Искры в глазах

      Заходящее солнце жгло небо ярко-оранжевым, выглядывая полукругом из-за макушек высоких деревьев. Девушки и дети заглядывались на такую красоту, ловили круглыми лицами уходящие лучи, улыбались и пританцовывали. Вместе с сумерками на поляну спускался прохладный ветерок, сухая земля остывала, отдавая последнее тепло уходящему дню.       Сегодня то самое время, когда день длиной равен ночи. То самое время для ритуалов — просить богов о милости, погоде, удаче, сытости.       Вдали от домов наносили хворост и сухие поленья, складывая кучей друг на друга. Каждый обязан привнести в костёр что-нибудь от себя: еду, украшения, разноцветные ценные камушки, заточенное оружие, то, что посчитает нужным. Всего одно желание или просьба — именно в этот день боги выполнят ее честно, не перекручивая, не посылая испытаний.       Старейшина из года в год складывала ладошки в молитве, устремляя испещренное морщинами лицо к звёздному небу и шептала. Просила уберечь женщин и детей от голода, послав мужчинам охотникам упитанной разномастной дичи и увести хищников дорогами. Жрицы, протягивая просьбы мелодичными звонкими голосами, прикрыв глаза молились об одном — унести прочь все болезни, оградить малышей от жарко разгорающегося внутри огня, что отправлял их души обратно к создателям, подарить долгую жизнь взрослым и сильным, не дать унести их жизнь болям в душе. Матери тихой безмолвной молитвой просили счастья и благой судьбы для своих малышей, а юноши и девушки веселыми громкими песнями просили о любви, о предназначенных им судьбою.       Лукас никогда молитвами не пренебрегал.       Себялюбивых и хвастунов боги не любят, они отворачиваются, наказывают, сталкивают в лесу с дикими сумасшедшими тварями, насылают болезни и несчастья. Поэтому он как должно обращается куда-то в небо с сотней слов восхищения, благодарности, и только потом произносит свою маленькую просьбу. Просит, только потому что нужно что-то попросить, задобрить божеств. Так-то Лукасу ничего и не нужно, ничего, чего бы сердце рьяно желало и не могло заполучить. У него есть все, сила, удача, благословение, которое уже не отнять. Костру как подношение он отдал один из волчьих клыков, перевитым тонким чёрным кожаным шнурком — трофей с самой первой его охоты.       Убить волка в свой первый выход в лес было не просто почетным — считалось едва ли не благоволением богов. Лукас тогда, согласно традициям, бесстрашно отправился в лес с одним только остро заточенным коротким камнем. Старейшина коснулась его лба губами, шепча напутствия и пожелания, и только сказала, что «на все воля богов».       Лукас едва справился. Охотился на небольшого упитанного оленя, когда внезапно из глубин леса прямо перед ним выпрыгнул волк. Лукас не растерялся, перехватил неудобное оружие поудобнее, и рванул атакуя. Помнил, что бился до последнего, истекая кровью из рваных ран, пока темнота в глазах не сомкнулась и земля не ушла из-под ног. А очнулся уже через пару часов, в испачканной одежде рядом с остывающей волчьей тушей, и без единой раны.       Подобного не случалось уже десятки лет, и жрицы посчитали это благословением. Запели молитву, сделали из клыков обереги.       Лукас считался лучшим охотником племени, он всегда возвращался с добычей и с тех пор еще никогда не был серьезно ранен. Будто сами божества благоволили ему, сталкивая с крупными оленями или косулями, и оберегая от диких хищников.       Сегодня, в день весеннего равноденствия охотники должны доказать свои умения перед лицом самой ночи. Показать кто достоин своими навыками и силой, кто дитя просто удачи и баловень судьбы, а кто чрезмерно возгордился или присвоил себе чужие победы. Сегодня они безоружными отправятся в темную чащу, и те, кто смогут вернуться утром живым, по праву будут считаться сильнейшими, будут силой и опорой племени, их решения и голос будет влиять на будущее наравне с голосами жриц.       