Лунные колокольчики

Как только над Городом разносился звон колокольчиков, ставни и двери захлопывались, замки щелкали, запоры задвигались. Луна выходила на охоту, заливая равнину, окруженную холмами, мертвенно-бледным светом, звезды помогали ей, острыми иглами вспарывая темноту, а над холмами разносился протяжный, предвкушающий вой. Люди кутались в одеяла, прогретый каминами воздух и свет керосиновых ламп, а волки выстраивались шеренгой на краю города и скалились, принюхиваясь к ароматам паники, разливавшимся над Городом. Свет выбирался из домов, просачиваясь в щели под дверьми, и темнота опасливо обходила его стороной, а живая лавина серой массой начинала спуск в долину. Волки ступали на мостовые, беззвучно клацая когтями по камням, высеченным неведомыми зодчими в давно ушедшие времена. Кроваво-красные пасти раскрывались, роняя вязкую, липкую алую слюну. Черные глаза провалами бездны впивались в слабые полоски света, робко выглядывавшие из-под дверей, но не решавшиеся вырваться во тьму. Луна с ухмылкой старого садиста опускала тяжесть мертвого света на стаю, окутывала массивные фигуры, селевым потоком перетекавшие по улицам, зарывалась в дымчатую, колышущуюся в безветрии шерсть цепкими лучами, словно хотела вырвать ее с корнем. Волки скалились в ответ да принюхивались к ночному воздуху, насыщенному ароматами керосина, лунных цветов и страха. Колокольчики на склонах холмов продолжали звенеть, подставив лепестки матери-луне, и над Городом плыл всю ночь, до рассвета, их заунывный могильный плач. Никто не рвал лунные цветы — вестник бед. Никто не ходил за холмы, туда, где жили волки. И лишь редкие торговцы проникали в Город вирусами иной жизни. Наутро колокольчики смолкали, их песнь умирала, уходя за горизонт с насмешливой луной, и не нашедшие жертву волки поднимались к вершинам холмов, прочесав весь Город, заглянув в каждую подворотню, принюхавшись к каждому жителю, почтившему незваных гостей светом лампы и запорами на окнах. Волки уходили вместе с напарницей луной, смеявшейся над ними. А люди открывали ставни, услышав тишину, и вдыхали терпкий, сладковатый аромат болотной гнили, принесенный живым серым морем из неведомой дали. Никто не знал, где живут волки, откуда они взялись и куда уходят. Никто не ведал, что едят они и отчего не умирают. Но каждую ночь с холмов спускался беспощадный живой оползень, и челюсти с алыми от крови зубами смыкались на горле любого неосторожного путника, решившего прогуляться под луной. И тогда луна смеялась, звезды вторили ей перезвоном колокольчиков, а звери выли. Город же стоял, молчаливый, погруженный в бесконечное ожидание, и дарил насмешливой темноте новые волны ужаса. Ведь волки выли лишь найдя добычу, да приветствуя свою напарницу, серебряником мертвеца прижигавшую темноту. Прошлым вечером в Город вошел караван. Никто не знал, из каких земель пришли эти люди и куда направлялись, лишь их повозки привлекали внимание горожан, спешно покупавших дорогие шелка да керосин. Торговцы посмеивались, шутили, рассказывали небылицы о дивных странах, по ночам заполненных шумом и смехом жителей, а горожане, прикупив всё необходимое, спешили прочь — подальше от сказок, что не станут былью. И ночью остановившиеся в гостинице торговцы, единственные гости крохотного постоялого двора, смеялись, пили вино и танцевали, заперев двери, но не кутаясь в одеяла. Серое море нахлынуло на Город неотвратимой волной. Когти вгрызались в камни, оставляя на них глубокие выбоины, алая слюна, заполняя раны мостовой, разъедала их кислотой, с наслаждением уничтожая почти вечную плоть минерала. Волки принюхивались, вбирали в себя страх, как медуза впитывает воду, и неслись вперед, не спеша, но и не притормаживая. Так же, как и сто лет до этого, так же, как и сто лет после… Лишь гостиницу не окутывал