.
***
Их к нему не пускают. Хмурый молчаливый мужчина, приехавший после звонка Гентаро, говорит только короткое «выйдите» и захлопывает дверь перед чужими лицами. Юмено цепляется за ладонь Дайса, словно утопающий за последнюю соломинку, и нервно жует внутреннюю сторону щеки. Дайс злится. Но понимает, что сейчас у него нет права врываться и мешать врачу работать. Он раздражённо пихает ногой мусорную корзину, та опрокидывается, и скомканные эскизы нарядов, рекламные листовки, кассовые чеки и прочий бумажный мусор рассыпаются по полу. Затем оба, не расцепляя пальцев, уходят на кухню и в полном молчании кипятят чайник. Кажется, это единственное, чем сейчас возможно разбавить напряжённое ожидание. Они ничего не знали. И даже если думали, что Рамуда хоть на толику доверяет им, оказались за пределами его мира. Выкинутые беспомощные слепые котята.
Горячий чай приятно растекается по телу. Дайс грызет стащенный из пиалы на столе леденец – у Рамуды их всегда навалом. Тиканье часов на стене медленно отмеряет время, оно тягучее и вязкое, раздражает, натягиваясь вдоль секундной стрелки. Сколько они уже сидят? Гентаро застыл словно изваяние, сотканное из иллюзий и сказок, смотрит в одну точку и сжимает пальцами чашку с чаем. Дайс протягивает руку и накрывает его ладонь своей, заставляя вздрогнуть и очнуться от свинцовых мыслей.
– С ним всё будет хорошо. Это же Рамуда.
Гентаро сжимает губы в тонкую нитку и молча кивает, отцепляет пальцы от чашки – кажется, даже это даётся ему с трудом – и впивается в ладонь Арисугавы в ответ. Ему больно думать о том, что жизнь настолько циклична. Роняет его в одну и ту же бездну по кругу, высекает на подкорке мозга любимые имена. И он понимает, что не вынесет потерю ещё одного друга. Каким бы скользким и ненастоящим не был их лидер, он всё равно успел подарить им тепло и призрачные узы, в которые Юмено отчаянно вцепился, чтобы не чувствовать больше всепоглощающей черноты одиночества.
Звук открывающейся двери спальни заставляет их дёрнуться и подскочить с мягких стульев. Дайс сильнее сжимает ладонь Гентаро, едва ли не впиваясь острыми ногтями в нежную кожу. Удивительно, он сам на грани истерики, но умудряется поддерживать других. Балансируя всю жизнь на тонком канате над бездной риска, в такие моменты Дайс остаётся надёжным как твёрдая земля под ногами, когда сходишь с корабля на сушу.
Не отпуская рук, они выбегают в коридор. Хмурый врач смотрит на них несколько секунд пронзительным тяжёлым взглядом из-под тонких очков.
– Он спит. К утру всё будет в порядке, дайте ему отдохнуть. Организму нужен здоровый сон, чтобы восполнить силы.
Не сказав больше ни слова, мужчина удаляется, и дверь за ним одиноко клацает захлопнувшимся замком. Дайс и Гентаро переглядываются, а затем тихонько заходят в спальню Рамуды. Тот мирно сопит под огромным одеялом, уже не такой мертвенно-бледный, но по-прежнему похожий на фарфоровую куклу. Под глазами залегли глубокие синяки – отголоски недавней игры со смертью, розовые волосы разметались по подушке.
Молчаливо переглянувшись, оба пододвигают к кровати низкую софу, садятся поближе друг к другу и кладут головы на постель Рамуды, охраняют мирный сон своего любимого лидера.
***
Прикосновение маленькой руки к волосам будит Гентаро. Всё тело затекло от сна в такой позе, шею неприятно ломит. Он глубоко втягивает носом воздух, трёт глаза и выпрямляется, потягиваясь.
– Доброе утро, – тихим, но вполне бодрым голосом говорит Рамуда, облокотившийся на подушки в своей постели. Он улыбается, и в этой улыбке ощущается отстранённая мягкая теплота. Следы ночного приступа всё еще отпечатаны на не по годам детском лице. Амемура какой-то скованный… смущённый? Он неловко запускает пальцы во взъерошенные волосы – птичье гнездо, и опускает взгляд на цветастое одеяло. Рядом ворочается Дайс, с собачьим рыком зевает и потягивается до хруста позвоночника. Гентаро не верится, что утро после такой невыносимо долгой ночи всё же наступило, что он даже умудрился провалиться в сон, пригревшись под боком у Арисугавы. Кажется, засыпая, они всё еще держались за руки.
– Как ты себя чувствуешь? – вопрос звучит до жути глупо.
– Бывало и лучше, – признаётся Рамуда и глухо усмехается. – Горло всё ещё болит. Я потерял сознание, да?
Гентаро кивает, а затем поднимается с софы.
– Я поставлю чайник. Тебе ведь можно чай?
– Мне можно всё. По правде говоря, – Рамуда выкарабкивается из-под одеяла, немного шатается, но всё же твёрдо встаёт босыми ногами на холодный паркет. – Я бы сейчас мог в одиночку съесть целую тридцатисантиметровую пиццу! Может, закажем?
– Какая, блядь, пицца?! Я сварю кашу! – Дайс подрывается с софы и, почёсывая живот под чёрной кофтой, шлёпает босиком на кухню. – Надеюсь, в твоей мажорной квартире есть чёртова крупа! – орёт он уже из коридора, и Рамуда хихикает.
– Он спалит всю кухню.
– Я проконтролирую, чтобы этого не случилось, – с лёгкой улыбкой отвечает на эту колкость Гентаро. – Умывайся и приходи. Или, может, тебе нужна помощь?
Рамуда кривит помятое личико.
– По-твоему, я не в состоянии сам включить воду в ванной? Ваш лидер не такой беспомощный. Подумаешь, иногда харкает кровью.
Когда Амемура уже почти скрывается в дверях, Гентаро неожиданно спрашивает ему вслед:
– Ты расскажешь нам, что с тобой?
Лидер замирает в дверном проёме, не оборачиваясь, теребит мочку уха и после недолгой паузы пожимает плечами.
– Кто знает. Может, когда придёт время.
***
На удивление, каша в исполнении Дайса оказывается вполне съедобной. Может потому, что Гентаро тоже приложил руку. Они положили побольше сахара, потому что Рамуда любит сладкое. Тот ухмыляется себе под нос. До боли, до отвращения приятно понимать, что он им нужен. До тошноты страшно от осознания, что он сейчас по-настоящему чувствует себя счастливым. Рамуда Амемура, не знающий жалости, ступающий к своей цели по головам, без раздумий разрушающий чужие судьбы и жизни – по-детски счастлив быть нужным, чувствовать заботу, испытывать искреннюю нежность к тем, кто остаётся с ним. И даже каша, которую он никогда не любил, кажется чертовски вкусной. Он опускает глаза, чувствуя странную растерянность и желание в очередной раз поддаться собственной слабости, и очень тихо говорит:
– Спасибо.