Смельчаков в этот раз было пятеро. Все, как и Лукас, высокие, с источающими силу рельефными мышцами, смуглой от постоянного палящего солнца кожей. Только вот почти все тело у остальных было испещрено длинными толстыми шрамами, перечеркивая спину, грудь, бока или щеку — доказательством сражений со смертью, в которых они вышли победителями.       Жрицы запели, опустившись на колени вокруг будущего костра, когда последний луч солнца утонул в темноте ночи, отдавая небо во владение луны и звёзд. Вытягивали высокими голосами гласные на разный лад, переплетая голоса в нечто потустороннее, мистическое. За их спинами заиграли барабаны, отдаваясь эхом по полю, ударяя в такт. Над головами завывал ветер, шелестел листьями, поднимая пыль, пригибая высокие верхушки деревьев к земле. Кто-то затрубил где-то вдали, созывая всех к костру, и люди хаотичным потоком подходили все ближе и ближе.       Праздник начинался.       Лукаса влекло ближе, ближе к этим звукам, разгоняющим по венам кровь, отдаваясь гулкими ударами в мысли и вытесняя все из головы. Музыка всегда действовала на него как-то по-особенному, успокаивала или наоборот ускоряла в жилах кровь, отгоняла все тревоги, расслабляла или наоборот придавала жизненных сил.       Тихий шум и гомон, каждый торопится подойти поближе, поглядеть на действо из первых рядов. Все толпятся вокруг и негромко переговариваются, поддаваясь наваждению и боясь спугнуть эту только зарождающуюся атмосферу. Подходят ближе в ожидании, оглядываются по сторонам, пропускают в первые ряды детей.       Одна за другой из шатра начали выходить девушки, рукой старейшины изрисованные красными и чёрными линиями, знаками. Опутанные цветами волосы струились по голой спине и груди, на шее, запястьях и лодыжках позвякивали раскрашенные камушки и мутные цветные стеклышки. На девушках никакой одежды, никаких шкур или тканей, лишь босые ступни мягко ступают по колючей траве. Они идут медленно, одна за одной, тихо нашептывая что-то, и в вытянутых руках в изогнутых посудинах несут будто сам огонь — горящие травы и сухие ветви. Ступают под удары барабана, и лица в оранжевом свете огня очаровывают, притягивают взгляд, заставляют замерев следить за каждым движением.       Горящие травы один за одним летят в кучу хвороста, и костер вспыхивает, лижет маленькими язычками поленья, разгораясь все сильней, а девушки продолжают нашептывать что-то уже громче. Они ходят вокруг набирающего силы огня, вплетая свои голоса в общую песню, окутывая магией все племя. Сладковатый запах разносится по округе, расслабляя, очищая голову от тяжёлых мыслей. Пламя казалось бы освещает и греет все племя, пробирается хранителем очага в каждый дом, дарит силы, благословляет. Зачаровывает.       Дети несут мясо в глиняных посудинах и печеный запах витает меж людьми, будит аппетит. Тарелки раскладывают на камнях вокруг, кладут рядом фрукты с овощами, корешки, посудины с водой. Сегодня все племя единое целое, каждый принёс что-то своё в костёр, каждый может взять что-то из еды взамен. Все понемногу присоединяются к хороводу и песнопениям, хватаются за руки, танцуют, поблескивая украшениями в оранжевых сполохах пламени.       Лукас еще недолго сидит в стороне, разглядывая это мистическое действо, не отрывает взгляд о кружащихся в танце девушек и парней, наблюдает зорким взглядом за движениями людей, ловит каждый звук, каждый удар барабана.       