Откуда берутся духи

            Китти проснулась в холодном поту. Седые пряди прилипли к подушке, лицу, плечам и, подняв руки, она принялась лихорадочно смахивать их во тьме, словно клочья отвратительной паутины. Мягкость подушек всё ещё надёжно хранила её кошмар, потому, выбравшись из постели, Китти вслепую прошлёпала босыми ногами к раздвижным дверям лоджии. Ей нужно вдохнуть свежего ветра с Темзы. Скоро рассвет. Скоро рассвет. Скоро. Он принесёт сотни забот и писем, людей, ждущих советов и других, желающих эти советы ей, Китти, дать.       Тяжёлая дверь отъехала в сторону почти бесшумно. На маленьком стеклянном столике слабо мерцал синей лампочкой открытый ноутбук. Присев рядом с ним в удобное глубокое кресло, Китти не глядя отыскала слабо подрагивающими пальцами полупустую чашку с давно остывшим, сладким и крепким кофе. Сделав небольшой глоток, щёлкнула по одной из клавиш. Ей положительно нужно отвлечься.       Экран мягко приветственно замерцал, а уже в следующий миг поверх заставки с бескрайним пустынным пейзажем развернулось окно электронного документа.       Но текст не шёл. Барабаня пальцами то по краю столика, то по корпусу ноутбука, то по своей щеке, Кити наконец поднялась, чтобы, опустив ладонь на перила, приняться расхаживать взад-вперёд, то и дело меняя руки. С каждым шагом она ощущала, как в ложбинке между грудей раскачивается потусторонним холодом тяжёлый, оправленный в золото камень. Невзирая на уговоры и требования, она не пожелала его отдать. Всякий раз сжимая его перед сном в ладони, она вспоминала темноволосого мальчишку в грязном переулке, вспоминала заносчивого, самовлюблённого волшебника в несуразном пальто, вспоминала бледного, раненого, сквозь боль улыбающегося мужчину Натаниэля. И с каких-то пор даже слёз в себе не могла найти. Все они в первые месяцы высохли-расточились-пролились, иссякли до самой незаметной, до крохотной самой капельки.       Зябкость подкралась наконец к телу и, вздрогнув, Китти поспешила вернуться в комнату. Тьма её приняла рано посидевшую, рано помудревшую Китти Джонс податливо распростёртым голодным беззвучием. Как будто бы его испугавшись, Китти хлопнула ладонью по выключателю. Встретилась взглядом с правдивым зеркалом — оно заставляло помнить четыре стены четырёх стихий, полусон-полубред, с ней наяву случившийся — путешествие в тот мир, где нежданно-негаданно она обрела глубокое понимание, разумение, осознание, ради которого молодость вовсе отдать не жалко. Впрочем, ценнее много был друг, та безграничная связь, что сковалась в одночасье доверием, риском, нуждой и отчаянной безрассудностью. Связь, от которой теперь ей, Китти, осталась одна лишь память.       Пять тысяч лет. Пять тысяч лет!..       Дверь, аккуратно замаскированная в стене, пропустила Китти. Полуприкрыв глаза, она почти бездумно выполняла свой бесполезный, доводящий до безумия ритуал.       Сделать два шага вправо. В маленьком глиняном кувшинчике — благовония. Сделать три шага влево — зажечь свечу. И ещё один шаг, зажигая другие в давным-давно заученном наизусть порядке. Тяжело опустившись в круге, руки ладонями вверх опустить на колени, вдохнуть и выдохнуть.       Китти со счёта сбилась — столько раз уже повторяла это. Каждую ночь почти.       Тенью ходила-жила полгода. Даже, когда место катастрофы снова превратилось в цветущий парк, очищенное совместными усилиями волшебников и призванных ими духов, Китти не хотела отпускать. Ведь они обещали вернуться. Оба. Потому однажды, покинув перед рассветом свою постель, Китти вошла в пентакль.       В том ужасающем взрыве выжить не мог никто. Но невзирая на первую неудачу Китти снова и снова смешивала в кувшинчиках благовония.       Бартимеус не приходил. Потому, что умер. Они умерли вместе там.       Китти уже не надеялась. Ритуал, повторяемый ею из ночи в ночь, стал данью уважения, данью памяти.       