Большая семья

— Ты скоро? Я уже подхожу, давай быстрее. Где-то вдали грохотали многочисленные залпы различных хлопушек и салютов, играла весёлая музыка, и слышались оглушительные крики радующейся первой свободной новогодней ночи слегка поддатой молодёжи. Неудивительно, что на улице было действительно холодно — новогодний градусник с веточкой омелы, так несвойственной суровой России, остановился на отметке с температурой около двадцати семи градусов и делал неудачные попытки опуститься еще ниже. Машину брать было бы сущей глупостью — Москва хоть и не стояла в километровых пробках как обычно, но заполнилась гуляющими, так и норовящими выйти на проезжую часть, да и пригубленный буквально с час назад алкоголь никуда не выветрился. Один бокал шампанского, чуть горчащего от закинутой в него по традиции горящей бумажки с желанием, практически не согревал, лишь заставляя тихо фыркать, когда остаточные пузырьки щекотали нос, так что он топтался на одном месте, потирая раскрасневшиеся на морозе пальцы. Брат обещал скоро появиться, поэтому недолго думая младший достал из кармана связку ключей, по привычке показывая пропуск отсутствующему охраннику, и прошёл дальше, останавливаясь перед своим кабинетом. На столе аккуратной стопкой лежали оставленные секретаршей в последний рабочий день письма и бумаги, требующие его личного внимания, на софе валялся смятый плед, а тарелка, полная ароматных мандаринов была кощунственно переставлена ответственным персоналом. При первой же попытке открыть контактную книгу телефон презрительно пиликнул, оповещая о перегруженности мобильной сети, мигнул красным восклицательным знаком и ушёл в спящий режим, будто предлагая не страдать ерундой, а вернуться в квартиру, где еще с середины октября дети нарядили громадную искусственную ёлку серебристыми и голубыми гирляндами, дополнив их самодельными снежинками, а жена надела любимое платье, не забыв накраситься и уложить волосы. Да только ее щебетание с пришедшими друзьями, ненавязчивые разговоры ни о чём, душный запах имбирной выпечки действовали на нервы. Обняв детей, копошащихся в своих подарках, и дёрнув у них со стола листок с ручкой, он написал короткую записку — «У тигров, позвоню» — и вышел во двор. Ему никогда не нравились столь шумные компании, полные непонятной музыки, столь же непонятных людей, которых принято называть друзьями или хотя бы приятелями, да наигранно вымученных улыбок во все стороны, когда столь привычный пиджак слишком давит, будто бы вынуждая держать перед всеми представительский вид. Сколько себя помнил, это всегда была прерогатива старшего: начиная с детских дней рождения, когда он помогал встречать гостей, или студенческих пазднований, заканчивая все теми же встречами по поводу цирка, где основные переговоры вёл именно Эдгард. Им вполне хватало купленной по дороге домой бутылки игристого, пары банок охлаждённого пива, да какой-нибудь уже готовой мясной нарезки, кинутой в корзинку в ближайшем гипермаркете. Так чтоб прийти и только выложить всё на тарелку, усевшись на не такой уж и большой диванчик, с негромким звоном коснувшись бокалами под речь президента, пропав друг в друге с последним боем курантов. — Вспоминаешь? Старший появляется слишком неожиданно — стоит, прислонившись боком к дверному косяку, сложив руки на груди, да улыбается уголками губ, так что на душе тепло становится лишь от расслабленной позы и того-самого взгляда. Ему бы только улыбнуться в ответ, стряхнув сладкое наваждение, сплошь пропитанное искренностью первых касаний, да кивнуть, признав угаданные мысли, но он кидает: «Еще чего», заставляя проницательного брата лишь ухмыльнуться, махнуть рукой, зовя за собой, будто говоря, что их, вообще-то, ждут. Словно это не он, Аскольд, тут мёрз последние полчаса, пока старший пытался добраться до цирка. У них тигры и львы такая же семья, даже, может быть, чуточку роднее, так что Эдгард выкатывает заранее подготовленные лакомства из кладовки и, мягко трепля животных по холке, раздаёт всем праздничные угощения, пока Аскольд проделывает то же самое в других вольерах. Те рычат, не то угрожающе, не то радостно, хлещут хвостами, рассекая воздух, признавая своих хозяев. Рики ластится к рукам, позволяя почесать за ушком, будто обычный кот, изредка дерущий обои в прихожей, да так и норовящий запрыгнуть на колени, доверительно подставляет полосатый живот и когтистые лапы. Рики хоть и хищник, но тот еще ребёнок — прыгающий, носящийся