When angels cry blood

— Мы расстаёмся. Тепло чашки едва не выскользнет из ладоней, не обожжет горячей кофейной струйкой запястье. Один взлет напряжённой брови, один нервный укус изнутри за щеку. Виталий не верит, что не ослышался. — В смысле, уходишь… Куда? — Ухожу. От тебя. С остатками кофе, на удивление, справляется за секунды. — Это я понял, — Виталий попробует отшутиться, свести все к обыденности. — Я же спрашиваю, куда? Когда вернёшься? Днём или к вечеру? — Нет, ты не понял, — Якуб впервые за утро посмотрит ему в глаза. — Ухожу насовсем. Руки все же не слушаются. Безвольные пальцы скользнут со стола к коленям. Хочется ими попасть в карманы, нащупать вчерашние сигареты. Но это все позже. Сейчас сперва-наперво надо как-то прожить ближайшие… десять, двадцать… сколько ещё минут им отмерено? — Что случилось? Я, как бы, мягко сказать, удивлён, — сквозь уже отравляющую сердце горечь, с хрипом в простуженном голосе усмехнется Виталий. — Ничего не случилось, — Якуб примется нервно щёлкать костяшками. — Наверное… разлюбил. — Наверное?.. — очередной горький смешок. — Ты бы хоть из уважения к этим двум годам выразился точнее. — Хорошо. Я не… — слова поначалу словно цепляются за гортань. — Я не люблю тебя больше, — тихо, почти неслышно, на одном рваном выдохе. — А, — Виталий наигранно-равнодушно пожмет плечами. — Ну, и кто он? — Кто? — Тот, к кому ты уходишь. — Почему, чтобы уйти, обязательно кто-то должен быть? — Так кто он? — Виталий будто не слышит. — Тот, с кем теперь просыпаться будешь и с кем засыпать? Кому будешь готовить завтрак? С кем будешь смеяться до слез и плакать от счастья? Кто он? — Никто, — Якуб выйдет из-за стола, не оглядываясь, бросит. — Пойду я. — То есть, это всерьез? — А похоже, что я шучу? Виталий поднимется следом: — Давай… Давай хоть вещи тогда помогу собрать, что ли? — Не надо, я за вещами завтра… Может, родители… Или пришлю курьера. Да и брать-то особо нечего. Здесь почти все твое. — Наше, — поправит его Виталий. — Здесь все у нас общее. И квартиру эту я покупал для нас. Для двоих. Якуб только пару раз качнет головой. — Можно мне проводить тебя? Хотя бы в последний раз? — Не стоит. — Последний раз. Слово даю: никаких истерик. Ты же знаешь меня. Так сказать, — вновь ни к месту пробьет на юмор, — где взял — туда и верну. Ты ведь к родителям? Или сразу… К нему? Якуб, закатив глаза, прошелестит одними губами: — Пойдем. Поскользнется у самого выхода. Никто привычно не схватит за локоть, чтобы не дать упасть. — С-сука, — прошипит то ли себе, то ли голому льду, то ли в спину размашистыми шагами удаляющемуся от него Якубу. — Смотреть под ноги надо, — послышится в воздухе. — Да… Под ноги я, видимо, слишком много смотрел. Раз тебя у меня увели из-под носа. — Ты обещал, — наконец, замедлит шаги Якуб. — Сдержи свое слово. Они выровняются где-то на перекрестке. — Спал с ним уже? — Так! — Якуб сунет замёрзшие руки в карманы. — Возвращайся домой. Хуёвая это была затея. — Все, ладно. Молчу я, — Виталий все-таки вытащит чуть промокшую пачку. — Дашь мне тоже? — Ещё чего. С каких это пор ты у нас тоже куришь? Якуб только пожмет плечами: — Не знаю. Наверное… С сейчас. — Нет уж. Ты мне здоровым нужен. — Виталь… Зачем этот ласковый шепот? Зачем тающий взгляд из-под длинных пушистых ресниц? — Виталь, не надо. Не усложняй. А голос уже дрожит. Едва справляется со словами. — Как вообще так могло получиться? Скажи? Где я проебался? — Нигде!.. — почти проревут гортанью в ответ… Не могу так больше!.. — Что не мож… — он не успеет договорить, как шею его плотным кольцом обовьют родные худые руки, все ещё дарящие тепло даже сквозь плотную ткань двух курток. — Не могу так больше, не хочу, — сквозь глухие всхлипы услышит Виталий. — Пойдем обратно, прошу тебя?.. До него только сейчас дойдет: Якуб плачет. Значит, ещё не всё?.. Не перешли роковую?.. — Успокойся, родной, — Виталий прошепчет ласково, огладив большими пальцами брови вразлет и холодные острые скулы — Расскажи, что случилось? — Нет! — словно в себя от безумия вернётся Якуб, — Пойдем домой! — железной хваткой вцепившись в ладонь, потянет за собой. Едва с грохотом скрипнет за ними дверца подъезда, к Виталию вновь прижмутся родным теплом, жадно потянувшись губами за