We're broken people now

— Представляешь, мне сегодня приснилось, что ты умер. Арсений задумчиво хмурит брови, и ему почему-то становится стыдно. Определенно не лучшая фраза для того, чтобы встретить любимого человека — бездумный, неуместный выпад. Арс так старался сделать вечер идеальным, носился по кухне, как чертова домохозяйка, пытаясь успеть с праздничным ужином — и вот, пожалуйста. Шаст застывает в дверях, так и держа в руке эту нелепую шапку с зеленым помпоном. Цвет объективно противный, слепящий до слез, как в плохих мультиках, и уж точно не подходит возмужавшему Антону — но он эту шапку носит, игнорируя косые взгляды. Подарок ведь. — С чего вдруг? Секунда — и на лице Антона расцветает совершенно особенная улыбка. Арсений знает ее наизусть, готов выцеловывать каждый миллиметр любимых губ. Тревожность испаряется на секунду, уступая место безграничной любви. Кто бы ему сказал, что на четвертом десятке он снова будет влюбленным подростком, готовым на край света бежать не за девушкой даже, а за коллегой по юмористическому шоу — Арс ни за что бы не поверил. Но вот они здесь, коллеги, которые спят по любви, и обоим кажется, что ничего более правильного в их жизни еще не случалось. — Я не знаю. Арсений ведет плечом, стыдливо глядя куда-то в пол. Жизнь научила, что показывать свои слабости — непростительная ошибка, за которой не следует ничего хорошего. «Чем шире ты раскрываешь объятия, тем проще тебя распять». И он живет с этим, принимает за аксиому, непреложную истину — потому что кто из нас хоть раз не обжигался? Он тревогу свою глотает, держит внутри до последнего, пока липкая грязь не подступает в горлу, да так, что вот-вот стошнит. Умалчивает привычно — и ночные кошмары, и неизвестно откуда взявшийся страх, засевший в подреберье болезненной опухолью. Арсений — взрослый мальчик, мужчина даже, добивается успехов в жизни. Его фото — на афишах да на чужих заставках, имя — на футболках, в чужих рассказах, да и в сердцах зрителей выжжено навсегда. Его объективно любят — друзья, фанаты, а теперь вот еще и Шастун, причем последний, кажется, сильнее их всех, вместе взятых. Но паника от этого не проходит. Он не помнит даже, когда это началось, вот только все чаще дрожит в метро в ожидании взрыва, опасливо косится на соседние машины на трассе, зажмуривается, в очередной раз садясь в самолет. Знает все мировые трагедии наизусть. С этим жить можно — пусть и хуево иногда, но Арсений сдается, только когда страх задевает Антона. Этой ночью он просыпается в одиночестве, весь в слезах, и не сразу вспоминает, что Шаст не умер — всего лишь поехал к семье на выходные. Но Арсений чертовски хорошо помнит, что чувствовал там, во сне, выцеловывая закрытую крышку гроба и еще не понимая, как с этим жить. — Хуйня какая-то, — резюмирует Шаст. — Ну, не в смысле твои переживания хуйня, просто… Смотри, звезда Кремля — и вот он я, как говорится, живой-невредимый. Ну, чего ты? Арсений держится до последнего. Чувствует, как его обнимают родные руки — ласково, жарко до одури. Антон за последние годы вырос, кажется, еще больше, возмужал, и теперь уже Арс смотрится рядом с ним хрупкой девицей. Попов наслаждается этим, безвольно обвисая в медвежьих объятиях, хрипит Антону в плечо и болезненно всхлипывает. Ему, в сущности, только этого и хочется — чтобы Шаст был живой, настоящий и неизменно рядом. — Я не могу тебя потерять. Вот так просто. Арсений улыбается, выбираясь из собственных мыслей, и, поднявшись на носочки, целует Антона в уголок губ. Задерживается на секунду дольше, чем обычно, и нетерпеливо хватается за широкий рукав. — У нас брокколи сегодня, с курицей и грибами. Кто придумал, что работа домохозяйки — самая легкая? Что за наглая ложь? Арсений стоит у плиты полдня, еще полдня — вычищает в квартире каждый угол, не забывает отмыть ванную и протереть одну за одной каждую из сотни книг. Он теперь гордится невероятно, расплываясь в довольной улыбке, когда Шаст бросает простое «Ух ты, как чисто». А кому не нравится, когда его труды замечают? Антон ворчит что-то про пиццу, бургеры и три литра пива, но покорно принимается за предложенный травяной чай. Арс даже не обижается — привык уже, и сам беззлобно шутит о том, что Воронеж из человека не вывезти никогда. Шаст, впрочем, послушный — за здоровье принимается без особых споров, и даже сам покупает новый ортопедический матрас. Ноги-то после съемок и концертов болят пиздец как. Быт у них складывается на удивление просто. Арсений с Антоном проходят все стадии принятия неизбежного — проползают даже, учитывая, что на это уходит целых три года. Сейчас кажется — вот же придурки, потеряли тридцать шесть месяцев абсолютного счастья, и ради чего? Могли бы съехаться сразу после знакомства, купить эти нелепые парные кружки да выбрать полотенца в «Икее» — и сделать вид, будто так