Ангелы и демоны

Два наших дома знают во всем микрорайоне. Такой фантастической тупости при застройке трудно было ожидать даже от наших горе-недоучек, не строителей, архитекторов. Две громадины, по пятнадцать подъездов и девять этажей каждая, стоящие друг к другу под прямым углом, состыкованные внутренними торцами с зазором всего в тридцать сантиметров. Это не проход, пройти туда нельзя. Это просвет. В итоге на нелепом квадратике земли с внешней стороны между стенами — чахлый садик, который старушки двух домов делят, чей да кому убирать. И панорамное наблюдение за жильцами соседнего дома для тех, кому повезло жить в крайних квартирах крайних подъездов, у самого стыка. Не спрашивайте, почему их никто, кроме меня, не видит. Не знаю. Я даже не знаю, когда они там поселились. Не помню, какого числа какого месяца заброшенная квартира соседнего дома этажом ниже меня впервые за долгое время осветилась синеватым мерцанием окон. Нет, ничего волшебного! Просто в темной комнате кто-то включил телевизор. Это потом я понял, что он под него спит. Огромная плазма в полстены работает, похоже, без звука. Или почти. Спать под полный звук, такого даже демоны не могут. Наверное. Не знаю. Но даже когда окно открыто, слышен только белый шум. Демон ходит дома в одних свободных штанах, на манер шаровар, только ткань плотнее. И дырка для хвоста. Ага, у него хвост. Длинный, гибкий как хлыст, и кисточка пушистая на конце. Черная. Курит на балконе, зажав сигарету в углу рта и небрежно навалившись на ограждение, той самой кисточкой помахивая лениво, опершись локтями и свесив обе руки с перил. Кожа у него смуглая, а по кистям и предплечьям такие вены, что я залипаю, покачиваясь в такт взмахам кисточки, словно кобра перед факиром. Однажды он поднимает голову и улыбается мне, пуская дым из темно-красных приоткрытых губ и носа густым мерцающим облаком. Под орехово-карими радужками у него сверкающая полоска белка, а усмешка кривая и наглая. И темные волосы взлохмачены, как у мальчишки, хотя вид у него хорошо пожившего сорокалетнего мужика. Ангел любит греться на солнце. Он распахивает кухонное окно и садится на подоконник, свесив обе ноги вниз. Поднимает лицо и щурится, улыбаясь. А иногда наклоняется вперед, выглядывая что-то внизу, и тогда сердце у меня падает камнем, потому что еще секунда — и сорвется же! В эту секунду мир замирает… Но ангел откидывается обратно. И мир двигается дальше. Он появился в квартире позже демона. После ночи, когда гремела гроза, а у меня в ноуте рыдала великолепная Патрисия: «Если бы так было нужно… я остановила бы землю, если бы ты захотел… если бы… ты…»[1] По окнам их квартиры метались белеющие туманными всплесками тени-крылья, а в глубине комнаты, в бархатной темноте вспыхивали красные угли-глаза. Я видел потом еще несколько раз, как он танцевал для демона. Я стоял до самого утра у своего окна, тупо глядя в давно потемневшее стекло. Я думал, что ослеп от этой красоты. Демон готовит для них, лениво, но плавно, как огромный хищник в клетке, двигаясь по небольшой кухне. И чаще всего — мясо. За просачивающийся в мир запах свиных отбивных можно продать душу. А огонь под сковородой — синий, почти кислотный, как и язычок, вспыхивающий на его ладони, которую он протягивает ангелу, если тот берется за сигарету. Днем он часто валяется на кровати, ногами к стене, задрав их вверх, уперев в колени огромную инкунабулу с гравюрами и нарисованными готическими буквами. Водит по строчкам пальцем, а когда задумывается, то вместо ногтей на них отрастают длинные кинжальные когти. Под случайными солнечными лучами плавный изгиб такого когтя лучится темным отсветом вороненой