***
Теперь Хартмен с удивлением замечал, что ему нравилось смотреть фильмы гораздо длиннее двадцать одной минуты. Раньше, когда он приходил в себя и пытался вспомнить, что предшествовало его путешествию на Берег, это было сложным занятием. Сейчас же рядом был человек, который мог кратко напомнить содержание фильма и который терпеливо ожидал те три минуты, что Хартмен был мёртв. Сэм любила красивые, эстетически приятные фильмы, полные смысла, который не так-то просто разгадать с первого раза. И Хартмен охотно поддерживал её увлечение. Он и забыл, каково это — сидеть по вечерам на диване, обнимая другого человека и вместе обсуждая хорошее кино. Последний раз это было… он предпочитал не вспоминать. Сэм говорила, что охотно снимала бы фильмы сама — если бы ей хватало таланта. Хартмен кивал головой на эти слова и думал о том, что он бы мог подарить ей видеокамеру. Хорошую, позволяющую снимать настоящие фильмы. Он невольно улыбнулся, стоило представить, сколько радости ей это доставит. Хартмен любил смотреть с Сэм комедии, драмы, даже хорроры. На самом деле, ему, истинному ценителю кинематографа, было совершенно всё равно, с каким фильмом они собирались познакомиться следующим. Чаще, чем на экран, он смотрел на её воодушевленное лицо, тёмные глаза, полные интереса, на руки, что сжимали плед в особо напряжённые моменты, на подрагивающие пухлые губы. Он смотрел и не мог насмотреться, вбирая в себя каждую самую мельчайшую частичку. В сердце кололо, но на этот раз боль была иная. Ему было больно от распирающего грудную клетку счастья, и это было столь же непривычно, сколь и прекрасно. Теперь Хартмен откликался на другое имя. Бывшее когда-то настоящим, но оказавшееся забытым на очень долгое время. Его прежнее имя казалось принадлежащим кому-то другому, кто жил словно целую вечность назад. Он давно стал Хартменом — человеком с особенным сердцем, исследователем Берега, живым мертвецом, и прежний образ исчез в прошлом. Сейчас его по-прежнему звали именно так, но Сэм обращалась к нему по-другому. В самый первый раз его имя, прозвучавшее в чужих устах, казалось каким-то очень неправильным. Оно отзывалось глухой болью в груди и заставляло вспоминать жену и дочь, что когда-то звали его точно так же. Это было больно. Но Сэм не давила. Она была мягкой, несмотря на твёрдость характера, и эта черта восхищала Хартмена. Сэм была ходячим противоречием, загадкой, которую он старался разгадать. Слабый человек не выжил бы в условиях рухнувшего в одночасье мира, и он ни за что бы не назвал Сэм слабой. Конечно, он рассказал ей об Анне и Лизе. Что-то она знала ранее… кто не знаком с трагической историей учёного Хартмена, живущего на отшибе в роскошном доме? Но многое Хартмену пришлось рассказать самому, и он был бесконечно благодарен тактичности Сэм, что позволила ему не стесняться слёз. Она бережно изучала фотографии его семьи, слушала его сбивчивый и то и дело прерывающийся рассказ, а затем просто подошла и обняла без таких бы лишних тогда слов. Называть его по настоящему имени она начала гораздо позже, и за это Хартмен тоже был ей очень благодарен. Теперь же это стало привычным, и он не раз ловил себя на мысли, как же приятно и даже красиво звучало его скучное и банальное имя, произнесённое её низковатым бархатистым голосом. Было что-то особенное в том, что из всех людей на планете лишь она одна называла его именно так. Теперь Хартмен ощущал настоящий мир своим домом, той жизнью, которой он должен жить. Берег воспринимался необходимой задержкой, неизбежным препятствием, которое нужно было переждать. Он не перестал искать свою семью. Пока не мог. Для Хартмена этот шаг означал бы окончательный разрыв с прошлым, на который у него не получалось решиться. Но теперь он действительно ждал возможности вернуться, улыбаясь каждый раз, когда открывал глаза и чувствовал стук вновь начавшего биться сердца. Сэм была рядом почти всегда, и в те редкие моменты, когда она отлучалась и Хартмен приходил в себя в одиночестве, порой он испытывал иррациональный страх, что она никогда больше не вернётся. Что она была всего лишь сном, фантазией, которую он сочинил, чтобы не было так больно. Но она возвращалась. Всегда. Она была первым, что Хартмен видел, приходя с Берега, и он не думал раньше, что