* * *
— Один раз не пидарас, — утром следующего дня ворчал Сиам, открывая окно на кухне. Пока Артём варил гречку на завтрак, он вертел в руках сигарету, словно она лично, вот именно она виновата во всех бедах, которые когда-либо случались в его жизни. — А если раз в день? — спросонья хохотнул Артём. — Тоже, — Вадим потёр ладонью лицо и хмуро покосился в его сторону. — Смешно тебе, да? — Ты сам согласился. Никто обещаний давать не заставлял. — Две бутылки пива меня заставили! — Ты не драматизируй, а курить бросай. — А если я брошу на месяц, а потом опять начну? — Как начнёшь — так и отработаешь… — Артём вдруг прекратил мешать гречку, вспомнив, что речь вообще-то идёт о нём. О его драгоценных причиндалах. — Хотя никогда не поздно сказать, что это была дурацкая шутка. Шутка и впрямь была кошмарная, потому что с тех пор каждый раз, как Артём видел Сиама с сигаретой, у него яйца поджимались от ужаса. Или не совсем от ужаса. Как это вообще: когда тебе сосёт парень? Артёму представлялось, что мужской рот должен быть злой и от прикосновений шершавым (по-сиамски шершавым!) языком не приятно, а больно. Как от наждачки. Может быть, такие мысли должны были вызвать отвращение или отрицание, но, к вящему ужасу Артёма, они действовали скорее наоборот. Он был… заинтригован. Работали они с Вадимом в соседних отделах, через два кабинета: в преграде в виде стен определённо был какой-то смысл, почти необходимость. Артём не хотел превращать их грамотный союз (мама сказала: выгодную партию) в идиотский фарс посредством полного единения. Ну и что, что двум пацанам в расцвете лет друг с другом комфортно и удобно? И что быт у них за два месяца сформировался, как у семейной пары, которая прожила в браке лет пятьдесят? Он даже нашёл себе девочку для секса, чтобы не нервничать понапрасну. Звали девочку Полина. У девочки был идеальный рост для постоянного висения на шее и привычка оставлять засосы на самых видных местах. Идеальный коктейль для развеивания неприятных гейских слухов. Посредством пятен узнав, что у Артёма есть Полина, Сиам равнодушно пожал плечами. Через какое-то время и от его рубашек стало пахнуть женскими духами. Артём спросил: — Ты что, на бабьи парфюмы перешёл? Сиам сказал: — Ольга из бухгалтерии любит персики. На том тема была исчерпана. Всё это повылезало из личных закутков, когда до конца страшного месяца оставалась неделя. Артём стриг петрушку над большой кастрюлей для супа. Сиам царапал ногтем плёнку на девственной упаковке сигарет. — Господи, да выкури уже, — не выдержав его трагической мины, сказал Артём. — Аннулируем твою сделку с совестью и всё. — Нет, — покачал головой Сиам, заталкивая пачку в карман треников. — У меня ещё ни разу не получалось так долго держаться. Эта фраза Артёма успокоила. Она значила, что Сиам тоже не в восторге от идеи сосать что-то пошире табачного фильтра, и всё у них нормально, ноу хомо. Увы, радовался он недолго: граница поплыла в субботу. — Ты отлично выглядишь, — ни с того ни с сего заявил Сиам. Артём разглядывал своё отражение, пытаясь превратить катастрофу на голове в нечто суразное. На нём была фиолетовая рубашка (мама сказала: цвет свежего фингала) и прямые тёмные брюки. Можно было подумать, что Артём собирается на свидание, но на самом деле он шёл на встречу одного популярного писателя с фанатами и намеревался во что бы то ни стало взять автограф. — Это ведь просто комплимент? — А похоже на что-то другое? — усмехнулся Сиам, складывая руки на груди. Он, в отличие от Артёма, был расслабленный и домашний, в футболке и шортах. — Не знаю, не знаю, — прищурился Артём. — Очевидно, в наше сложное нетолерантное время простой господин уже и комплимент не может сделать без необходимости убеждать окружающих в своей