стали. А когда демон небрежно скребет край челюсти, на которой к вечеру проступает темная тень щетины, за когтем тянется быстро краснеющий след. Ангел юный и коротко пострижен, но стоит ему попасть под дождь, и светлые золотистые прядки сворачиваются кудряшками. Слева на плечо спускается длинная тонкая косичка. Он часто теребит ее, то отбрасывая на спину, то снова ловя и перебирая пальцами. Эта косичка вертится как живая по ткани черного плаща, скроенного с рукавами летучей мыши, в котором он по утрам сбегает по лестнице, дробно топоча тяжелыми ботинками. А еще он катается то на роликах, то на самокате, и тогда накидывает на плечи куртку, а за спину — рюкзачок, расписанный вручную. Демон любит свою машину. Большую, хищную, скалящуюся радиаторной решеткой на любого, осмеливающегося пройти перед злой мордой. Он вальяжно выходит из подъезда, подходит вплотную и мягко гладит капот ладонью. И мотор отзывается низким рокотом, сам, без ключа и зажигания. В этой алой бестии он катает только ангела. И только ему, наверное, разрешено нахально и даже борзо закидывать ноги на торпеду, откинувшись в послушно изогнутом под спину сиденье. Когда они ссорятся, у ангела глаза полыхают безумной зеленью. Только демон, кажется, в это дело души не вкладывает. Потому что на возмущенные возгласы отвечает низким рокочущим смехом, как будто в горном ущелье грохочет камнепад. И чем громче возмущение ангела, тем искреннее он смеется. И только один раз я видел, как он злился, распахивая за спиной появившиеся из ниоткуда чернильно-черные крылья. Тьма от них раскатывается волной, выбивая весь свет из квартиры одним махом. В ней остаются только мертвенно-синие сполохи — то ли молнии, то ли все та же неугасаемая плазма. Когда они трахаются, мне хочется забиться под подушку головой и оглохнуть. Ангел стонет и кричит так, что по скулам пятнами ползет краска и сводит яйца до боли. Эти вскрики, высокие и пронзительные, прошивают тяжкий рык демона и мой позвоночник насквозь, они вспыхивают взрывами сверхновых под закрытыми веками, и я распахиваю глаза — чтобы увидеть, как ангел впивается в смуглую спину белыми как молоко руками, а демон, вскидываясь в оргазменной судороге, краем крыла и хвостом сбивает стоящий у кровати торшер. Они долго лежат потом на кровати, и ангел утыкается устроившемуся на спине демону в плечо. А тот лениво шарит рукой, нащупывая на тумбочке стакан с водой. Он всегда приносит его заранее. И поит из него ангела. По-моему, тот не может встать. Я бы тоже не смог. Этой ранней зимой все никак не ложился снег. И вот однажды, перед самым Рождеством, с неба полетел невесомый снежный пух. Я оделся и пробрался на крышу, сам подпиливал когда-то замок люка. Обожаю с крыши смотреть на город. Они тоже были там, на соседней. Ангел стоял, разведя руки в стороны, закинув голову, и, наверное, говорил что-то. Мне так казалось. Демон стоял за его спиной, сунув руки в карманы, и слушал. Я тихо спустился обратно в квартиру. Уселся на подоконник, курить и смотреть наверх, откуда летели снежинки, похожие на ангельский пух. Я не отрывал взгляда от неба и только потому увидел, как с крыши в эту пелену взмыл рогатый дракон с ангелом на спине. Ночь длилась и длилась. И за густым снегом не было видно ни зги, не то что окон соседнего дома. Я не спал и терзал край пледа, под который залез с книгой и чашкой чая. До самого утра. Снегопад утих, воздух стал прозрачным и жутко холодным. Меня обожгло, когда я распахнул окно. И стекла были так же прозрачны. Поэтому я увидел, что они дома и спят в обнимку под огромной пушистой шкурой. Я знаю, что загадать на Новый год. Я не хочу, чтобы они улетали.