Смежив веки, она медленно шептала слова призыва. Где-то на грани нави, почти что в усталом, тяжёлом сне.       Последняя буква, последний вдох. Семь секунд до Иного Места, ещё четыре, и десять сверху для собственной безопасности. Босые ноги замёрзли. Ладони тоже. Пора выходить из круга. Пора прощаться с тенями прошлого. Но ей бы так хотелось, так бы хотелось, чтобы…       Комната заполнилась едким тяжёлым дымом.       Широко распахнутыми, вмиг заслезившимися глазами Китти уставилась в противоположный пентакль. Со смесью ужаса и восторга наблюдала она, как над гладким паркетным полом клубится густая тьма… и не могла поверить. Ведь это ошибка! Ведь он однозначно мёртв…       — Назови своё имя, жалкое человеческое отродье! — громоподобно пророкотала тьма. В глубине её распахнулись два огромных кошачьих глаза. Тотчас заморгали, рассыпались, потекли, дым стыдливо втянулся в пентакль, тьма завертелась смерчем — и, не давая себе отчёта в том, как глупо и опрометчиво поступает, Китти вскочила на ноги. Шаг за черту. Если она ошиблась, смерть её будет жуткой. Холод паркета. Кити шагала-бежала, закрыв глаза и остановилась-застыла, лишь ощутив на коже почти невыносимый, но очень знакомый жар.       Мальчик египтянин крепко держал её за плечи, рассматривая молча, пристально и внимательно. Китти казалось, что это сон, безумие, которого просто не может быть. Ей было нужно сесть потому, что невыносимо дрожали ноги. Но гораздо сильнее она хотела что-то сейчас сказать — отыскать хотя бы одно из тех бесконечно правильных, нужных слов, о которых так часто мечтала, сидя в пустом пентакле. Но слов не было, губы слиплись, горло сковало невыносимой сухостью, а деревянные мысли испуганно сбились в стаю. Китти не могла совладать с потоком своих эмоций. Для неё — маленького, хрупкого человека, их было слишком много. Но Бартимеус молчал. Лицо Птолемея казалось печальным и виноватым.       Досадуя на собственную растерянность, Китти тряхнула головой, медленно вздохнула и…       — Бартимеус, ты опять голый!       — Я? Э-м… — смуглая кожа мальчишки спешно покрылась сначала шерстью, потом сверкающей серебряной чешуёй, чешуя померцала, сменила спектр невообразимых оттенков, и только потом превратилась в простые джинсы, футболку и, — зачем-то, — лиловый галстук.       Ноги подвели Китти. С отчаянным, хриплым смехом она тяжело опустилась на пол. Походивший сперва на придушенное рыдание, с каждым ударом сердца смех её становился всё более живым, всё более настоящим. Вместе с ним из души уходила боль.       — Если бы это не была ты… — Мальчишка египтянин насмешливо смотрел сверху вниз. — Ты знаешь, сколько джиннов в мечтах такое лелеют, а? Волшебница, счастливой козой выскакивающая из пентакля… Ведь я бы мог разорвать тебя. Или испепелить… — Не в силах что-то произнести, Китти с силой ткнула его кулаком в коленную чашечку. Охнув, Птолемей рухнул на паркет тоже. — Эй! Это профессиональное! Я должен был хотя бы попытаться. Я же жестокий демон…       — Я так долго тебя звала… почему ты не откликался?       — Завидное упорство… — Мальчишка скрестил ноги, почесал ухо, поправил галстук… — Меня осталось настолько мало… Я просто не мог прийти.       Китти невольно вспомнила жалкую кучку слизи.       — Тебя вычеркнули из списков живых демонов.       — Была у меня такая надежда… До того момента, как я не почувствовал первый призыв. Ты была слаба, я был слаб… и слава богу… Я думал мне лет двести понадобится, чтобы восстановиться.       — Да-а… — невпопад протянула Китти. — Ты прости.       — Что? За что?       — Ну-у… — Китти принялась теребить край своей полупрозрачной ночной сорочки, только сейчас осознав, что эта непотребная тряпочка немногим лучше того, в чём любил расхаживать Бартимеус. — Я думала, что ты умер. Потому и звала.       Птолемей закатил глаза.       — Почему люди такие нелогичные? Ты меня регулярно дёргала потому, что что? Зачем? Ты чем руководствовалась вообще?       