Изморозь на окне

Снаружи тяжелый декабрьский ветер трепал ветви деревьев, играл с шарфами прохожих и взвивался вверх, к рваным краям облаков, пока в особняке Агрестов, за тяжёлыми и толстыми стенами, тепло клубилось у высоких потолков и растворялось в ветвях ели, среди блестящих гирлянд, которыми Адриан пытался придать одинокому особняку хоть немного праздничной атмосферы. Не первый год, как только приходила зима, он скакал вокруг Натали, по-щенячьи грустно хлопая ресничками, выпрашивая разрешение украсить дом к Рождеству, а она каким-то чудом влияла на Габриэля так, что он давал свое согласие молчаливым кивком головы, и Адриан принимался за хаотичное разбрасывание мишуры по перилам лестниц и размещение по всем углам искрящихся цветных шаров, с которых постоянно осыпалась добрая кучка блесток. Мальчишка обожал сам процесс развешивания украшений, особенно когда они делали это ещё с мамой, а папа, наблюдая за ними с довольной улыбкой на губах, иногда помогал, объясняя маленькому Адриану какие-то элементарные правила, касающиеся дизайна, и почему лучше совместить два цвета, чем завесить две ветки рядом одинаковыми красными шишками. Это было слишком давно, много воды утекло, и мальчик не мог вспомнить последний раз, когда видел отца радующимся чему-либо, например, тому же Рождеству. Хотя сейчас… Сейчас у него есть Натали. Адриан улыбнулся, оглядываясь на дверь комнаты, в которой — как год назад утверждал Габриэль — временно, а теперь — был уверен Адриан — надолго поселилась мисс Санкёр. Недолго думая, мальчик повесил на ручку двери шарик с изображением золотого ангелочка и довольно зашагал дальше в поисках мест, где он мог пристроить ещё дюжину таких же. Адриан был привязан к Натали, пускай она всегда была слишком отстранённой, словно домашний робот, озвучивающий распорядок дня. Молчаливая и всегда спокойная, она раньше казалась мальчику куклой, которой управляет его отец: ассистентка, исправно выполняющая его работу, не испытывающая ничего. В глазах Адриана она действительно выглядела так нечеловечно, пока он не распознал её незаметную, но очень действенную помощь, будь то призрачное влияние на Габриэля, всегда в пользу Адриана, или долгие вечера, когда она, отчаянно скрывая усталость, помогала подростку разобраться в очередном математическом выражении, вызывающем трудности. Натали бы никогда не смогла заменить ему мать, но все-таки она поддерживала его, насколько могла, чтобы не переходить рамки. И Адриан искренне любил её за это. — Меньше витай в облаках, — недовольно пискнул Плагг из внутреннего кармана рубашки, когда Адриан споткнулся об небольшой порог. — Расшибешь и себя, и меня. — Прости, — легко отозвался Адриан, окинув взглядом коробку с ещё не использованными украшениями. Его взгляд упал на веточки омелы, перевязанные алым атласом. Плагг с недоумением покосился на своего подопечного, потянувшегося за украшением. — Но в этом доме некому становиться под эту штуку, притворно охать от удивления и начинать обмениваться слюной. — А кто сказал, что омела только для поцелуев? — Адриан пожал плечами, игнорируя поморщившегося квами, который уже начал что-то бурчать про превосходство камамбера над чужими губами: его хотя бы можно было съесть. — Да и к тому же, почему это некому… Плагг, не успев съязвить ничего в ответ, юркнул обратно под рубашку мальчика, когда в зал зашла Натали, держа в одной руке папку с документами, а в другой — телефон. Её губы были сжаты в тонкую линию, а меж бровей залегла острая складка; женщина выглядела невероятно рассерженной, каждый её тяжелый шаг отдавался громким ударом о паркет, и Адриан знал абсолютно точно: она злится. Она взвинчена. Она безумно, безумно взбешена. — Натали? Женщина резко остановилась, повернувшись к мальчишке, уже успевшему захлопнуть рот. Он не хотел звать её, не хотел как-то отвлекать, но её имя по инерции сорвалось с языка. — Да? — в голосе чувствовались нотки раздражения, которое источала вся её напряжённая фигура, но в глазах, обращенных к Адриану, плескалось лишь бесконечное терпение. — Ты, кажется, занята, да? — нерешительно начал Адриан, подходя ближе. — Я просто хотел сказать, что, возможно, тебе стоит отдохнуть? Ты в последние дни постоянно бегаешь и что-то выясняешь. Под конец своей благородной речи мальчик нервно усмехнулся, выжидающе глядя на Натали. Та лишь неотрывно смотрела на него. А потом моргнула несколько раз. — Ох. Натали слабо улыбнулась, откинув с глаз выбившуюся прядь волос. Она положила ладонь на макушку Адриана и слегка взлохматила его волосы. Её руки пахли морозом и кофе, а от этого слишком знакомого, родного материнского жеста сердце мальчика защемило. Он стоял, не дыша, глядя, как Натали качает головой, а на её губах расцветает улыбка. — Предновогодняя суета съедает всех нас. Всё хорошо, я ещё успею отдохнуть. В горле пересохло, Адриан только и смог кивнуть, словно болванчик. Когда Натали уходила, её шаги были менее шумными и тяжёлыми. — Ох, Плагг, — вздохнул Адриан, снова поворачиваясь к коробке с украшениями. — Почему папа её не замечает? — Ну так дай свободу своим шаловливым ручкам, повесь это растение, — фыркнул квами, вынырнув из кармана, — может тогда и сработает.

