Победители

Смешны те, кто считает эльфов слабыми. О, они те еще модники и хвастуны, любят блефовать и обманывать, но если ты партнер эльфа, то тебе придется постараться, чтобы добиться его. В нашем мире нет как таковых «партнеров» представителей магических рас — это, как и соулмейты, выдумки писателей. Романтично, красиво, но бред. Не верьте тем, кто будет утверждать, что он партнер своего оборотня в том самом смысле. Вообще-то меня такие люди и не очень смешат. Но я говорю не о том. Мой любимый — эльф. Я — человек. С детства хожу в секции: бокс, единоборства; когда стал работать и времени не хватало, купил абонемент в тренажерку. В общем, никогда не запускал собственную физическую форму. И этим отчасти привлек своего эльфа. Лоуренс был из чистокровок, чьи родители прочно осели в человеческом мире, но не забывали о строгих традициях. Он был светлым — тем самым, о которых слагались стереотипы про «красивых, но бестолковых». Он действительно был красив, просто невообразимо, нечеловечески — от одного взгляда на его подтянутую попку в модных сейчас леггинсах у окружающих слюна во рту скапливалась. На него только темные эльфы по-другому реагировали — фыркали и скалились; темные со светлыми вообще не ладили, скажу я вам. Хотя на влечение это мало влияло… Я снова отвлекся. Лоуренс требовательная скотинка, раз приманит — и ты, конечно, его, но не он — твой. Чтобы заполучить эльфа, назвать его своим, надо очень постараться, говорю это как тот, кто смог и имеет нескольких (немногочисленных) знакомых, которым так же посчастливилось. Я изначально был сильным, мускулистым и не слишком вешался на каждую проходящую шлюху, за что позже мог сказать спасибо. Даже вейлы, которым было на законодательном уровне запрещено включать свои чары в людных местах, не особо меня привлекали, и Лоуренс точно знал это, когда приманивал меня пальцем все в той же тренажерке. У эльфа помани пальцем — и все, только темный не устоит, те такой же фишкой пользовались. Светлые, они довольно заносчивые, самолюбивые. Впоследствии меня часто спрашивали, мол, и как ты с ним живёшь? Сожрал же все нервы, наверное — а они же капризные еще, эти эльфы, понимаете, — и самооценку подпортил. Нет, говорил я. Сложно было объяснить — чтобы понять мою любовь, нужно было влюбить в себя холодный разум эльфа. Лоуренс был тем, кто показал мне это. Сначала все было обычно — дорогие подарки, вечный капризный тон, уничижительные фразочки в адрес мой и окружающих, горячий трах по ночам — это надоедает со временем, знаете. Игрушку, такую вот хоть и роскошную, но какую-то душевно-одноразовую, хочется сменить. Я не хотел. Меня, знаете, мама так вырастила — Сереж, мы, конечно, в этом мире всего лишь люди, не в самом низу пищевой цепи, но и звезд с неба не хватаем, и ты не будешь. Так хоть честным человеком будь и девушек не порти. Она спокойно отнеслась к тому, что в семнадцать я ей представил своего первого парня. Золотая женщина. Я всю жизнь был раздолбаем: в детском саду уже дрался, грубил воспитателям, в школе был троечником, да и не интересовался ничем особо, кроме спорта. В университет поступил по спортивной стипендии. Работал теперь, где придется, механиком, редко надевал костюмы и туфли. И в отношениях бывал нечасто — привык отдавать партнерам столько времени, сколько имел незанятым. Много. Я старался обеспечивать свою пару, поддерживать, всегда говорить с ним, что бы ни происходило. Я был верным, и это было одним из моих жизненных принципов, которые вбила в мою голову мама. Лоуренс долго играл роль охочего только до тряпок и секса эльфа, обычного, ничем не примечательного. Я этого долго не замечал — просто, ну, нравился мне этот остроухий: белокожий, тонкий, гибкий, на язык несдержанный. Такой родной, когда спал в моих руках, когда, урча, подавался назад, стоило мне едва задеть его сладкие ушки. Лоуренс на второй месяц стал пытаться