натуральности. — Да нет никакой необходимости, — отмахнулся Артём. — Я не гомофоб, просто от тебя не ожидал. — Тогда я скажу больше. Ты красивый, Тёма, — с той же обезоруживающей прямолинейностью сообщил Сиам. — Без гейства. И ушёл, шаркая тапками по ламинату. В тот день Артёма домой вернул Дамир — в предмебельном состоянии и с царапинами на щеке. Утром Артём не смог вспомнить ни откуда взялись царапины, ни кто такой Дамир. Сиам полдня топтался у окна с пачкой, ритуально царапая упаковку и с равномерной периодичностью пряча свою прелесть в карман. Это был первый раз, когда Артём понял, что Вадим умеет злиться по-настоящему — взгляд его казался чужим.* * *
Обычно Артём не запоминал даты. Он мог забыть про день рождения, про общепринятые праздники, про Новый год и День Победы. Но четвёртое апреля въелось в память крепче сока шелковицы и горело перед глазами, словно какая-то неоновая вывеска или таймер бомбы в шаблонном боевике. Ещё и Сиам был странно молчалив и возвращался домой раньше обычного. Запах персика пропал с его куртки. Улыбка — с лица. Артём начал переживать, но никак не мог понять, из-за чего. Он никогда не был знатоком чужих душ, а уж тем более души Сиама, спрятанной от любопытных глаз получше данных пентагона. Артём решил, что Вадим поругался с Ольгой, и давал ему побольше времени наедине с собой, увлёкшись незатейливым общением с тем самым Дамиром, знатным любителем книжной фантастики. Четвёртое апреля ввалилось утренними белыми лучами в окно, затянуло в форточку плач ребёнка. Грохнулось на Артёма в камуфляже обычного воскресного дня и принесло хмурого, злого Сиама, к которому было ни подойти пешком, ни подъехать на бентли. Конечно, Артём уже неоднократно убедился, что его обманчивое спокойствие — фальшивка, но не боялся всковыривать верхний слой крепкой гипсовой маски. В этот раз не рискнул. Совсем. Вечером из химозного запаха апельсинового геля для душа Артём упал в горьковатый сигаретный дым. Мурашки панически промчались по его телу быстрее, чем крысы в разгар катаклизма. Артём осторожно прокрался по тёмному коридору в комнату Сиама — в прошлом простую гостиную — и встал растерянной полевой ромашкой на пороге. Вадим курил прямо в комнате, даже не потрудившись открыть окно. Лежа на полу, он расслаблялся под древнюю песню какой-то некогда популярной группы. И тянул сигарету с таким удовольствием, будто сам Иисус спустился с небес и положил господню длань ему на лоб. — Сорвался, — не слыша себя, прошептал Артём. — Точно, — без намёка на раскаяние ответил Сиам. Медленно, словно вампир из гроба, он сел. Артём понял: шутка закончилась. И с лёгким сердцем пошёл к себе в спальню. Крадущиеся воровские шаги застали его у дивана. Словно через алкогольную дымку, он проследил за тем, как Сиам встаёт на колени, мягко отводит уголок полотенца. Колеблется секунду, прежде чем подрагивающими слабыми руками разворошить некрепкий тканевой узел на его бедре. Сиам поднял глаза — с тем самым синим огоньком, дикие, серьёзные, а после прикоснулся к его каменно твёрдому члену пальцами. Длинными, рассечёнными двумя ободками серебряных колец. — Прости, я не тренировался на огурцах, — доверительно сообщил он, с долей скепсиса разглядывая головку в хвате ладони. — Я правда пытался бросить. А потом наклонился и, едва дыша, тронул чувствительную уздечку языком. Ноги Артёма не держали. Он хотел бы вцепиться в спинку дивана, но она была слишком далеко, поэтому пришлось пускать все силы на то, чтобы стоять ровно посреди этого безумия. И пугливо дрожать для антуражу. Тёплый язык Сиама не был шершавым. А рот — злым и грубым. Скорее наоборот, он был ласковым до невозможности. Артём не помнил, чтобы Полина хоть раз так нежничала. Впрочем, он вообще нихрена не мог вспомнить, пока