Прорицание ведьмы

      В Водах Обливиона моя душа пребывала в вечном блаженном и страшном ничто, пока твой властный голос не позвал ее сквозь Забвение. И Воды расступились, и я вновь вспомнила себя.       Я узнаю тебя, Безумный Бог, мой господин и убийца. Чего же ты хочешь от древней мертвой ведьмы?       Ты смотришь гордо, но я чувствую твой страх. Не передо мной — я целиком в твоей власти — но перед грядущим. Как жалок ты стал. Когда-то ты мог рассчитать будущее на тысячи лет вперед, а теперь способен лишь, терзаемый смутными предчувствиями, искать ответы у старухи, погибшей тысячи лет назад.       Моя душа послушна твоей воле, и молчать я не в силах. Быть может, обратиться ко мне было для тебя мудрым решением. Ведь я древнее тебя, Безумец, древнее звезд, древнее Богов и Князей. Я Кость Земли, я родилась от Нир вместе с Мирозданием. Я помню, как, расколотые, рухнули двенадцать миров. Я помню, как Свет схватился с Тьмой, и поразили друг друга, и упали за край Вселенной. Я помню, как из их крови восстали великие духи, помню твое рождение.       Я была, когда боги собрали Нирн. Я пережила войну со Странниками и разрушение старого Тамриэля. И я помню, как прокляли тебя.       Безумный Бог, ты любил меня и одарил величайшим своим благословением. Ты стал источником вдохновения, и я с радостью отдала тебе свою душу. Но и другие Князья высоко ценили мою мудрость. Я слушала речи Азуры, плела кружева вместе с Мефалой, писала книги для Херма-Моры, а Клавикус Вайл повелел мне лично выковать для него волшебный меч.       Эльнофей тогда были почти бессмертны, может, я дожила бы до сего дня, не реши ты вплести меня в свой Аккорд Безумия. Ты предал меня играючи, выкинул душу в бездну, чтобы завладеть телом — и моими руками расставить ловушку для твоего жадного брата. Умбра вышел на славу, твой Аккорд долгим эхом звучал во всех мирах, и Клавикус навсегда усвоил урок. Но какое мне дело, если я, Наэрна Ваэр, рассталась с жизнью по твоей, мой господин, прихоти?       Я не предвидела свою гибель, но твою, Безумец, вижу ясно. Ты тоже чувствуешь неотвратимость ее приближения, потому и призвал мой дух из глубин. Шеогорат, ты хочешь, чтобы я рассказала тебе о ней? Так слушай.       Раз в тысячу лет возвращается Джиггалаг. В ярость приводит его твое безумное царство, и, мечтая о Порядке, он громит его и перекраивает. Становясь Джиггалагом, ты не ведаешь, что он творит, но сам он помнит все до единой бесплодные попытки покорить Острова, подчинить их своей Логике. На исходе этой эпохи, когда пройдет новый Серый Марш, Джиггалаг не станет повторять ошибок и вновь пытаться изменить твою вотчину — он захочет выйти из порочного круга, стереть целое Царство с лица Обливиона.       И вижу я, у него получится. Видит это и глаз в том жезле, что ты так крепко сейчас сжал.       Когда Острова рассыпятся в пыль, Джиггалаг останется королем без королевства. И, ища место для нового Царства Порядка, он обратит свой взор на Нирн.       Джиггалаг сильнейший из Князей, никакая завеса не остановит его, и он ворвется в земли смертных, заражая их серой проказой. Милосердные боги не смогут терпеть, как страдает и стонет под его ногой созданный ими мир, и, скрепя сердце, они вернутся из Этериуса, чтобы дать ему бой. Высоко над Башней Белого Золота Акатош сразится с Джиггалагом, и оба убьют друг друга, ибо Бог пожертвовал своим бессмертием ради мира, а Князь сам лишил себя Царства, куда мог бы отправиться после поражения его побежденный дух.       Равновесие исчезнет. Миры придут в движение. Закричат вороны Ноктюрнал, завоют волки Хирсина, лай гончей Вайла разнесется по земле — то силы Обливиона, разрушив завесу, двинутся в мир смертных сразить оставшихся богов.       Все это я вижу прекрасно, Безумец. И ты раньше видел, да все позабыл, на свою погибель.       Где пройдет Дагон, там задрожит земля, и вырвется огонь из под нее. Где пролетит Периайт, там падут живые замертво, сожженные разом всеми болезнями. Где ступит Молаг Бал, там восстанут мертвецы и обратят оружие против выживших.       Затрубит в рог Стендарр, спустятся на землю из Этериуса души героев, вступят в схватку с полчищами даэдра. От ярости той битвы разрушатся горы, расплещутся моря, а безразличные звезды попадают с неба. Не выдержит Нирн сил, что выбрали его ареной своих сражений, и уронит он на себя луны, и расколют они его на мелкие части, и падут в бездну и Боги, и Князья, и смертные.       Не будет больше ни Нирна, ни Обливиона, ни Этериуса, лишь осколки миров будут плыть в пустоте, как когда-то куски двенадцати миров плыли. Тогда выйдет из тени мертвый бог Лорхан, вновь вложит сердце себе в грудь и соберет из осколков новый мир. Станет он в нем единственным Богом и назовет себя Творцом, и таким примут его смертные, а о Богах и Князьях они забудут, как о наваждении.       — Сгинь, — тихо сказал Шеогорат, и призрак ведьмы растаял. Ручей с тихим плеском понес свои воды дальше.       Шеогорат поднялся на ноги. Гнарлы проводили его по гигантским корням к выходу в тронный зал. Когда он покинул сердце дерева, то заметил, как две стражницы-аурил быстро обменялись обеспокоенными взглядами: сегодня Безумный Бог уединился для медитации на долгий — слишком долгий — срок.       — Хаскилл, — опустившись на трон, Шеогорат заговорил, нисколько не заботясь, что камердинера нет рядом. — Нужно открыть Врата в мир смертных. Мне как никогда нужен чемпион.       — Мой лорд, Вам прекрасно известно, что это невозможно, — где бы не был Хаскилл мгновения назад, он услышал обращенные к нему слова и немедленно возник рядом со своим господином. — Последний Септим запечатал завесу так...       — Что ее не смог преодолеть Дагон. Какая досада. Но я пока еще сильнейший из Князей, — желтые глаза опасно сверкнули. — Даже проклятая старуха говорит, что мне под силу прорвать завесу. Подготовь с другой стороны все необходимое для открытия.       — Для чего такие старания? — тихо спросил Хаскилл. — Царство будет разрушено, неважно, станет ли чемпион его защищать или нет. И будет восстановлено, как это случалось уже много раз.       — Боюсь, Хаскилл, тут ты не прав, — Шеогорат действительно сжимал посох в руках слишком крепко, так что дерево трещало, а живой глаз в навершии наливался кровью. — В этот раз ставки гораздо выше.