идти дальше или разорвать отношения — и я понял. Эльфы очень прихотливы, знаете. И умны, как черти. И хитрющие. Лоуренс часто обвивал своими тонкими руками чужие шеи и плечи, улыбался ласково всяким встречным-поперечным, подставлял заостренные уши чужакам. Не знаю, чего он хотел добиться — громкого скандала, публичной сцены ревности, чего-то другого. Я же просто, когда увидел это впервые, стал вести себя с ним, как с чужим — не позволял себя обнимать, не целовал, не трогал его лишний раз вообще, да и говорил холодно. Я это сейчас могу детально описать только потому, что мне Лоуренс после рассказывал, как я себя вел — а тогда я просто был настолько обижен, что не мог иначе. Не подпускал его к себе близко, чтобы не чувствовать боль еще сильнее. Я считал: любит — объяснится. Он и объяснился. Так, что и сам, видно, проникся. Однажды Лоуренс пришел ко мне домой — уже месяц мы не проводили время вместе, не занимались сексом, почти не говорили. Я старался даже не смотреть на него в тренажерке — такого красивого, недоступного, холодного. Он знал, где я живу, мы не раз проводили ночи именно в моей квартире. Он пришел. Он был разъярен — и я не совру, сказав, что в гневе он был едва ли не красивее, этот остроухий. На его лице играли желваки, синие глаза грозно щурились, а по коже расходились алые пятна. Он обвиняюще ткнул пальчиком мне в грудь, и я понял, глядя прямо ему в глаза: не то он чувствует, что можно подумать, глядя на его глаза. Руки у него дрожали не как у существа, которое вот-вот забьется в истерике. Они дрожали от какого-то внутреннего отчаяния, паники, боли. Как у меня дрожали, когда он еще пытался ко мне подступиться, а я уже его отвергал — он не был моим, никогда не был. Лоуренс ступил вперед шаг, два — я покорно отступал, а он даже умудрился захлопнуть за собой дверь ногой, не отвлекаясь от игры в гляделки. — Ты!.. — Я думал, что он может сказать еще: я бы ничего не смог. Было бы слишком больно. — Ты!.. Ты бросил меня! Фраза звучала надломленно, и Лоуренс ослабил давление, больше не пытаясь проткнуть остро наточенным коготком ткань моей футболки и заодно кожу. Я понял, что он сам не может ничего толкового сказать — и потому врет. Ну не звучал эльф искренне, понимаете? — Ты сам от меня ушел. — Я нахмурил брови и обхватил его тонкую руку своими пальцами — моя кожа, никогда до конца не отмывающаяся от мазута, загорелая от постоянной работы на солнце, смотрелась пугающе поверх его тонкой, ухоженной, светлой и чистой — но Лоуренсу на это было, кажется, все равно. Он сомкнул губы в тонкую линию, и я увидел, как в его глазах заблестели слезы обиды. — Я… — он всхлипнул и задохнулся этим звуком — он явно не собирался плакать при мне. В моей груди что-то екнуло — остроухого я еще не забыл, да и жалко мне было его — такого красивого, а плачущего, — я… я не уходил. Он шептал, я едва его слышал, говорил он неразборчиво от душащих его слез. Но я не готов был ему так легко верить — нахмурился сильнее, взял свободной рукой за подбородок и поднял его лицо к себе — он весь покраснел, и губы у него дрожали, а глаза заполнялись влагой. Я сделал над собой усилие и спросил: — Тогда что ты сделал? Что хотел показать, когда вилял задницей перед другими? Он всхлипнул и с трудом вздохнул в моих руках, не вырываясь, да и не имея на это сил — он явно был ослаблен, а я поднял его лицо высоко к себе, ему было неудобно. — Я думал, ты как все, — тихо, шипяще ответил он, глотая слезы, — раскричишься, уйдешь, громко хлопнув дверью, оставив победителем меня… Но ты даже ничего не сказал. Я думал, что еще вызову твою ревность, потом — что даром она мне сдалась, а потом… я так испугался, Сереж. — По его щекам покатились слезы, и я заметил, как покраснели его глаза. — Я думал, ты как все, а ты… Я тебя люблю, Сереж, — он выделил голосом «тебя», и у меня сердце вниз ухнуло, куда-то в пятки — Лоуренс никогда