Козетта кричит

Первое, что делает человек сразу после рождения, — это кричит. Новорождённый младенец ещё не понимает, где он оказался, ещё не знает, что ждёт его дальше, какие проблемы и горести ему предстоят, какие победы и радости его ожидают, стоит ли ему готовиться к худшему или надеяться на лучшее. И всё же он кричит. Делает первый вдох, лёгкие расправляются, альвеолы наполняются воздухом — и крохотный ротик разевается в жалобном, горьком, искреннем вопле. Козетта рождается уже взрослой, очередной клон в лаборатории королевства Джерма. Прозрачная голубоватая жидкость, обеспечивающая растущему организму дыхание и питание, утекает прочь из автоклава, всасывается в отверстия под ногами, и тело содрогается в спазмах, откашливаясь, извергая из лёгких остатки влаги. Все органы, все системы организма понемногу запускаются, разгоняются, начинают работать в полную силу, кисти рук теплеют, на щеках появляется румянец… Козетта кричит. Исступленно, отчаянно, безнадёжно, душераздирающе. В отличие от новорождённого ребёнка она прекрасно знает, что ждёт её дальше. Ещё до того, как с тихим шипением раскрывается автоклав, Козетта может рассмотреть сквозь стекло господина Ниджи. Он наблюдает за ней с улыбкой, и несмотря на то, что глаз его за очками не рассмотреть, эта улыбка уже говорит Козетте обо всём. В ней нет тепла, нет удовольствия, нет даже радости, нет предвкушения — только развесёлая злость, звериная жестокость. Ноги не удерживают, Козетта выпадает наружу, пытается неловко прикрыться, спрятать свою наготу, и улыбка сползает с лица господина Ниджи, превращается в гримасу неудовольствия. — Ты что, думаешь, мне есть дело? — цедит он сквозь зубы. — Не много ли о себе возомнила? Больше всего на свете Козетте хотелось бы, чтобы господину Ниджи действительно не было до неё никакого дела. Чтобы он не замечал её, не знал о её существовании, воспринимал как неодушевлённый предмет, часть замковой обстановки, живой механизм, готовящий еду для королевской семьи. Всё было бы гораздо проще. Сейчас она сидит на полу, новорождённая, голая, слабая, мокрая, дрожащая от страха, а господин Ниджи возвышается над ней. Пришёл лично проверить, как пройдёт её рождение. Очередное. Раньше Козетта считала, но потом сбилась и бросила. Какая разница, что это меняет? Она всегда приходит в себя в опустошающемся автоклаве, в одном и том же состоянии, с одними и теми же мыслями, помнящая всё, что происходило прежде. И — неизменное лицо господина Ниджи, искажённое изогнутым стеклом. Снова и снова, опять и опять. — Пожалуйста… — шепчет Козетта. — Не надо больше… Пожалуйста… — Приведи себя в порядок, — бросает господин Ниджи, — и вали на кухню. Надеюсь, ужин сегодня будет меньше похож на помои. Когда он скрывается за дверью, Козетта снова кричит.

***

Козетта хорошо справляется, неплохо держится. Она прячется в водоворот привычных ежедневных дел, носу не показывает с кухни, только режет, жарит, натирает, запекает, перемешивает, взбивает, выкладывает на тарелки и отправляет в тронный зал. Старается не обращать внимания на то, что одна из порций постоянно возвращается почти не тронутой. День идёт за днём, ночь за ночью. Во сне Козетта чувствует тесноту автоклава и солёный привкус питательного раствора на губах, но к утру забывает всё это, улыбается новому дню. Жизнь всё увереннее входит в привычную колею. Поздним вечером, почти ночью, Козетта торопится из кухни в свою спальню, уставшая, но гордая за отлично проделанную работу. Замок тёмный и тихий, затаившийся, уснувший, и Козетта слишком доверчиво ведётся на этот обманчивый покой. Когда господин Ниджи шагает из темноты, останавливается в квадрате льющегося из окна лунного света вплотную к Козетте, смотрит на неё сверху вниз — она совершенно к этому не готова. Она успевает горько осознать, что успела поверить в лучшее. Понадеяться, что кошмар позади. — Ты чего такая довольная, дрянь? — голос у господина Ниджи весёлый, и это веселье не сулит Козетте ничего хорошего. — Я… Простите, я всего лишь иду спать… Извините… — лопочет Козетта, вцепившись взглядом в ковёр под ногами. — Не опускай глаза! — Резкий окрик заставляет её дёрнуться. Едва Козетта поднимает взгляд, как получает первый удар и падает на пол. Глаза моментально наполняются слезами, половина головы словно объята огнём. Боль настолько сильная, что ощущается нестерпимым пекущим жаром. За первым ударом следует второй, третий… Рот наполняется кровью, и глаза заливает кровью, и руки пачкаются в крови. Крошатся от ударов кости, лопается под ударами кожа, разрываются внутренние органы. Козетте нет никакого смысла закрываться, пытаться спастись от града ударов, но она всё равно рефлекторно выставляет руки. Господину Ниджи нет никакого смысла вкладывать в удары силу, Козетта и так слишком слабая и хрупкая, чтобы противостоять ему, но он всё равно бьёт мощно, с оттяжкой, с полной отдачей. В ушах звенит, и сквозь этот звон смутно пробивается голос господина Ниджи, только слов не разобрать. Каждый раз Козетта пытается вслушаться, узнать, понять, в чём же дело, за какие грехи ей назначена эта пытка, но всё тщетно. Хочется кричать, но горло сдавливает тисками, не вдохнуть и не выдохнуть, голосовые связки отказываются повиноваться, и единственное, на что хватает Козетту — почти беззвучное сипение, мелкие глотки воздуха, бессмысленная борьба за свою жизнь. Когда господин Ниджи отпускает её, роняет на пол, она чувствует себя отбитым куском мяса. Всё тело — сплошная жгучая боль. — Да почему же ты… Что же в тебе такого… — ловит Козетта сбивчивое бормотание угасающим сознанием. А потом приходит темнота, судорожные хрипы становятся всё тише и легче, дыхание слабеет и сердце останавливается.

***

Не открывая глаз, Козетта слышит журчание и бульканье жидкости, чувствует, как уровень опускается — сначала щекочет в районе груди, затем спускается к животу и ниже: бёдра, колени, лодыжки… Лёгкие выталкивают остатки влаги, кашель раздирает горло; чтобы не потерять равновесие приходится выставить руки, упереться в холодные металлические стенки автоклава. С тихим шипением отъезжает стекло, влажную кожу моментально холодит стылым воздухом подвальной лаборатории. Переборов страх, Козетта открывает глаза и первое, что она видит, — улыбка господина Ниджи. Козетта кричит.