Вот сад. Стены его угрозу таят. От него путь назад Туманом объят.
Кареглазый изумлённо рассматривал высокие железные стены, он представлял себе всё их чарующе-ужасающее величие, но не мог даже предугадать, как часто по его занемевшей спине будут бегать резвые табуны мурашек. Схватившись за лязгающие и шатающиеся ворота, шатен безуспешно вглядывался в поросшие сорняками усохшие просторы. Заметив недавно вырытую канаву, испещрённую рваными полосами от длинных когтей чего-то большого, Дазай туго сглатывает, прошмыгнув под стальной «обороной» пугающей земли. Осаму отряхивает склизкую грязь, оставляя бурые пятна на полосатых узких брюках, вслушивается в звенящую отовсюду тишину. Повертев каштановой головой из стороны в сторону, кареглазый сильнее кутается в кофту на молнии, распинывая скрюченные корни, он поднимается на невысокий холмок, высматривая знаменитого хищника. Свистящий ветер усиливался, трепыхая листья и гниющие растения, превращая ком шелестящих звуков в бессмысленную какофонию. Что-то тяжёлое сбивает шатена с ног, скатываясь вмести с ним с некрутого пригорка, придавливает к земле, вгрызаясь в шею и вдавливая лицом в жёсткую лужайку у подножья.Ступает малышка. «Вокруг всё так пышно!» «Глупышка! Глупышка!» Отовсюду всё слышно.
— Глупые люди, почему вы продолжаете залезать сюда? Почему вы не разворачиваетесь обратно, завидев металлическую преграду? В этот раз я вас проучу… — низкий голос Арахабаки звучит булькающе и угрожающе. — Вы съедите меня? Зверь вплетает длинные пальцы в русую шевелюру, грубо оттягивая вверх, изучающе разглядывает мальчишеские черты. Теперь, когда Дазай видит чудище собственными глазами, он понимает, насколько утрирована была поданная информация об облике Арахабаки. Если бы он встретил его где-то за пределами гнутого забора, то наверняка подумал бы: «Ну и жуткий тип.» — Да, съем. — Зверь больно кусает мочку уха, оттягивает, заставляя Осаму шикнуть сквозь сомкнутые зубы. — Может… Бартер? — Чудище отпускает мягкие локоны, позволяя шатену перевернуться на спину. — И что ты мне предложишь? — кареглазый ненавязчиво проводит по своему худому бедру. Истерически клокоча, Арахабаки запрокидывает голову, вытирая выступившие слёзы. — Отлично, раз ты предлагаешь. — Дазай напрягается, когда зверь наклоняется к его лицу, щекоча рыжими кудрями. С хищным оскалом голубоглазое Чудище оглаживает узкие плечи Осаму, опускается ниже, к рёбрам, переходит к впалому животу, надавливая и слыша судорожный вздох, сжимает мягкие бёдра. Вцепившись в широкий кожаный ремень, Арахабаки дёргает его на себя, ломая язычок брякающей пряжки, откидывает испорченный пояс шатена куда-то в разлагающиеся длинные лозы. Проведя носом по тонкой коже взмокшей шеи, Зверь запускает когтистую ладонь под тёмную облегающую ткань штанов кареглазого, оглаживает ногу от колена до выпирающих тазовых косточек, проводит по паху, заставляя Дазая дёрнуться и схватиться за тёплое запястье, продолжающее массировать наливающуюся кровью плоть. — Укушу, если не отпустишь. Осаму сильнее стискивает руку Чудища, сжимаясь и отползая. — Я сейчас передумаю. — Арахабаки сжимает тонкую ладыжку шатена, притягивая ближе, стаскивает с беглеца перепачканные брюки, оставляя в одних измятых боксерах. — Ты ведь сам предложил. Мне кажется, тебя легче обглодать. — Зверь впивается острыми клыками во внутреннюю сторону бёдра, оставляя краснеющий, кровящий след, подтверждая свои слова. — Ай, прекратите. Я больше не буду брыкаться. Чудище одобрительно улыбается, зализывая свежую ранку на подрагивающей конечности, ведёт мокрый след до сморщенного колечка мышц, вырывая возмущённое мычание из уст старающегося расслабиться кареглазого. Продолжая влажные ласки, Арахабаки поднимает Дазая за поясницу, скользит горячим языком выше, мазнув по всей длинне вставшего члена, потирается щекой о самый низ учещённо вздымающегося живота. Зверь приспускает давно превратившуюся в тряпьё материю до острых колен, сплюнув густую слюну в ладонь, Чудище растирает её по твёрдому стояку, раздвигает тощие ягодицы, водя между ними влажной головкой, томно всматривается в глаза, цвета коры гималайского кедра из холодной восточной Азии. — Стойте! — Осаму зажмуривается, не выдерживая пристального, словно испытывающего, взгляда. — Что? — Можно перевернуться на живот? — Переворачивайся. — Арахабаки непонимающе вскидывает густую рыжую бровь, наблюдая за тем, как шатен неуклюже расставляет ноги на колющейся траве. Звонко шлёпнув по костлявой округлости, Зверь крепко сдавливает трясущиеся бёдра, входя в громко ойкнувшего Дазая наполовину, теперь впутав одну из крепких ладоней в чуть кудрявую копну, другой обхватывает тонкую талию. Немного погодя, под тихие хныканья кареглазого Чудище вгоняет своё немаленькое достоинство полностью. Размеренные толчки обжигают неподатливое нутро, из-за чего кареглазый ёрзает и выгибается, утыкась горящим лицом в сложенные друг на друга в когда-то живых травинках руки. По мере ускорения движений, боль нарастает и нарастает, вынуждая Осаму царапать зловонную почву, вырывая земляные клубни. Не сбавляя темп, Арахабаки быстро вкалачивается в дрожащее тело, пока не задевает чувствительный комок нервов, наслаждаясь еле слышным стоном, вздрогнувшего и заломившегося в спине Дазая. Кусая за торчащие позвони на шее, Зверь прижимает голову шатена к увядшей зелени, толкаясь в горячую дырочку ещё резче, каждый раз задевает простату, доводя до исступления. Тонко пискнув, кареглазый изливается на шипастые растения, ранее раздавленные его весом, сжимает орган Чудища в себе, создавая приятное давление скользкими стеночками, которые, через некоторое время, заливает белая жидкость, кончившего внутрь Арахабаки. — Пожалуешься на меня? — Зверь выходит из тяжело дышащего Осаму, тут же рухнувшего на трещащие сухие сучки. — Я понял, что если расскажу кому-нибудь, то вы меня найдёте, поэтому нем как рыба. — Вот и замечательно. — Сладко потягиваясь, Арахабаки разваливается на зачахших шипах.