Obsessed

Энселу на Анайрина немного страшно теперь смотреть, страшно, но не оторваться - потому что глаза у него потемневшие, голодные, на провалы куда-то в пустоту похожие, в них мелькает ощутимая угроза после надрать своему не в меру изобретательному коллеге задницу. Если не присматриваться, не видно даже, как Анайрин дышит тяжелее, чем обычно, как вздрагивает и неловко переступает с одной ноги на другую, откидывает голову, горло у него дёргается едва заметно, пальцы, скрытые рукавами, сжимаются в кулаки; на съёмочной площадке никто не следит за ним настолько пристально, чтобы замечать пересохшие губы, а Энсел просто знает, куда нужно смотреть, как нужно смотреть, чтобы лишь усилить эффект. И взгляд у Анайрина всё тот же, помутневший под тонким наносным слоем сосредоточенности, по шее из-под кудрей медленно скользит капля пота, мелкая, прозрачная, хочется смахнуть кончиком языка, так хочется, что в груди горячо, да только именно в этот момент им начинают что-то объяснять насчёт завтрашних съёмок. Анайрин смотрит недовольно, когда делает шаг вперёд, а Энсел лишь улыбается весело в ответ, демонстрируя кончики выступающих клыков. Никто не заставлял их напиваться и резаться в случайно найденные на желания, только идея пришлась по душе обоим, особенно под аккомпанемент виски, и Энселу не хочется даже представлять, что Анайрин предоставит в качестве мести, потому что последний кон из трёх он всё же выиграл; потому что по Барнарду хоть и видно, что он по жизни с турникетами здоровается, но в тихом омуте черти водятся. Согласился же на это бельё, про которое Эльгорт ляпнул от балды, согласился чуть ли не с готовностью, никаким якобы смущённым румянцем тут не пахло, ещё и выбрал сам, так умело, словно постоянно носит подобное, и, блять, это настолько сочетается со скрадывающими разницу в росте каблуками, что Энсел от представления кашляет тихо и расстёгивает пару верхних пуговиц рубашки. Помнит ещё, как изящное кружево выглядит на бледной гладкой коже, как Анайрин через плечо смотрит на него с вызовом и смущением одновременно, а под всем этим пробивается откровенная заинтересованность. Неприкрытая такая, будто все черти из этого омута рвутся наружу. Они стоят рядом, почти плечами касаются, и эта дрожь чувствуется, чувствуется, как Анайрин дышит с трудом, ожогом чувствуется его жгучий взгляд на коже. Только это ещё цветочки, ухмыляется Энсел, когда опускает руку к переднему карману и осторожно жмёт на небольшую кнопку, не отрывая взгляд от режиссёра. Он чувствует, как Анайрина протряхивает всего, с головы до ног, слышит хрип, сорвавшийся с губ вместо выдоха, видит, как белеют сомкнутые в тонкую нить губы, потому что знает, куда смотреть. Потому что знает, каково это, сдерживать себя изо всех сил и желать совершенно иного, почти на своей шкуре ощущает, как Анайрину сейчас горячо, сладко и мучительно мало, как не хватает этой малости, как шершаво скользит по чувствительной коже кружево. Ёбаная фантазия Энсела всегда работает чересчур хорошо. Ему самому жарко, чужой голос как сквозь вату доносится, глухо, голова сама кивает, а всё внимание лишь на том сосредоточено, чтобы надавить ещё раз, заставить Барнарда зажмуриться почти болезненно, от этого зрелища кровь колотится в висках быстрее, даже одежда жмёт внезапно слишком сильно. И ухмылка с губ не сходит, карие глаза смотрят всё так же лукаво, вызывающе, их взгляд оглаживает каждую черту лица, каждый сантиметр кожи, растрепавшиеся на влажном лбу кудри. Их ненадолго оставляют наедине, и сейчас Эльгорту тяжёлое хриплое дыхание слышно лучше, он и сам ловит себя на том, что дышит через раз, когда тело скручивает судорогой - а всё потому, что Анайрин облизывает свои чёртовы губы слишком неторопливо, как будто нет рядом никого. Глаза в глаза, они хотят одного и того же, но держатся пока что, зная, что обязательно отыграются потом, что эта игра на нервах и выдержке стоит всех мучений. Но Энсел не будет Энселом, если не проведёт кончиками пальцев по спине Анайрина, точно помня, где именно накануне на ней оставлял царапины. До выхода с площадки - пятьдесят метров. До отеля - пара миль. До пиздеца - минут двадцать. И Энсел не будет Энселом, если не нажмёт ещё раз, лишая вздрогнувшего всем телом Анайрина возможности провести эти двадцать минут спокойно.