Щёки Китти запылали. Она всем естеством ощутила, как предательский жар стыда заполонил всё лицо, перетёк на шею, Попыталась вскочить, но движения её так и не сумели возвратить своей детской резвости. Почему-то защипало глаза.       — Ты не рад меня видеть?       — Я? — Мальчишка как-то растерянно пожал плечами. — Рад? — И протестующе замотал головой, увидев как Китти подняла руки для заклинания отсылания. — Нет… Я просто… Я не знаю, что тебе сказать.       — Расскажи мне, что там было. Пожалуйста.       — Там? — с выражением абсолютной невинности на смуглом лице Бартимеус развёл руками. — Ты же сама знаешь.       — Знаю. Но…       — Послушай… — Приблизившись, Птолемей внезапно ласково обнял плечи Китти отросшим большим крылом. — Он умер. Не могу не признать, что это было героически. Но это случилось. Город спасён, демон уничтожен… Значит то, что мы делали — не напрасно.       — Но он же… он… — в звенящей незримой тоской неловкости Китти медленно отстранилась. — Он всё-таки отпустил тебя. И ты жив. Ты здесь. А его нет. И мне почему-то так обидно? Нет, ты не думай, я рада, рада, что ты есть, Бартимеус, но так глупо, так глупо злюсь. Вы же обещали. Оба обещали.       — Мы врали. И только не говори мне, что ты не понимала. Нам полбока снесло — ты видела. С таким не живут. Вы, люди, настолько хрупкие… — И замолчал. Потеребил пальцами перья на поникшем крыле, переступил с одной босой ноги на другую. — Я грозный джин. Рыдающие девчонки — не моя специализация.       Шмыгнув носом, Китти натянула на лицо тень кривой, вымученной улыбки. Пожала плечами и внимательно посмотрела в мудрые тёмные глаза Птолемея.       — Очень тебе больно, да? — пальцы сложила домиком. — Слушай, я, если ты хочешь, могла бы…       — Что? Нет! — Птолемей показательно отскочил. — Извращение это всё!       — Но это бы защитило тебя от боли. И… я бы могла вызывать тебя. Иногда. Я… просто… — она в спешке затараторила. — Я помогаю в парламенте. Лондон стремительно меняется и сейчас у меня появился шанс кое-что сделать. И я подумала… ты бы мог мне помочь.       — Чем же? — склонил голову набок Джинн и, несмотря на всё, что связывало их с Китти, в голосе его она ощутила тень опаски, лёгкого, почти неуловимого недоверия. — Я надеюсь, ты не разочаруешь меня?.. — ни то спросил, ни то попросил — посмотрел серьёзно.       — Что ты… — Китти обиделась. — Как ты мог подумать о таком? После всего, что я видела. Ты свободен. Я могу прямо сейчас отпустить тебя.       Бартимеус задумчиво погладил пальцами подбородок.       — Какая помощь тебе нужна?

***

            К моему величайшему удивлению времени, которое прошло с нашей последней встречи, для восстановления хватило не только мне. Тело Китти, иссушенное путешествием, постепенно возвращало себе молодость, жизнь и силы. Конечно, многие изменения были непоправимы, однако, сейчас Китти уже не казалась настолько слабой, хрупкой и измождённой, а аура её всё так же ослепляла полуденным ясным солнцем.       После того, как Натаниэль отослал меня, какое-то время я бессильно дрейфовал по Иному Месту, силясь собрать себя из жалких обрывков измотанной, почти истаявшей сущности. Но тёплые, родные живительные потоки медленно делали своё дело. Оставленный в покое, Бартимеус Уругский постепенно снова вернул уже почти забытое ощущение собственного могущества. И вот теперь я снова на земле. Впрочем, стоило ли вообще надеяться, что обо мне забудут?       — Какая помощь тебе нужна? — Я уже справился с первым почти инстинктивным порывом. Ведь это же Китти. А ей я бы не смог отказать ни в чём.       — Я хочу закончить дело Птолемея. Я собрала все его труды… и… Мне теперь есть, чем дополнить их. — Я молчал. Что толку говорить? Мы говорили об этом уже не раз. Но целеустремлённость Китти, её понимание, желание сделать свой мир лучше, хотя бы приблизиться к идеалу, который в наивности своей вообразил себе ещё Птолемей, признаюсь честно, очень меня согрела. — Мне кажется: Птолемею ничего не удалось потому, что тогда было ещё слишком рано. Да, возможно, я очень самоуверенна, но, Бартимеус, я вижу, что сейчас у его идей появился шанс.       — Сомнительно… сомнительно. — Я покачал головой. — Мы, духи, слишком озлоблены. Мы устали. А волшебники трусливы, эгоистичны и ленивы. Подчинить, взять в рабство, связать приказами — это гораздо проще, чем пытаться наладить отношения хотя бы с одним из нас. А люди обыкновенно выбирают самый удобный и лёгкий путь. — Плечи Китти заметно поникли, даже аура, казалось, стала чуть-чуть тусклее. — Эй… я же не отказался. То, что я не верю вовсе не значит, что не помогу.       И начались вопросы.       Китти вызывала меня не часто и не на долго. Даже притом, что я ни разу не противился, заклинания её были очень и очень слабыми. Да и на них сил не всегда хватало. Чаще всего мы сидели в её маленьком, уютно обставленном кабинете. Но в редкие солнечные дни выбирались на просторную лоджию. Иногда она отпускала меня сразу, как только мы заканчивали работу над очередным разделом её труда, А, бывало, я задерживался — полностью свободный, носился по миру, вбирая его бесконечную красоту… как в старые, почти позабытые времена. Как две тысячи лет назад. Это меня пьянило.       — А откуда берутся духи? — спросила однажды Китти. Она недавно проснулась и говорила, намазывая густое варенье на золотистый хрустящий тост.       Я призадумался. Китти в нетерпении поёрзала на стуле, ожидая моего ответа.       — Что ты имеешь ввиду?       — Ну… — она взяла тост двумя руками, глядя на меня поверх него. — Вас ведь очень много, у вас тоже есть разность полов и… господи, Бартимеус… что тут непонятного вообще?       Я только задумчиво хмыкнул.       — Если ты хочешь спросить, как размножаются духи…       — Да. Я хочу спросить. Откуда-то же ты взялся.       — Я не знаю. Мы просто есть. И я просто был… я… — очередной её вопрос выбил меня из колеи. Я никогда даже не задумывался о таком ведь, по сути, какая разница? Это и спросил.       — Как это? — она искренне возмутилась. — Тысячи духов умирают на земле. Если вы не размножаетесь… — только произнеся вслух она, как мне показалось, осознала весь ужас истины, которая ей открылась, — значит всё это невосполнимые потери, которые…       — Да. — Голос мой был исполнен искренней печали. — Каждая смерть пронзает мукой Иное Место. Нас становится меньше.       — А волшебники никогда не задумывались об этом. — Так и не надкусив, Китти отложила тост в сторону.       — Эй. Ешь давай. Тебе нужны силы, — потребовал я, но она отмахнулась.       — они же могли уничтожить вас. Всех.       — Рано или поздно это случится. — Птолемей настойчиво придвинул к ней остывающий кофе с молочной шапкой. — Иное Место огромно. На то, чтобы опустошить его, понадобятся ещё многие тысячи лет.       — Но это ужасно, Бартимеус. Я даже не могу оценить… мне сложно осознать, насколько каждый из вас уникален и неповторим. — Лоб её прорезала складка глубокой задумчивости. Позабыв и обо мне, и о почти нетронутом завтраке, Китти всецело ушла в себя, и этим снова болезненно напомнила Птолемея.       — Слушай. — Мне наконец надоело сидеть без дела. — Духи — не самая вымирающая популяция. Да, мы не размножаемся. Но мы и не умираем без посторонней помощи. Стоит ли сейчас задумываться об этом?       — Стоит. — Вырвавшись из задумчивости, Китти наконец снова уделила внимание тосту, но какая-то мысль, пустившая росток тем солнечным тёплым утром, накрепко запечатлелась в её сознании.       Невзирая на весь мой скептицизм, работа Китти стала приносить свои плоды. Не без долгих споров и даже вооружённых столкновений, волшебники отказались от монополии на знания. Сперва в Лондоне, а затем и за его пределами открывались школы, библиотеки, университеты и академии. Война с Америкой прекратилась. Долгие переговоры привели к пересмотру тысячелетних методов взаимодействия.       — Мы собираемся отпустить духов, — говорила Китти, вдохновенно жестикулируя и нетерпеливо расхаживая по мягкому ковру цвета речного жемчуга. Я не забыл рассказать вам, где именно мы находились всё это время? Или вы сами догадались? Нет? А если напомню, кто и когда этот ковёр купил? Да-да… наконец-то… Китти действительно поселилась в доме Мэндрейка. Уж не знаю, сама она этого захотела или нет, но… — Это, конечно, сложно. Понимаешь, наши проекты настолько радикальны… это всё равно, как разрушить город до основания, а потом снова его отстраивать. Это… Бартимеус, ты меня слушаешь вообще?       — Да-да… — Сегодня я пребывал в образе маленькой синей ящерицы и неторопливо прогуливался по кожаному дивану.       — Ты не слушаешь. — Тонкие пальцы ловко подцепили меня за хвост. Я задёргался.       — Положи, где взяла!       — Положу, — качнула рукой Китти, — если ты повторишь, что я говорила только что.       — вы собираетесь отпустить всех духов, — ученически-ровным, исполненным нарочитой покорности безразличным тоном начал я и тотчас возмутился: — Господи, я не маятник! — ворсинки ковра мельтешили перед глазами ящерицы. Одинаково мягкие на всех семи планах. Вправо-влево. До тошноты. — Насилие какое-то. — Тело ящерицы шлёпнулось на стол, внимательные глаза Китти оказались рядом. — Это самое абсурдное из всех твоих заявлений. Никто, никогда не откажется от дармовой силы. Даже, если вы отпустите духов, через месяц-другой все взвоют — и снова призовут нас на службу. — Я старался говорить мягко. Мне не хотелось её обидеть. Но Китти всё равно слышала циничную насмешку в моих словах.       — Мы занимаемся развитием технологий. Они частично заменят духов.       — Частично. Ключевое слово. Прошу, не смеши меня.       Китти хмыкнула.       — Ладно. Хорошо. Не будем спорить. Просто посмотрим. В конце концов, у кого из нас тысячи лет в запасе?..       — Да-да… — Ящерка собрала конечности в кучку, а через мгновение, сменив облик, дроздом вспорхнула на плечо Китти. — Слушай, я тут подумал… не отсылай меня.       — Что? — Она удивилась. — В смысле, вообще? Зачем?       — Твои идеи слишком самоубийственны. Будь уверена: скоро тебе понадобится защита. Да и… — дрозд смущённо закашлялся. — Я волнуюсь. Если ты будешь и дальше давать мне столько же свободы, я готов оставаться на земле.       Китти молчала. Чего она думает? Она первая, кто получает такое головокружительное предложение. С Птолемеем всё как-то разумелось само собой.       — Бартимеус… — она прокашлялась. — Я бы не хотела… не хотела разлучать тебя с Иным Местом. — И улыбнулась. — Я вполне могу за себя постоять. — А потом, подняв руку, потрепала дрозда по мягким, пушистым пёрышкам. — Спасибо тебе. Друг.       А через три месяца, как я и предрекал, случилось первое покушение. Помню, как слабенькие, тонкие паутинки заклинания пощекотали меня, свободно дрейфующего в сладостном хаосе, как я, слишком, в последнее время, доверчивый и покорный, потянулся за ними вслед, как соткался в центре какого-то помещения и, толком ещё не определившись с тем, в каком сегодня предстать обличии, взвыл от изумления, ужаса и восторга. Их небыло. Ни одного. Вообще. Я просто пришёл, я просто пришёл. Без свечей. Без пентакля. Без благовоний.       — Как? — проревел настолько вопросительно, насколько только мог. — Как ты это сделала? — Меня обуяло какое-то странное восхищение. Эта девчонка отвергает все правила, она, чёрт возьми, только что плюнула на тысячелетние традиции. — Вызов же должен быть…       — Никому он ничего не должен. — Китти отмахнулась с раздражением и досадой. Но голос её был слаб.       — Но-о… — Я уже принял облик Птолемея в практичных джинсах… а потом в первый раз по-настоящему посмотрел на Китти. Она полусидела у стены, обнимая себя руками. Яркая, светлая аура болезненно мерцала. — Что… Что с тобой? — испугался я.       — Не паникуй.       — Я и не…       — Паникуешь. — отрезала. И стала серьёзной. — Ты был прав, Бартимеус. Я сегодня поймала нож. — В этот момент силы наконец подвели её и, обмякнув, Китти безвольно сползла на пол. Тёмная рукоятка всё ещё торчала в её плече.       Разговор продолжился только дома. Мы так и не узнали, кто ранил её в тот вечер. Нож прилетел, когда Китти возвращалась от родителей.       — Не стоило… Не стоило тебе ходить одной. Я же предупреждал. Не все разделяют ваши новые идеалы. — Она пропустила мимо ушей все мои разумные замечания. — Больше я тебя одну оставлять не собираюсь.       — Почему? — И в ожидании закусила костяшку пальца.       — Потому, — буркнул. Отвернулся. Стоило ли объяснять, что она — единственный человек, который, возможно, хранит в себе достаточно отчаянья и безумия, чтобы воплотить мечты Птолемея в жизнь? Стоило ли говорить, что самим своим существованием она дарит надежду всему моему народу? Стоило ли говорить, как я страшусь того, что к незаживающей ране моего далёкого прошлого прибавится ещё одна? — Я не понимаю, как ты вызвала меня без пентаклей, — проговорил в тишину.       Китти заёрзала.       — Не знаю. Я понимала, что мне нужна помощь. И подумала… Пентакли, благовония, свечи — это же только барьеры, которые ограничивают де… прости… духов. Они же не дают волшебнику силы. По сути, их используют только, чтобы сковать того, кого вызывают. А мне-то тебя сковывать не нужно… — Солнечно улыбнулась. — Понимаешь?       — Понимаю, — сокрушённо покачал головой я. Могучий Сакар-Аль-Джинни кажется больше уже никому не страшен. Теряю форму. И мне почему-то совсем не жаль.

***

            Тёплая ореховая рукоятка удобно лежала в правой руке. Кэтлин Джонс медленно прогуливалась по набережной, прикрывая лицо мягким объёмным шарфом. Она то и дело останавливалась, прикладывала руку к груди, но, дав себе отдых, снова шла, улыбаясь солнцу — такому долгожданному, редкому гостю в Лондоне. Сейчас, на закате жизни, Кэтлин наконец могла ощутить покой. Так и не сумевшая построить своей семьи, она, тем не менее, сделала много большее — подарила мир и процветание двум народам и, невзирая на множество сложностей и вопросов, что всё ещё возникали тут и там, вспыхивая непониманиями, противостояниями или краткими вооружёнными столкновениями, была довольна своей работой.       Как много было сделано, как много — заложено для будущих поколений. Тех, что родятся в новом обществе, тех, что будут воспитаны по иным правилам. Как много было написано и как много — сожжено. Как много жестоких знаний было предано забвению и сколько невероятно древних умений воссоздано ценой колоссальных усилий почти с нуля.       Опершись спиной о парапет, Китти всмотрелась в небо. О нет, она ещё не была стара. Даже в шестьдесят старой она себя считать ни сколько не собиралась. Тем не менее, здоровье покидало её стремительно, и всё чаще Китти ловила себя на мыслях, зародившихся много лет назад, в самом начале её пути, в той точке, где вместе с Натаниэлем умерла маленькая бунтарка, явив миру уверенную, рассудительную женщину-реформатора.       Маленькая синяя птичка с весёлым щебетом вспорхнула на её плечо.       — Отнести тебя домой? — Голос Бартимеуса звучал в голове у Китти, и слышалась в нём тревога.       Китти бы хотела отказаться, но всё-таки кивнула: — Пожалуй, да.       Бартимеус принял облик высокого темнокожего раба, подхватил её легко, как пушинку… Китти вздохнула — он-то ничуть не состарился и стал лишь, казалось, сильнее за эти годы. Впрочем, вот уже пятнадцать лет его добровольная помощь ограничивалась только общением — большую часть времени беззаботный джинн носился в одних лишь ему ведомых далях. Танцевал между мирами, как объяснял Китти. Отсутствие рабских оков и риска благотворно влияло на его сущность.