присутствие другого человека в эти моменты могло быть настолько важным для него. Раньше он ощущал лишь бесконечное одиночество и разочарование от бесцельности поисков. Теперь же он ловил на себе её взволнованный взгляд и видел улыбку, трогающую её губы, и от этого хотелось не умирать больше никогда. Но он, к сожалению, не мог. Только теперь Хартмен осознавал в полной мере, насколько же неудобной оказывалась жизнь, разбитая на короткие циклы по двадцать одной минуте. Он знал, что Сэм заслуживала куда лучшего, чем постоянно умирающий человек, но малодушно и эгоистично не мог отпустить её из своей жизни. Она была отчаянно нужна ему, и он лишь мог надеяться на то, что хотя бы в какой-то мере он был нужен и ей. — Я бы хотела оказаться с тобой на твоём Берегу. Чтобы ты не был там один. Тогда Хартмен лишь неискренне улыбнулся на эти слова и поспешил перевести разговор на другую тему, но с тех пор его неотвязно преследовала одна мысль. Он провёл столько лет, разыскивая семью на Берегу, потому что боялся остаться в одиночестве… что, если после смерти он с Сэм окажется на разных Берегах? От этой мысли становилось так плохо, что он усиленно гнал её от себя. Она служила поводом, почему он с особенным усердием принимался за изучение Берега в последние дни. Он также старался не думать о том, что будет, если все они — он, Сэм, Анна и Лиза встретятся по ту сторону. Хартмен знал, что его чувства — не измена. Он так старательно цеплялся за прошлое, живя надеждой встретиться с давно погибшими людьми, что заслужил право отпустить свою семью. Если бы не случилось Выхода смерти, этот ответ принять было бы гораздо легче. Он знал это, но всё равно не мог избавиться от чувства, что он предаёт самых любимых людей на свете. Что он сдаётся, обрекая жену и дочь вечно блуждать в темноте, гадая, почему за ними не приходит их муж и отец. Он ненавидел себя за это. Сэм, казалось, всё понимала и потому особенно бережно заводила разговор о каких бы то ни было совместных планах. Хартмен до сих пор не мог привыкнуть к тому, что в его жизни было место планированию, особенно с другим человеком. Что, оказывается, можно вместе отмечать праздники. Совершать какие-то покупки. Украшать дом. Делать все те обычные вещи, которые стали невозможными в сломанном новом мире и его неправильной от начала и до конца жизни. Сэм аккуратно, но уверенно расширяла границы его мира, отодвигая на задний план боль, страх, одиночество и вечные поиски на Берегу. И пусть Хартмен продолжал по-прежнему туда уходить, теперь ему было, куда и к кому возвращаться. Теперь Хартмен снова вспоминал, что такое — человеческое тепло и прикосновения. В жизни того, кто постоянно умирает и живёт в удалённом от других людей месте, этому не было места уже давно. Сэм была тёплой. Очень тёплой. Когда она гладила его пальцы своими, когда обнимала его, зарываясь носом в шею, когда ложилась головой к нему на колени, Хартмен ощущал это тепло чуть ли не каждой клеточкой тела. Он словно отогревался после очень-очень долгой зимы. Сейчас его особенно сильно раздражал дефибриллятор на груди, который не позволял даже нормально обняться. Сэм порой шутила над этим, называя аппарат третьим лишним в их паре. Она помогала Хартмену чувствовать себя нормальным, несмотря на то, что он давно таким не был. Он любил лежать с ней в кровати и безумно хотел бы засыпать и просыпаться вместе с ней, но ему совсем не хотелось, чтобы её било током каждый раз, когда аппарат запускал его сердце. Поэтому им приходилось спать отдельно, но Сэм всё равно часто приходила к нему под утро, стараясь соблюдать дистанцию между ними. Когда Хартмен просыпался и видел её рядом, то не мог перестать улыбаться. Тогда утро становилось по-настоящему добрым, таким, от которого он уже отвык. Раньше он вставал с кровати и механически шёл совершать привычные действия: туалет, душ, завтрак. Рутинные действия, уложенные в двадцать одну минуту. Он любил хорошую кухню, но иногда готовить лишь для одного себя не хотелось. Какой смысл в красиво сервированном блюде, если есть придётся самому? Теперь же он старался готовить что-то особенное, несмотря на ограниченный выбор продуктов. Он любил смотреть на то, как Сэм восхищалась его кулинарными умениями, и это побуждало придумывать что-то необычное