***

С приходом декабря, знаменуемого ужесточающейся погодой и увеличением роста спроса на все виды товаров, начинается ежегодная головная боль всех производителей, а вместе с ними и Натали, на чьих плечах лежала вся деловая составляющая фирмы Габриэля — он сам нес ответственность лишь за творческую. Натали крайне редко выезжала в торговые центры, и потому её не касалась предпраздничная лихорадка, она не знала нескончаемых очередей в бутиках или гвалта в высоких торговых домах. Зима, в силу своей капризной погоды, располагала к тому, чтобы запереть себя в четырёх стенах особняка Агрестов, погрузиться во все прелести непрекращающихся звонков от заказчиков и партнёров. О, Натали любила это. До скрежета сломанных шариковых ручек и обкусанных от нервов губ. Минута щемящей нежности от невинного вопроса Адриана, беспокоющегося о её состоянии, накрыла Натали с головой, но тут же уступила место бурлящей ярости, когда менеджер компании, с которой у Агреста должен был вскоре выйти коллаб, сообщил о невыразимых сожалениях и неописуемо сильной нужде перенести сроки на пару недель вперёд. А если кратко, то им нужна была часть проекта, за которую отвечал Габриэль, уже на следующий день. И точка. А Натали хотела бросить все, и точка. С каждым годом она чувствовала, как все меньше и меньше в ней остаётся энергии для ожесточённых споров с партнёрами, наглыми жёнами мэра, одноклассниками и учителями Адриана — с кем угодно. Хуже всего было только спорить с Габриэлем, пускай это случалось крайне редко и после каждого такого инцидента они часами говорили о том, как им жаль, — каждый пробирающий до мурашек ледяной взгляд мужчины причинял боль, ломал, выворачивал ребра наружу, отпечатывался глубоко на изнанке души. Натали начинала уставать от своей работы. Она чувствовала опустошенность, вечером этого же дня столкнувшись с Габриэлем в гостиной. Она была измотана, рассказывая ему о непроходимой наглости партнёров. Она валилась с ног, сообщая свое собственное мнение, касаемо этой проблемы. Она предчувствовала новый спор. — Натали, ты едва ли не падаешь. Женщина удивленно подняла взгляд на Габриэля. Он смотрел на неё, и в его по-детски больших глазах Натали видела разрывающую сердце безмолвную грусть — обычно так он смотрел на портреты Эмили, которые собственноручно снял со всех стен дома чуть больше чем полгода назад, когда окончательно сдался. И сейчас Габриэль тлел, его все ещё переполняли эмоции, — Натали видела это в грузно вздымающейся груди и напряженных плечах — но любое раздражение, вызванное внезапными проблемами с совместным проектом, тонуло в этой несвоевременной грусти. И, сама не заметив этого, Натали качнулась, словно в подтверждение его слов. Габриэль вздохнул и, поддерживая ассистентку за плечи, повёл ее к дивану, а затем опустился на него и помог ей сесть. Натали откинулась на спинку, запрокинув