по арене на тренировках и репетициях, мелкий совсем, так что даже открытый вольер особой опасности не представляет. Вольеров еще минимум пять, а на дне тележки ни одного куска, младший мысленно ругается, надеясь, что в запасе есть нужное количество. В холодильной камере находится недостающая часть — заполненный ящик видимо просто забыли перенести. У младшего приподнятое настроение, смазанное какой-то ностальгической меланхолией, вызванной очередным закончившимся годом, и еле слышное «Собирайся, уже закончили». — Руки сейчас вымою, да и кладовую надо закрыть. Старший согласно кивает, садясь на диван и быстро что-то печатая — должность директора подразумевает работу и в новогоднюю ночь. В кладовой достаточно темно, лишь тонкая полоска света, пробивающаяся через щель между массивной дверью и полом, она не освещает заставленные атрибутикой и различными материалами стеллажи, просто чуть разбавляет чёрный мрак комнаты. Аскольду, вообще-то чуть больше сорока, да, видимо, понимание приходит не с возрастом: у него любящая жена, очаровательные дети, работа, о которой можно мечтать, а ему всегда надо чуть большего. Это самое «больше» старше всего на год, но, несмотря на это, впечатывает в стену до дрожи в коленках и жара внизу живота, когда смотришь в расширенные зрачки, когда взгляд, будто за поволокой, а в голове ни одной связанной мысли. Это, к слову, неправильно — с различных точек зрения. Но иначе как абсолютным наваждением, зависимостью, это не назовешь. Он бы плюнул на все, да уехал в какую-нибудь глушь, где ни единая душа не то что в лицо, даже имени не знает, но понимает ведь, что уже через пару дней в браузере появятся судорожно открытые странички аэропортов, а на почту придёт оповещение о впопыхах купленных билетах на ближайший рейс до столицы. Его брат целует можно сказать властно, нетерпеливо, немного жестко, так что отросшая с утра щетина царапает, больно впиваясь в нежную кожу, пока младший надрывно стонет, будто вторя падающим с верхних полок банкам, и зарывается пальцами в до невозможного идеальную укладку. Они вместе практически всю жизнь, не так, конечно, но, тем не менее, он до сих пор простыми прикосновениями насытиться не может, то и дело оглядываясь в поисках старшего, незаметно касаясь оголённых, будто провода под напряжением, участков кожи прямо на людях. Воздух раскален добела — пустишь искру, и все взлетит к чертям — цели, мечты, семья, карьера. На самом деле «их» не так уж и много — лишь когда получается выкрасть пару минут на то, чтобы жар разливался по всему телу, когда руки аккуратно опускаются на бедра, вынуждая задержать дыхание на пару секунд, чтобы не сорваться не там, где надо, где можно. Они оба невозможны, да только эти чувства распаляют душу, не как азартная игра, после которой не остаётся послевкусия, а по-настоящему, так, как никто другой не может. Старший держит его за подбородок, водит большим пальцем по пошло оттянутой нижней губе, не отрывая взгляда от родных глаз. — Уверен, что не вспоминаешь? Хрипло, но с усмешкой и какой-то хитрецой в глазах. Аскольд несильно дёргается, будто проверяя силу, с которой его держат, да откидывает голову назад, чуть обнажая молочно-белую шею. — На все сто процентов, — шепчет и улыбается так же невозможно нагло, притягивая брата к себе. У него глаза прикрыты, руки блуждают по сильной спине, оглаживая рельеф мышц, созданный не за один поход в зал, задевая зарубцевавшиеся шрамы от острых когтей. Им бы сейчас чуть поостыть, чтобы можно было сесть в машину старшего, да доехать до пустующей квартиры, специально для таких случаев — ему слишком хочется коснуться каждого шрама губами. Да знают оба, что не получится, если продолжать касаться друг друга. Жёлтая полоска перекрывается массивной тенью, но дыхание старшего опаляет кожу так что ему вовсе не до скачущего освещения в подсобке, он шепчет «Еще», не обращая внимания на тигра, стоящего у двери. Рики, к слову, еще сущий ребенок, ему не пристало насмешливо фыркать и так по-человечески закатывать глаза, смотря на обнимающихся хозяев. Он толкает лапой дверь и опускается на пол поодаль от нее, с неким упоением вгрызаясь в доставшуюся ему косточку. Так, на всякий случай, чтоб никто нос не сунул не туда. В конце концов, они ведь одна семья. За окном взрываются очередные петарды, освещая новый мир разноцветными всполохами. Новый год это, конечно, хороший повод, но у них, вообще-то, еще вся жизнь впереди.