священный ужас. Лишь из-под ее дверей лился смех и веселье. И серая масса, подойдя к окраине и учуяв радость, затормозила. Смешалась. Отступила. Ядом проникало веселье в лунные лучи. Со смехом ерошила дымчатую шерсть слепая старуха ночного небосвода. Раскаленными иглами свет впивался во тьму плоти и заражал волков вирусом радости. Волки выли. Протяжно, безумно, словно хотели разорвать луну на клочки, но не могли дотянуться. А люди в Городе сильнее кутались в одеяла, придавая отхлынувшему морю сил. И наконец колокольчики замолчали. Луна скрылась за горизонтом, сбежав с места преступления и оставив у стен гостиницы свою добычу. Волки, обошедшие постоялый двор стороной, поднялись на холмы, люди распахнули окна, и крик заполнил Город какофонией радости, смешанной с отчаянием. Вокруг гостиницы лежало десять серых тел. Провалы вместо глаз уже не видели света, шерсть, расстилаясь по мостовой изъеденным молью ковром, норовила покинуть плоть, язвы и раны на боках зверей, окутанных всё еще багряной кровью, заражали воздух ароматами гнили. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то шептал, что теперь звери покарают Город. Торговцы в этот день ничего не продали: их обходили стороной редкие прохожие, а все, кто явился на городское собрание, спорили до хрипоты, не в силах решить, что же теперь делать. Ритм жизни, слаженный и привычный, столетиями не менявшийся, был нарушен. И жители не знали, что же сделают волки в наказание. Лишь старый судья, попыхивая трубкой, не участвовал в споре. Когда самые крикливые охрипли, он медленно поднялся с резного кресла, на котором застыли миниатюрные волки. Все резко замолчали, тишина окутала переполненный зал. — Торговцы нарушили закон, — хрипло сказал Судья. — Не заперли ставни в своих комнатах, хотя их предупреждали, что закон нарушать нельзя. Торговцы убили вечных волков. Неизвестно, что делали они ночью и как сумели уничтожить бессмертных зверей, но они убили лишь десяток. Остальные будут гневаться. Они вернутся этой ночью и покарают нас. Нас всех. По залу прошла волна ужаса, как бурун по морю. — Надо задобрить волков. Надо испросить у них прощения. Надо показать, что закон никогда больше не будет нарушен. Гул одобрения стал Судье ответом. — Запретим любым приезжим оставаться в Городе на ночь — пусть себе ночуют в поле. И покажем волкам, что вечно будем чтить их, как наши предки. Крики радости, замешанной на отчаянии, оживили Город. Судья довольно улыбался, поглаживая старинный свод законов. А вечером двери в гостинице были заперты, ставни закрыты, металлические подпорки выполнили главный закон Города — ночью нельзя выходить на улицу, нельзя оставлять открытыми входы. И как только первый закон вступил в силу, горожане выполнили второй — зажгли керосин, осветив ночь. А затем и третий — в доме должно быть тепло, чтобы холод ночи не провел волков внутрь. Колокольчики зазвенели, горожане привычно укутались в одеяла и с ужасом, настороженно прислушивались к звукам с улиц. А волчья стая, спускаясь с холмов, любовалась на огромный костер, взлетавший к небесам, и с наслаждением дегустировала крики ужаса, вырывавшиеся из огненного плена. Тела десятка их сородичей горели вместе с гостиницей и теми, кто нарушил закон, но волки лишь скалились, принюхиваясь к ароматам жженой плоти, совсем как беспощадная луна. — Нам не нужна гостиница, — шептал старый Судья, прижимая к сердцу свод древних законов. — Больше не нужна. Приезжие не должны нарушать законы, мы не позволим им разрушить нашу привычную жизнь. Кресло-качалка скрипело, не в силах успокоить дрожь в его пальцах. — Нам не нужны перемены, — бледными губами отвечала хозяйка гостиницы, протягивая трясущиеся руки к камину. — Не нужны, не нужны, не нужны… Лунные колокольчики звенели, как сотню лет до этого, как и сотню лет после…