Диалоги обо всём или Хроники Человечности

            А сегодня Лондон накрыла вьюга — да такая непроглядная и густая, какой я, дух огня и воздуха, лет двести уже не видел. Огромные, словно отпечатки лапок невиданных мифических насекомых, кипенно-белые хлопья заполонили собой весь мир от земли до неба. И не простолюдины, не волшебники, не духи были сейчас у власти. Городом правил снег.       Я обратился белой полярной совой. Помнится, в последний раз мне пришлось использовать этот облик, когда какой-то недоделанный колдунишька счёл прекрасной идею использовать меня, Бартимеуса Урукского, Сакара-аль-Джинни, Серебряного Пернатого Змея и так далее и тому подобное, в шумном, нудном и абсолютно бесславном деле лесоповала, за что и оказался сожран, совершив глупейшую ошибку в заклинании. Малозначительный, недолгий, но, как всегда, поучительный эпизод из моей истории. Впрочем, красоты усыпанных снегом елей я в тот краткий к ним визит оценить успел.       В отличии от простолюдинов, волшебники снегу были совсем не рады. Во всяком случае, мой вечно недовольный хозяин угрюмо забаррикадировался в своей спальне, утащив с собой все имевшиеся в доме запасы тёплых носков, свитеров и пушистых пледов. Неожиданное зимнее чудо своей красотой не впечатлило его ничуть.       Непогода сделала невозможными любые хоть сколько-нибудь комфортные для таких сибаритов, как мой хозяин, перемещения, так что Мендрейку не оставалось ничего, кроме как запереться в обнимку с книгой, и то и дело гонять за глинтвейном или чаем жалкого мелкого фолиота. А вот мы, неотразимые благородные джинны, остались предоставлены самим себе и я, честно признаюсь, маялся от скуки, не зная, чем бы занять свою сиятельную натуру в условиях отсутствия хоть сколько-нибудь интересных дел.       Сперва полярная сова с глухим уханьем носилась над крышами, распугивая укрывшихся под стрехами почти свежемороженых воробьёв, затем гоняла толстозадых мохнатых бесов (ребята тоже не привыкли к такой погоде, потому заботился я исключительно об их здоровье. Физические упражнения спасают от обморожения. Разве нет?) Бесы почему-то мне благодарны не были. Но вскоре активное времяпрепровождение меня утомило. Хотелось приятной беседы потому, заготовив один небольшой сюрприз, я устремился в святая святых — тревожить Натаниэля.       Встрёпанный и взъерошенный, хозяин восседал в рукотворном гнезде из подушечно-одеяльного изобилия но, судя по недовольному лицу, это уютное безобразие его нисколько не согревало.       В комнату я просочился тихо, замер вне зоны видимости мальчишки — и Натаниэль подскочил с криком ужаса от весьма ощутимого удара — это с его спиной встретился идеально круглый большой снежок.       Какое-то мгновение хозяин напряжённо озирался вокруг. Руки и губы его беспорядочно шевелились. Застигнутый врасплох, он готовился обороняться. Вот сейчас меня вызовет. Как пить дать, меня.       Но мальчишка обернулся. И встретился взглядом с бесформенной кучкой снега в своём «гнезде». Кучка смотрела на него, медленно съёживаясь. Натаниэль со всё больше нарастающим негодованием гневно смотрел на кучку. А потом наконец-таки поднял взгляд.       — Привет, — обезоруживающе улыбнулся Птолемей.       — Бартимеус, какого демона?! — Мальчишка уже успел (шустрый какой), достичь точки кипения. Лицо и шея его покрылись яркими пунцовыми пятнами.       — Это снежки. Разве никогда не играл? — И я вытащил руку из-за спины. В ней, поддерживаемый магией, красовался второй «снаряд». Без долгих размышлений я отправил его в полёт, и Натаниэль ойкнул, когда, столкнувшись с естественной преградой в виде его плеча, снежный шар осыпал подушки и одеяла спрессованными белыми хлопьями.       — Немедленно прекрати это безобразие! Ты будешь наказан, подлый, коварный демон!       — За что? За это? — я с сомнением покосился на быстро тающий снег на его постели и, подпрыгнув, оказался напротив. Лицом к лицу. — Ты чего такой угрюмый, Нат?       — Вон из моей постели! Изыди, гад! — Клянусь, он едва слюной не брызгал от возмущения. — Я покараю тебя иглами. Нет, раскалёнными углями. Нет, нет… это будет подхлёстывающий обод…       — Эй-эй… потише… Ты не о чём не забыл, Натти? — Медленно вытянул ноги я. Мальчишка натужно, обиженно запыхтел. Он и вправду сейчас был тем самым Натаниэлем — таким редким, таким… почти потерянным, почти для меня забытым. — А знаешь, — заговорщически произнёс я, — простолюдины сейчас наряжают ёлку.       — И что? — скрестил руки на груди он.       — А то, что у них, бездарных, как вы говорите, никчёмных и бесполезных, будет праздник, а у тебя, великий и ужасный Джон Мендрейк, нет.       — Я в этом и не нуждаюсь.       — Разве? — Бровь Птолемея иронично изогнулась. — Чем ты хуже простолюдинов?       — Лучше.       — Серьёзно? Потому не заслуживаешь праздника?       Нат резко ударил ладонями о матрац.       — Так. Всё. Хватит. Немедленно покинь мою постель и убери то безобразие, которое ты тут устроил. Я не собираюсь сидеть на промокшей твоими стараниями кровати.       — Ой, да ладно… не очень-то и хотелось. — И, отрастив пурпурные крылышки, Птолемей изящно перелетел на кресло где, скрестив ноги, вольготно и разместился. — И всё-таки скажи, много ли у тебя в жизни было праздников? Ты вообще дурачился хоть раз? С друзьями играл? Хотя чего это я… у волшебников же нет друзей.       — Мне это не нужно, — сухой, нарочито ровный ответ — то ли со сдерживаемой яростью, то ли с давно затаившейся обидой.       — Значит и детства у тебя, дорогой мой Натти, по-настоящему никогда и не было, а старина Бартимеус стал твоей первой игрушкой.       — Ты мой раб, Бартимеус.       — Ага… Ага… — Я покорно вздохнул. — Так вот я тебе, как раб, советую. Ты бы сейчас оделся, как следует, да и выбрался из этой своей берлоги.       — Зачем? — Он зябко поёжился. — Там холод, и сугробы, и снег…       — И ёлка, и праздник, и хороводы, — продолжил я. — Сегодня день смены года, Нат. А когда-то было ещё рождество, и день благодарения и ещё огромное множество всяких других поводов хорошенько повеселиться.       — Волшебники не предаются народным забавам. — Сбросив с себя последний плед, Натаниэль спустил ноги с кровати и продолжил нудным ученическим тоном. — Раньше у людей действительно было множество разных праздников — религиозных, политических, календарно-обрядовых. Ныне все они подвергнуты цензуре, а количество их уменьшено до максимально приемлемого. День смены года — не более, чем симбиоз всех зимних праздников прошлого. Он основан на глупой детской вере в сказки и волшебство.       — Да-да-да… — Юбочка Птолемея смотрелась донельзя нелепо рядом с огромными носками и толстым свитером, которые напялил на себя Нат. — Поправь, если ошибусь. Все дети верят, что каждый год в их спальни приходит старый добрый волшебник и оставляет под кроватью подарки. А ты что же, получается, сам в себя, дорогой мой волшебник, уже не веришь?       С тяжким вздохом Натаниэль закатил глаза.       — Бартимеус, ну чего ты вообще привязался ко мне с этими своими глупостями?       — Да потому, что мне тебя жалко, Натти. — Я даже не слукавил. Мне было действительно его жаль. — Ты сидишь тут и чахнешь над своими драгоценными книгами, над своими богатствами, положением, знаниями. А простолюдины… они там сейчас наряжают ёлку, и радуются снегу. Они скатывают большие шары и строят из них замки и снежных баб. А маленькими снежками забрасывают друг друга. И им весело, они счастливы. У них есть праздник. А у тебя что? Нудный старина Бартимеус?       Он вдруг как-то подозрительно прерывисто шмыгнул носом.       — Не нужно мне всего этого, — отмахнулся в третий раз. Но как-то совсем неуверенно. Тихо очень.       — А зря. — Я отвернулся. Мальчишка теперь мог лицезреть смуглую спину Птолемея. — Может, хоть мне праздничный подарок сделаешь?       — Какой?       — Ну, например, отпустишь домой.       — Размечтался… — Он снова нахохлился. Серьёзно. Я спиной чуял.       — Да я ж не навсегда прошу. Хотя бы на выходные.       Нат как-то невразумительно хмыкнул и спустя минуту молчания вдруг попросил: — а расскажи мне про праздники, Бартимеус. Ты же их много видел?       Да уж… бывало в моей истории…       — Ну… к примеру… когда-то я работал Дедом морозом.       — Что?       Мне пришлось тогда в рекордные сроки разнести почти полторы тысячи подарков потому, что у одного моего хозяина проснулся неслыханный альтруизм. Адовой была ночка. Но я почему-то вспоминаю о ней с теплом. Может, дело в том, что рабство моё послужило для добрых дел?       Но сказал я совсем другое.       — Это такой Добрый волшебник, в которого когда-то верили славянские народы. Представляешь, бывают такие хозяева, которые не заявляют тебя с порога «пойди, да укради».       — Вот не надо.       Я, проигнорировав, продолжил:       — Ты появляешься в пентакле в клубах вонючего дыма, со всеми этими своими спецэффектами, а тебя вдруг отправляют творить добро. — Усмешка Птолемея почему-то получилась чуть-чуть печальной. — Так что мне, малыш Натти, довелось побыть добрым волшебником. А тебе — нет. Даром, что ты — волшебник. — И, поднявшись, я явил ему образ бородатого старика с красными носом, мешком и шубой. Пока Мальчишка не без интереса меня разглядывал, потянулся прозрачной лапой к шкафу и, вытащив из него первые попавшиеся вещи, бросил на всё ещё влажную, беспорядочно скомканную кровать. — Одевайся, Натаниэль. Мы идём развлекаться — водить хороводы, лепить снеговиков и играть в снежки. Хоть я и подлый демон, но клянусь: никто не узнает об этом твоём грешке. А потом ты отпустишь меня домой.       — Почему это?       — Потому, что я, как Дед мороз, в тебя, Добрый волшебник, верю. А что там думаешь себе ты… это уже не важно.