было всегда. Смешно, конечно. У них бы не получилось. В их истории — черт ногу сломит. Они шутят, что такую херню не отыграешь в «Первом свидании», да и рассказать кому-то — по-настоящему стыдно. Арс даже с Сережей не делится, когда между ними впервые вспыхивает искра. Помнит только безумную злость, из которой почти сразу выливается возбуждение: первый минет в гримерке, быстрый и неумелый, первый поцелуй — через три недели после. Арсений берет член в рот почти сразу, а вот целоваться брезгует. Такой глупый. Их «от незнакомцев к возлюбленным» — путь тернистый, и Арсению в какой-то момент кажется, что проще вышагать пешком весь сибирский лес, чем выбраться из этого ада. Потому что касаний становится больше, реакция — острее, а крышу сносит все чаще. Влюбленность в Антона Попов упорно отрицает, и они остаются в статусе «скорая сексуальная помощь». Кому нужно напиться, забыться и тихонько подрочить в грязном клубном туалете — это всегда пожалуйста, а сопли лить — не к лицу. У Антона, помнится, тогда еще были отношения с Ирой, у Арса — стоический похуизм. И то и другое крошится в пыль, разбиваясь о сумасшедшую правду. Два взрослых человека умудряются полюбить друг друга, но чертовски долго не решаются рассказать. До момента, когда оба признают — влипли, проходит почти год. У Арсения нервно дергается глаз, а сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди. Они встречаются. Реже, чем хотелось бы, оба занятые, что пиздец, урывают секунду-другую на совместных проектах и переписываются в перерывах. Арсений на тридцать шестом году жизни впервые занимается сексом по телефону, Шаст — готовит подарок на день святого Валентина, заботливо перевязывает коробку розовой ленточкой. Попов дарит даже кольцо — думает, что никто не заметит новое украшение среди десятка прочих, но фанаты, конечно, вынюхивают правду. К шипперам Арсений до сих пор привыкнуть не может. Когда каждое слово разносится по интернету с космической скоростью, каждый жест проверяется на уровень гейства — скрывать отношения становится до ужаса тяжело. А еще — больно, что они не в какой-нибудь сраной Европе и поделиться своим счастьем не могут. Арс злится, срывается, блокирует четверть подписчиков — и наконец перестает их замечать. Потому что ну, никаких нервов ведь не хватит. К тому же, когда они становятся действительно счастливы без всяких «но», намеки на отношения бесят не так сильно. Но Попов еще помнит, как таскался за Антоном влюбленной нищенкой, а весь Твиттер кричал, что «Артон is real». А теперь — одна квартира на двоих, арендованная стыдливо, почти тайком. Они фактически живут вместе, но оба — взрослые люди. У каждого за плечами свой опыт, своя жизнь, в которой времени — всего двадцать четыре часа в сутки, а значит, на романтику остается чуть больше, чем нихуя. Арсений старается. Не спорит по пустякам, не перевоспитывает взрослого мужика под себя — только старается порадовать и даже, смотри-ка, готовит ужин, чтобы у них осталось побольше времени вместе, без всей этой бытовой хуйни. И Шаст, эта бесчувственная воронежская глыба, раскрывается в ответ тоже. Все хорошо настолько, что зубы сводит, как от липкого сахарного сиропа. У Арсения этот сахар — везде, разве что из ушей не хлещет да из носа не льется при повышенном давлении. И его это, в общем, устраивает. Вот только паника почему-то не отступает. Арсений даже собирается сходить к психологу, психотерапевту, или как там называется специалист, который способен его успокоить. Не важно. Лишь бы сердце колотилось чуть реже да прошел раздражающий тремор рук. А пока что он выходит из вагона метро, если становится нечем дышать, и все чаще останавливается покурить на междугородных трассах. Ирония в том, что в таком состоянии попасть в аварию куда легче. Антону он не говорит ни слова. Разве что иногда, в моменты особенной боли, но чаще — нет. Не потому, что не доверяет — но портить редкие совместные моменты своими истериками не хочется. Арсений — взрослый мальчик, он привык справляться сам, и куда уж теперь переучиваться. Но к специалисту все-таки нужно. Когда Антон уходит в душ, оставив Арса одного в темной спальне, Попов почему-то плачет. Он — не какая-нибудь истеричная девица в разгар пубертатного периода. До знакомства с Антоном он не плакал лет пять, да и сорвался только, когда член слишком глубоко зашел в горло — чисто механически, от физиологии никуда не денешься. А теперь вот — ревет через день и даже сам себе не может ответить, почему так. Откуда? Когда Шастун возвращается, Арсений цепляется за него сильнее, обвивает ногами, как чертов детеныш панды, и утыкается носом в плечо, ища защиты. Антон холодный и мокрый, и Арс дрожит от накатившего вдруг озноба, но отстраниться — невозможно. Только не сейчас. — Приснится же такая херня, — только и шепчет он, понемногу расслабляясь.