поцелуем, прерываясь бессвязным шепетом: — Виталь, я все наврал утром… Никогда мне тебя не разлюбить!.. Слышишь?.. Никогда! — Знаю, — Виталий, сам едва сдерживаясь, притянет к себе ещё ближе. — Правда… Едва не поверил в обратное. — Нет! — Якуб вновь, как безумный, задрожит телом и голосом. — Никогда в такое не верь… — снова будет искать губами любимые губы. -… не хочу доставаться нелюбимому. — Кому?! — рявкнет Виталий, но его сиюминутный гнев смягчат поцелуи в шею. — Пойдем… — в третий раз услышит за утро. Как-то хватило сил добрести до квартиры; нетерпеливо, помогая друг друг другу, освободиться от такой сейчас лишней одежды. Наконец, когда оказываются в постели, в обоих будто бы что-то щелкает. Больше нет той неистовой, сметающей все на своем пути лихорадки — болезненной, словно изголодавшейся друг по другу спешки. Виталий нарочито медленно, в затяг, целует девственной сладости губы, мешая собственный прокуренный аромат с так и оставшимся имбирно-пряным от чая за завтраком. И сколько бы не целовал их — всегда будто впервые. Он находит особое, сладкое удовольствие, целуя хрупкие, едва лишь не потерянные им плечи, ключицы, чувствуя, как с томимым желанием губам подставляют каждый отрезок полупрозрачной, тонкой, с просветами голубых вен, кожи. Слышит собственным телом, как в спину впечатываются, меж ребер и вниз, вдоль позвоночника, тонкие пальцы. Гладят, нежат, не отпускают. — У нас презервативы закончились, — не вовремя спохватится Виталий. — Нашел, о чем вспомнить!.. — сквозь смех расслышит укор. — Как будто они всегда были нужны. Виталию нет надобности долго его готовить: они давно идеально, во всех существующих смыслах, совпали друг с другом. Маленький, совсем крошечный дискомфорт на первых секундах… И вот обоих несёт девятым валом. Уже после, горячие, липкие от пота, с заходящимся у обоих сердцем, так и не посмеют разьединиться. — Побудь ещё во мне… Пожалуйста, — Виталий услышит тихую просьбу. — Как скажешь, родной, — вновь примется гладить влажные брови и заалевшие скулы. Якуб губами коснется его запястья: — Прости меня… За утреннее. — Забудем… А? — тихой улыбкой Виталий прижмется к его виску. На алые щеки скользнет несколько капель. — Что снова не так? — Виталий соберёт их губами. — Скажи, как есть. Помолчав какое-то время, Якуб негромко начнет: — У родителей проблемы… Бизнес почти в минусе. И отец на нервах заболел. Мама плачет каждый день. А он… — здесь Якуб остановится, отведя взгляд; собравшись с духом, продолжит. — А он денег обещал дать. И на лечение тоже. Поправить все дела. — Кто? — Виталию приходится приложить немало усилий, чтобы не сжать до скрипа челюсть, не напугать и так в безнадежном отчаянии мальчика. — Нет… Не спрашивай. Все равно не скажу. Не хватало еще, чтобы на фоне этого всеобщего пиздеца ты в тюрьме оказался. — С чего бы это? — С того бы… Будто бы сложно догадаться, что ты с ним сделаешь, знай, кто это… Нет. Не скажу. И точка. — Ты мне почему про родителей не сказал? А? Мы, что, денег бы не нашли другим способом? Это ж надо тебе было на такое согласиться! — Я… — вновь слышатся всхлипы, что заставляет Виталия прижать мальчика теснее к себе. — Я все равно не смог бы с ним лечь… А если бы и так, наверное, в ту же секунду меня бы не стало. — И этот козел, конечно, заставил тебя уйти от меня? — Я и сам на это неделю решался… Как бы я после такого смог вернуться в нашу с тобой постель? — Глупый… — Ну, а что? Он бы получил, что хотел… Зато родителям бы не пришлось сейчас по центу собирать. И все были бы счастливы. — Так, стоп, блять! — всё-таки невозможно держать себя в руках. — Кто, все? Твои родители, которые видели бы, что творится с их сыном? Или я? А ты бы стал разменной монетой этому «счастью»? В ответ на постыдное молчание, укоряюще-нежно добавит: — Ты разве забыл? В болезни и здравии, в бедности и в богатстве… М? Твои родители — давно уже наши общие. Как и мои. Мы справимся. Обещаю. Якуб дотронется до висящего на цепочке кольца, что ниспадает с гладкой груди Виталия: — Не забыл. — Ты только больше не твори таких глупостей. У меня сердце не железное. Вдруг в следующий раз не выдержит. Якуб прижмет его ладонь слева к своей груди, прошепчет с милой улыбкой: — Не волнуйся. У тебя давно уже есть ещё одно.