каждый раз. У Хартмена появилось новое хобби, чему он был очень рад. Сэм любила делать ему массаж, помогая расслабиться напряжённым после долгой работы над документами плечам. Раньше Хартмен мог часами изучать образцы, склонившись над ними в неудобной позе, но сейчас у него был человек, который внимательно относился к его здоровью. Он до сих пор порой вздрагивал, когда она неслышно подходила к нему со спины, мягко обнимая. Было непросто привыкнуть к тому, что в дома он был не один. Что он теперь больше не был одинок. Было что-то ироничное в том, что он называл Саманту Сэм. В его жизни был и другой Сэм, который позволил случиться этой судьбоносной встрече. Сэм Портер Бриджес доказал, что объединение людей может помочь справиться даже с самой страшной бедой. Что даже если ты — одиночка, вместе выживать всё равно легче. И гораздо приятнее. После подключения к хиральной сети Хартмен смог связываться с большим количеством людей. Как и они с ним. Он и до этого получал достаточно большое количество посылок от выживших с разных концов страны. Всем хотелось помочь «несчастному учёному с больным сердцем». В посылках они передавали ему лекарства для сердца, элитный алкоголь, сладости. Но теперь масштаб взаимного обмена стал несравнимо больше. После того, как он получил в подарок картину, изображающую озеро в форме сердца и одинокую белую полупрозрачную фигуру на фоне, он решил, что должен обязательно связаться с её автором. Им оказалась Саманта Спейд, бывший преподаватель культурологии в университете, а ныне человек, изучающий влияние Выхода смерти на развитие человечества. Она хотела выяснить, какое влияние оказывали массовые вымирания на культуру людей, заставляя её поворачивать совершенно в другую сторону. Самым интересным для неё были картины, в которых, по её утверждению, «самым непосредственным образом можно увидеть человеческую душу». Она и сама рисовала и когда узнала о Хартмене, вдохновилась его историей и решила сделать необычный подарок. Сначала их беседы носили лишь сугубо научный характер. Он делился с ней своими открытиями, она же превращала сухие факты в картины трагедий и радостей миллионов людей. Благодаря Саманте Хартмен смог по-другому взглянуть на многие результаты своей работы. Незаметно их разговоры становились всё более личными, и однажды Саманта появилась у Хартмена на пороге. Как она это сделала — до сих пор оставалось загадкой, Хартмен бы не удивился, узнав, что она преодолела весь этот путь пешком, по дороге сражаясь с Мулами и перешагивая через пропасти. Хотя, скорее всего, она просто воспользовалась услугами Фрэджайл. Он и сам не заметил, как стал называть её Сэм. Это было как-то очень естественно, «Саманта» звучало слишком официально, а их отношения к тому моменту стали слишком близкими для того, чтобы продолжать цепляться за искусственные границы. Её переезд к нему стал следующим логичным шагом. Сэм не очень любила говорить о своей прошлой жизни. До Выхода смерти у неё был муж, который сбежал через год после случившейся катастрофы. Нашёл себе молоденькую учёную из «Бриджес», которая повелась на серьёзное лицо и обещания интересной жизни. Сэм навсегда вычеркнула его из своей жизни, предпочитая думать, что он умер в результате несчастного случая. Она жила одна, не собираясь сближаться ни с кем и думая, что так будет до конца её жизни. А затем ей встретился Хартмен. Он искренне не понимал, что такая женщина, как Сэм, могла найти в нём, но был благодарен судьбе за каждый день, что она была рядом. Он даже подумывал о том, чтобы переехать куда-нибудь поближе к остальным людям. Его дом был красив и удобен, но располагался слишком далеко. Теперь ему это было не нужно. Он хотел снова общаться с людьми — и не использовать для этого хиральную сеть. Личное общение, которого он был лишён и от которого бегал все эти долгие годы. Он теперь действительно хотел этого.***
Двадцать одна минута для жизни. Три минуты для смерти. Хартмен продолжал жить по заведённому давно распорядку, но теперь это время приобретало совсем другое значение. Теперь рядом был человек, благодаря которому Хартмен жил даже те три минуты, что он проводил на Берегу. Потому что он знал, что после возвращения его обязательно будут ждать. И теперь он действительно хотел возвращаться.