Сиам осваивался и прикасался-гладил без всякого давления. Пальцами скользил по основанию, языком — по вершине, очерчивая линию головки, постепенно притираясь и смелея. Он понятия не имел, что творит одними только прикосновениями. А ещё он всё ещё выглядел так, будто прозрел и никогда больше не ослепнет. — Можешь сесть, — низким, глубоким голосом предложил Сиам, почувствовав, что Артёма шатает, как недодутого аэромена. И Артём сел — резко, одним слитым движением, отчаянной стремительностью напоминающим прыжок в бассейн с трамплина. С тем же восковым спокойствием на мягком лице Сиам разместился между его ног и повелительно надавил на бёдра, разводя их для своего удобства. Это движение — это чертовски странное, чертовски неправильное, чертовски чертовское движение — лишило Артёма дара речи и вызвало внутренний, глубинный оползень где-то в районе пупка. Сильная ладонь снова завладела его членом, язык потянул горячую линию вдоль ствола, дыхание обожгло чувствительную головку. Мысли со свистом вылетели из черепушки, не оставив даже подобия сомнений. Это было слишком хорошо, чтобы быть наказанием за проигранный спор, чтобы быть правдой, чтобы быть вообще. Артём не шутил, когда говорил, что с девчонками ему кончать не удавалось — обычно под конец приходилось доводить себя рукой, потому что ему не хватало одних только губ и языка. Но губ и языка Сиама оказалось вполне достаточно, чтобы удовольствие подкатило убийственно близко спустя — господи боже — жалкие пару минут. Сиам плавно скользил губами по его члену и сдавливал пальцами с видом человека, который пытается найти место для мозаичной картины на стене. То есть с совершенно, абсолютно никак не подходящим ситуации. На его щеках не горел румянец, дыхание ложилось глубокими, тяжёлыми мазками, летело по коже. Пару раз он вскидывал внимательные глаза, ловил Артёмов безумный, дикий взгляд и продолжал делать то, что делал, невозмутимый и непонятный. Какая-то часть всего этого пиздеца сработала как надо — Артём решил, что виноват эффект внезапности, и кончил, почувствовав, как сильное тёплое объятие рта стягивается вокруг его члена на лёгком посасывающем движении. Сиам вздрогнул, слабо дёрнул головой и выпрямился. Сперма тяжёлой каплей скатилась по его нижней губе и упала вниз одновременно с кадыком. Горло напряглось. — Ха, — хрипло выдохнул он. — Окей, хуёвый способ бросать курить. — Хуёвый в самом прямом смысле… — растерянно пробормотал Артём, всё ещё парящий между седьмым и пятым небом. Он чувствовал себя таким неуместным, довольным и голым рядом с пацаном, который только что сделал ему самый потрясающий минет в жизни, что не был готов обсуждать курение ни в каком виде, но привычку отвечать шуткой на шутку, видимо, было не выжечь из характера даже пидорским паяльником. А потом Сиам положил ладони на его колени, намереваясь встать. Всего лишь легонько сжал — Артём застонал и дёрнулся ниже, провожая прикосновение. Получилось глупо, неловко, и Сиам застыл, глядя куда-то в подпространство перед собой. — Слушай, Тёма, давай наоборот? — почти истерично брякнул он. — Чего?.. — прохрипел Артём, всем своим дурацким существом демонстрируя, что не против продолжить. — Если я не брошу курить, то ты не дашь мне отсосать тебе снова, — сказал Сиам. Артём рассмеялся и радостно заскулил, когда Сиам накрыл его своим тяжёлым, горячим телом, совершенно точно готовым делать «что-то ужасное», предположительно, всю ночь. Обычно Артём не запоминал даты, но четвёртое апреля о себе забыть не позволило. Утром он сказал: — Никто не заставлял тебя давать обещаний, так что либо ты бросаешь курить сегодня, либо тебя бросаю я. Вадим вручил ему полную пачку и улыбнулся. И больше не выкурил ни одной сигареты, хитрая, бесстыжая сволочь.