И время Накахары пришло.
Плащ слетает с плеч вслед на излюбленной шляпой, ранее принадлежавшей Артюру Рембо. Тоже когда-то Исполнитель, как и сам Чуя сейчас. Не привел бы тот его в Мафию, все, возможно, было бы лучше. Но лучше, черт возьми, не было. Зрачки сужаются, чокер слишком сильно давит на горло, портупея самую малость мешает двигаться, но Порче, кажется, плевать. Никто не выживет сегодня ночью в этом серебристом лесу на окраине Йокогамы, где сорвалась очередная сделка. Такая же, как раньше, просто слишком сильный одаренный. Никто не мог знать. Отношения Двойной Тьмы и начались, и закончились слишком быстро, слишком спонтанно. Осаму даже не то чтобы нервничал, когда безмолвно говорил о своих чувствах Накахаре, Просто в один момент, на свое шестнадцатилетие пригласил бывшего Агнца к себе в квартиру, заманив бутылкой вина, и, дождавшись, пока тот хоть немного опьянеет, перелез на чужие колени, целуя даже как-то неловко. Действие то алкоголя, либо же чего-то другого — не так важно. Осаму предпочитал оправдывать себя опьянением. Накахара объяснял крайним смущением, не уставая шептать тому, что он крайне милый придурок. Но даже это было не всегда. Когда кем уж он был, иногда и мудаком, последней паскудой, шлюхой вся Мафии… А после всегда целовал-целовал, зная, что Осаму буквально млеет от такого обращения с собой. Этого не было уже четыре года, а Чуя все еще не смирился. Не смирился, что возвращается в пустую квартиру, не смирился, что Дазай не целует, не лезет на колени во время написания отчетов, желая заняться чем-то более приятным. Не смирился, что больше не с кем играть в видео-приставку, которую Осаму подарил когда-то на день рождения. Они могли хоть целый день провести за игрой в общий законный выходной, просто заказав пиццы в какой-то забегаловке. Та приставка и два джойстика до сих пор не убраны куда-то в шкаф, к остальному хламу. Рука не поднималась. Как и на чужие, растянутые и даже почти непригодные для носки футболки. Каким бы стальным камнем не казался Накахара на людях, дома можно. Дома не видели, и совершенно некому было осудить. И все равно ни разу не плакал, усмиряя душевную боль очередной пачкой ментоловых сигарет и бутылкой вина хорошей выдержки по вечерам. Все равно же знал, что все, в итоге, так и будет. Но не думал, что так скоро. Дазай ничего не обещал, а Накахара ничего и не ждал. Они не пользовались друг другом, просто так получалось. Оба старались уделять друг другу больше времени, какой-то обычной, до непривычного нежной ласки, заботы, которой всегда не хватало детям жестокого Мафиозного мира. Их просто все устраивало так, как было. Просто Ода умирает в один день, а Осаму просто становится откровенным мудаком по отношению к своему парню, просто исчезая из квартиры рыжеволосого, собрав только самое необходимое. Даже без записки. В тот вечер Чуя впервые решил притащить горе-суициднику цветы, потому что знал — ему тяжело. Это оказалось ненужным, но парень до сих пор в тот день заходит после работы за одной черной розой, прося не обрезать шипы. Да, он просто чертовски скучал, но и заменить не пытался. Глупо пытаться заменить человека. Еще глупее — пытаться вернуть. «Перед смертью обычно думаешь о любимых, » — когда-то тихо прошептал Осаму после того, как в который раз неудачно вскрылся. Накахара, сильно разозлившись, недоверчиво фыркнул и поднял на того голубые глаза, на секунду перестав обрабатывать руки, обычно скрытые бинтами. После спирта на очереди иголка и медицинская нить. Придется зашивать. «И о ком же ты думал, идиот?», «О тебе, придурок». Рука с проспиртованной ваткой дернулась, замерла на секунду и снова продолжила свое дело, а на губах расплылась счастливая, по-детски глупая и доверчивая улыбка. Впервые за год их отношений кто-о из них сказал это вслух. И хоть парень не ответил, шатену и так был понятно, что чувствует любовник то же самое. Громкий, истерический смех разрезал спешащий по кругу воздух под смутное ощущение влаги на щеках. Слезы. Сколько уже этот парень не плакал? Не показывал эмоций и чувств? Никому, кроме когда-то Исполнителя. Он и не помнил, когда в последний раз открывался кому-то еще. От перепада давления из носа пошла кровь, но и Арахабаки, и его сосуду было плевать. Они совсем скоро умрут. У них одна жизнь на двоих, так было, есть и будет всегда. Они оба это прекрасно знают, и сейчас, слившись в единое целое, они заканчивают задание чтобы наконец-то умереть. Они устали. Оба хотели, чтобы это закончилось в чертовой матери. Все старания, конечно, псу под хвост, ну и плевать. Дазай, даже если бы хотел это остановить, опоздал. Смерть медленно опутывала длинными лапами бушующее тело, утаскивая в пустоту с каждым сгустком гравитации, с каждым шагом, вздохом, смешком. Все такое же прекрасное в своем безумстве и безобразии тело упало на колени, совсем обессилив. Это конец, Накахара Чуя. Бог медленно отступает, все еще отчасти контролируя тело, продлевая жизнь, но возвращая медленные, ленивые, затуманенные мысли. Он определенно уйдет, уйдет к другому сосуду. Он всегда мог. Просто Накахара нравился. Хотелось спать. Парень грустно, но тем не менее облегченно выдыхает, из последних сил резко ложится на спину и немного выпрямляет ноги. Хорошо. Веки такие тяжелые, они почти не держатся открытыми, а уже не Исполнитель и вовсе не сопротивляется, улыбаясь в ночное небо и испуская последний выдох.***
Вблизи слышится раздражающий шум. Здесь, где бы это ни было, тепло. И достаточно светло. Где он? После смерти действительно есть жизнь? Спасибо, только этого не хватало. Руку сжала чужая, на стул рядом кто-то опустился. — Как он, Есано-сенсей? — тихо интересуется отдаленно знакомый голос, теплая, чуть шершавая рука огладила тыльную сторону его ладони. Близко снова послышалась возня. Только сейчас Чуя смог различить писк какого-то медицинского прибора. Выжил… Но почему-то он совсем не чувствует Арахабаки. — Способность к нему не вернется, — ответил приятный женский голос, предположительно принадлежащий врачу Детективного Агентства. — Арахабаки покинул тело, и теперь живет где-то еще. Где именно, никто не знает. — хитрый смешок. — А как его самочувствие можешь и у самого Накахары-сана спросить. — Чуя? — тут же послышалось слева, и Накахара послушно повернул голову на звук, открывая не фокусирующиеся глаза. Темные волосы, бледная кожа, рубашка, бежевый плащ… Дазай, кто же еще. — Надо же, ты успел… — хмыкнул, снова закрывая глаза. — Перед смертью обычно думаешь о любимых, Осаму. — слабо улыбается, чувствуя дрожь чужого тела и сжимает чужую ладонь в ответ. Им никогда не нужны были слова.Просто когда осознаешь, что скоро умрешь, всегда думаешь о любимом.