✗✗✗

Арсений просыпается — и падает в темноту. Или темнота — в него, да кто ж это разберет? Они так давно слились, стали одним целым, что теперь Попова из этой тьмы не вытащить, как ни старайся. Да и не старается ведь никто. Лицо у него — мокрое от слез, и Арс шарит ладонью под подушкой, отчаянно пытаясь отыскать телефон. Стучит дрожащими пальцами по экрану — наскоро набирает текст. В правом верхнем углу экрана — 3:16, время не детское, но психиатр сказал ведь: пишите в любое время, если понадобится помощь. Арсению помощь просто необходима. Его жизнь не катится под откос — совсем нет, Попов здорово себя в этом убеждает. Он не одинокий, а свободный; не безработный, а на больничном. Хотя всем уже ясно, что Импровизация не вернется на экраны, Арсений не уволен. Только в отделе лежит справка — простая формальность, — а сам он почти не выходит из дома. Забавно. Еще недавно вся его жизнь умещалась в четыре буквы «ЛГБТ», а теперь тоже в четыре — «ПТСР». Вот только все переворачивается с ног на голову. Арсений над гробом действительно воет, действительно выцеловывает лакированную деревянную поверхность остервенело, как будто это может помочь. Они с Шастом думали, что палятся донельзя, но оказывается — никто не был уверен, что они вместе, и даже Матвиенко с Позовым удивляются, когда понимают. Известием о смерти Антона разбит каждый, но только Арсений буквально разваливается на куски, выпадает из жизни и теряет себя. По «просто коллеге» так не страдают — и важность Антона вмиг становится очевидной. Как будто до этого не была. И нет, ребята не бросают друг друга. Разъезжаются, конечно, по городам, работают и, насколько умеют, возвращаются каждый к своим делам. Время идет, и только Арсений так и застывает в чертовом декабре, не заметив ни нового года, ни восьмого марта, ни-ху-я. У него денег — хоть жопой жуй, может себе позволить побыть отшельником. Арсений к жизни без Антона пусть нехотя, но привыкает. Садится на таблетки и исправно посещает врача. Вот только в назначенные даты весенних съемок срывается — и впервые вливает в себя алкоголь, плевать, что запретили. Ему к рваным ранам души приложить больше нечего. Он, в общем-то, держится. Только раз за разом вспоминает ту гребаную машину, которую они с Шастом выбирали вместе. Антону понравился внешний вид, массивность, мощность. Арсению — высокий уровень безопасности. Он словно предчувствует — Антона терять не хочет, и в то утро отпускает его как-то особенно неохотно. Антон из поездки в Воронеж не возвращается. Арсений больше не верит краш-тестам и выть готов всякий раз, когда видит чертовы «Шевроле». В самом деле, это же Шаст — он в своих двух ногах путается, на ровном месте спотыкается, и если кто-то и способен насмерть разбиться в безопасном по всем параметрам внедорожнике, то это он. Арсений молчит. Только всхлипывает тихонько — и сильнее прижимает к груди белую толстовку. Человек — он такая сволочь, ко всему привыкает. Арсений когда-нибудь привыкнет тоже.