голову и пытаясь совладать с внезапно накатившей волной изнеможения, которое начало проявляться только после слов Габриэля, словно он сломал ту шаткую стену, которая сдерживала все навалившиеся трудности, исчерпавшие полностью запас её энергии, отведенный для функционирования, и теперь всё, чего ей хотелось, — это крепкий восьмичасовой сон. Желательно не в одиночестве. — Над нами омела, — внезапно сквозь давящую вату в ушах донесся до Натали голос Габриэля. Она моргнула, сфокусировав взгляд на зелёной веточке с симпатичным малиновым бантиком, которая свисала аккурат над головой Натали. — Ага, — односложно ответила женщина, все ещё глядя на омелу. — Это Адриан. Я поговорю с ним. — Не стоит, — Натали все ещё не видела лица Габриэля, но слышала нотку веселья в его голосе. — Просто запомни на будущее. Натали усмехнулась. И затем она почувствовала прикосновение чужих — но все же родных — губ к своему лбу. Губы Габриэля были шершавые, обветренные и сухие. Натали облизала собственные. — И это все? — она изогнула брови, улыбаясь, повернув голову к Габриэлю, все ещё с трудом фокусируя взгляд на его лице и глазах, в которых теперь плясали озорные огоньки. — Мы же не подростки, — сделав притворно-серьезную гримасу, отшутился Агрест, и Натали захлестнуло веселье от воспоминаний, когда Габриэль жаловался на постоянно преследующие его чересчур бурные эмоции молодых людей, которые ему приходилось улавливать как носителю талисмана Бабочки. — А тебе было бы неплохо пойти спать прямо сейчас. Натали уже открыла было рот, чтобы возразить, ссылаясь на десяток вопросов, которые она в идеале должна была решить к концу дня, однако, увидев мягкое, но строгое выражение лица Габриэля, тут же изменила свое решение. — Я, пожалуй, даже соглашусь, — сказала она, совершив усилие и встав на ноги, оглянувшись на Габриэля, который тоже поднялся с дивана. — Спокойной ночи, сэр. И в этом «сэр» — беззаветная, глубокая любовь, которая прозрачным туманом окутывала их обоих, с давних пор ответная и тщательно скрываемая от чужих глаз. И в небрежном кивке Габриэля, в выражении открытых фианитовых глаз — мягкое «Я приду позже». Натали улыбнулась.

***

— И что это могло значить? — расхаживая по комнате, рассуждал Адриан, пару минут назад заставший отца и Натали за слишком невинным поцелуем. — Это может значить только две вещи, Адриан, — зевнул квами, расположившись на подушке. — Либо в их рабочем контракте есть пункт, где твой отец выдает поцелуи в лоб в качестве премии, либо ты давно пропустил момент, когда можно было отпраздновать их начавшийся союз и, например, дать мне дополнительный кусок сыра по такому случаю. И когда Адриан, пропустив его слова мимо ушей, продолжил разговаривать сам с собой, Плагг юркнул под одеяло, размышляя о том, что он тоже чертовски устал от вечных расследований и ему тоже нужен поцелуй в лобик. А лучше два.