***

            Аура Китти медленно угасала. Своим выдающимся зрением я видел: она медленно умирает. Такая она, человеческая доля — иссыхать, стареть, постепенно превращаться в слабое, почти беспомощное существо. А доля нас, чрезмерно привязавшихся духов, лишь наблюдать за этим и ждать неминуемого конца.       Я надеялся: когда её не станет, больше никто не призовёт меня. Впрочем, сейчас это значило совсем иное. Люди продолжали вызывать духов. Духи продолжали на них работать. Взаимодействие это сперва нередко приводило к трагедиям, но всё чаще и чаще мои собратья приносили в Иное Место воспоминания о свободе, о тех возможностях, которые она даёт и тех красотах и особенных удовольствиях, которые можно было увидеть, носясь над горами, океанами и морями. Долгий путь к объединению и миру лишь начался. Не только людям, но и моему народу предстояло понять такие простые истины, как хотя бы та, что добрыми или злыми, коварными или подлыми делает нас не сущность, а тьмы и света поровну в обоих мирах. Медленно, но верно духи и люди обретали взаимное понимание и доверие, рабские оковы были превращены во взаимовыгодное сотрудничество. Если бы Птолемей мог наблюдать за этим…       — Бартимеус? — Слабо потыкала меня тонким пальцем Китти.       — Что? — - Мы как раз поднимались по лестнице к дому, и я спешно отращивал дополнительную руку, чтобы открыть дверь, не потревожив Китти.       — Я не хочу умирать.       — Что это ты удумала? — Я нарочито фыркнул. — Рано тебе ещё говорить о таком.       — Не рано. — Годы ничуть не умерили её прямолинейной резкости. — Но я не о том. Я долго думала, Бартимеус. И я не хочу умирать, как люди.       — Ты же понимаешь: это неизбежно. Ты- человек. И…       — Да дослушай ты меня! — Опущенная на диван, Китти принялась удивительно живо жестикулировать. — В ином месте, — помнишь? — ты сказал, что я теперь одна из вас. А потом мы говорили, что духи не размножаются. И я подумала. Я подумала: а что будет со мной, если я вернусь в Иное Место? Если я останусь там. Навсегда.       Я вернул себе облик Птолемея. Грустный растерянный мальчик устало сел прямо напол посреди комнаты.       — Китти, это слишком опасно. Слишком.       — Я же всё равно умру. — Поразительное спокойствие. А ведь на седьмом плане она нисколько не постарела. — Пожалуйста, Бартимеус, забери меня с собой. Это глупо, но вдруг… вдруг ты прав… Вдруг я действительно стану одной из вас? Частью Иного Места.       — Я не…       — А вдруг именно так и появились духи? Вдруг всё получится. Не спорь со мной, пожалуйста, Бартимеус. Я хочу ещё раз открыть врата.

***

            Китти лежала в пентакле. Пахло гвоздикой и розмарином. Рядом, тихая и печальная, стояла на коленях Энни — ученица и помощница Кэтлин Джонс.       — Энни, повтори ещё раз. Ты всё запомнила? — Голос Китти отвратительно старчески дребезжал. Это безумно злило.       — Да, — шмыгнула маленьким носом девушка. Белокурая прядка упала ей на лицо и, подняв руку, она раздражённо её смахнула. — Вы точно уверены?       — Точно. — Китти, как могла, ласково улыбнулась. — Если у меня получится, это подарит многим другую жизнь. — Притянув к себе хрупкую, дрожащую руку девушки, Китти сжала её в ладонях. — Не смей горевать. Я больше сорока лет ждала этого, Энни.       — Он вас точно не подведёт.       — Кто? Бартимеус? Глупости. Я доверяю ему, как самой себе. Всё. Долгие прощания ни к чему, Энни. Тебе пора.       И, потянув колени к животу, Китти принялась шептать заклинание.       Звук двери, медленно затворившийся за ученицей, слился с именем Бартимеуса, повторённым трижды. Китти вздохнула.       А потом за ней пришёл колокольный звон.

***

            Пентакли использовались только для самых первых, самых опасных вызовов. Сидя, скрестив ноги, в окружении зажжённых свечей и линий, белокурая девчонка взволнованно теребила рукав рубашки, кусала губы. Она повторила нужное заклинание уже два раза, но круг напротив неё всё равно оставался пустым. Значит, не получилось. Подбородок белокурой волшебницы задрожал. Закрыв глаза, она принялась медленно подниматься на ноги.       — Эй, Энни, чего разнюнилась?       Над центром пентакля парила темноволосая девушка в старомодных джинсах и потрёпанной тёмной куртке. Облик её то и дело мерцал, как будто порываясь перетечь во что-то совсем другое, но с каждым мгновением обретал всё большую чёткость.       Огромные голубые глаза Белокурой Эни, наполненные так и не пролитыми слезами, изумлённо смотрели в нечеловечески прекрасное лицо духа.       — Леди Джонс, это и вправду вы?