так серьезно не говорил о любви, обычно благодарил за тряпки, вешаясь на шею. Легкомысленно так. Сейчас было по-другому. — Я так боялся, что больше никогда… что ты больше никогда… — Он заплакал и больше я не понимал ни слова. Опустил его подбородок, и он сам прижался ко мне — уткнулся носом в футболку и, всхлипывая, размазывал слезы по тонкой ткани, сжимая в пальцах, словно в тисках, все ту же несчастную футболку сзади. А я, только сообразив, что произошло, положил ему руки на спину и стал гладить, пытаясь успокоить — других способов я не знал. — Прости, прости меня, — шептал между рыданиями эльф, — я не думал уходить, не думал ложиться с другими, я просто как все хотел, думал, ты будешь обычным. — Он сказал это с надрывом — через силу договорил, хотя снова шумно плакал. — Я тебя люблю, правда, прости меня, Сережа, ты мне очень нужен… — Тише, тише, успокойся и давай поговорим толком. — Я говорил негромко, но голос у меня был густой, низкий — так и так получалось весьма и весьма. Но я хотел понять, что вообще случилось. — Давай же, Ло, перестань плакать. Тихо… Он долго не мог успокоиться — что бы я ни говорил. Я не хотел врать и обещать что-то преждевременно, он не слышал то, что могло действительно прервать плач. Так что он рыдал, я гладил его по спине и волосам и ждал, говоря что-то о том, что нужно разобраться. Я был растерян. Тогда я узнал, что эльфы любят быть победителями — настолько, что готовы рисковать, настолько, что только ради очередной победы готовы разрушать свои отношения. Потому Лоуренс и сказал: «Я хотел как все,» — он просто повторял за своими старшими братьями и сестрами, которые не раз и не два бросали других существ и выигрывали на этом — те закатывали истерики, позорились, а остроухие оставались в выигрыше. А Лоуренсу, который тоже не в первый раз проворачивал подобное, вдруг достался я — который предпочел свое душевное спокойствие истерике. И вот я резко охладел к нему, перестал ласкать и отвечать на ласки. Он сначала посчитал, что это тоже хорошо — я оказался столь слаб, что даже не сказал ему ничего в ответ. А потом он понял, что влюбился в меня и без меня не может — и испугался, что испортил все. Понял, почему я повел себя именно так — я был сильнее его. Он не смог молча уйти — пришел ко мне, хотел сам закатить истерику, остаться при своем образе пустышки, но… не вышло. Он так себя накрутил, что забыл все слова, который хотел кинуть мне в лицо — произнес пару, а потом понял, что не может не сказать правду. «Я не уходил,» — сказал он. У меня до сих пор сердце в пятки уходит, когда он плачет, я все вспоминаю ту сцену — я помню, как он, ниже меня на голову, хрупкий, весь красный и несчастный, смотрел на меня снизу вверх и сжимал губы в тонкую дрожащую нить. Он больше не боится при мне плакать и капризничает так, что даже приятно — просто он знает, что я сильнее. Физически и морально. И это такое приятное чувство — понимать, что ты самое сильное существо для эльфа. Своего эльфа. Мне пришлось помучаться и заставить подумать, поплакать и попытаться устроить некрасивую сцену своего остроухого, чтобы назвать его своим. Зато теперь Лоуренс не был со мной, как с другими, пустышкой — он был таким мягким, нежным и ласковым, слабым, что хотелось просто носить его на руках и не отпускать. Я как-то сказал это, а он рассмеялся — звонко, не прикрывая рта, счастливо, так, что я залюбовался. А он засмущался потом, сел рядом со мной на кровать и поднырнул под руку, пряча лицо, покраснев. Я не знал, что и думать. Эльфы, они такие хитрющие и так любят побеждать, но если их завоевать — они будут верны. Будут всегда рядом, будут защищать, будут любить. Чтобы завоевать эльфа, нужно быть гораздо сильнее его и нужно уметь это показать. Эльфы выбирают не только сердцем, но разумом. Это нужно знать. У меня есть свой эльф — искренний, мягкий, милый, самый любимый. А что есть у вас?