Старейшина, увешанная такими же драгоценными стеклышками, облачённая в кожу, и с меховой накидкой на спине, медленно двигалась к костру. Она тяжело прихрамывала на одну ногу, а мех тянулся по пыльной земле. В руках у нее был пучок каких-то травы, и Лукас уже знал, что сейчас будет. Пик ритуала, самое ожидаемое действо, то, ради чего они и разожгли сегодня огромный жаркий ритуальный костер.       Увидеть мир глазами богов, услышать их тихий шепот, увидеть их мир.       Старейшина подошла слишком близко к пламени и искры то и дело пролетали у ее лица, отражаясь маленькими огоньками в её тёмных глазах. Сама она хмурилась от жара, а затем бросила охапку трав в пылающий костер.       Толпа загалдела и в воздухе почувствовался сладковато горький аромат. В ушах зашумело, казалось в барабан били прямо внутри, и тонкие голоса певиц оттесняли шум, перекрывали, ввинчиваясь в голову, вытесняя мысли. Лукаса слегка пошатнуло, и он впился руками в дерево, у которого сидел, и снова перевёл взгляд на огонь. Старейшину разглядеть он уже не мог, все будто слилось в яркие пятна, закружилось, поднимаясь столбом до неба, пролетая мимо него.       Лукас поднялся, царапаясь пальцами о кору, и шагнул в сторону танцующего огня.       Пламя не пугало, переливалось, скручивалось горячими оранжевыми язычками, танцевало между ними, но не обжигало, не было угрозой. Становилось только жарче, капли пота собирались на шее, стекали по спине. Лукас даже не заметил, как избавился от кожаных бридж, оставшись абсолютно без ничего, не заметил как остальные сделали то же самое. Он кружил девушек в танце, поднимал детишек, бегал вокруг пламени, держась за руки, крича что-то вслед уносящимся громким звукам. Завороженно смотрел на извивающиеся пламенные язычки и снопы искр, отражающееся в чужих глазах.       Они, казалось, развлекаются уже вечность, и еще вечность могут провести так же, беззаботно бегая по полю, держась за руки и греясь, танцуя, не сдерживаясь, ощущая себя единым целым с природой, со всем миром.       Раздались три гулких удара — камень о камень, отдаваясь эхом в ушах, отвлекая, возвращая в реальность. Посохом о выступающие каменные плиты била старейшина, привлекая внимание, остужая пыл, обращая взгляды на себя. Веселье не прекратилось, в глазах появилась лишь заинтересованность, ожидание. Пение за спинами стало отчетливей и громче, ниже, угрожающе.       Старейшина назвала пять имен, велев им подходить по очереди. Лукас оказался первым, как самый сильный, смелый и почётный охотник племени. Она повесила ему на шею одно из своих ожерелий, затем обмакнула пальцы в синей краске, и долго, внимательно вырисовывала узоры и магические знаки. Синим цветом украшали только охотников — цвет безоблачного неба как символ смелости и силы. Она нашептывала что-то себе под нос, Лукас улавливал только имена божеств, и стоял смирно, не шевелясь. Женщина последний раз мазнула измазанными в краске пальцами по его икрам, затем тронула его лоб губами, благословляя, и отпустила.       Лукас кивнул, принимая первенство, а вместе с ним и легшую на его широкие плечи ответственность, и не спеша двинулся к лесу, оставляя жаркий и манящий огонь позади. Он знал, что вернётся утром без единой царапины, возможно даже с добычей, а праздник продлиться всю ночь и костру не дадут потухнуть. Удары барабанов становились тише с каждым шагом, ещё пять охотников остались где-то там, позади, получая свои защитные знаки и метку на лбу на удачу. С кем-то они не встретятся больше никогда, их утащит черная чаща, отдаст на растерзание диким зверям. Но племя равноценно будет молиться и просить у богов за каждого.       Дурман еще долго выметал мысли из головы, и Лукас петлял бесцельно темным дорогами, притаптывая колючую траву. Стволы деревьев странно изгибались, ветки шевелились, тянулись дотронуться до его лица, погладить по плечам, шепнуть что-то шелестом. Он не понимал их, слушал, но не мог разобрать, что хочет сказать свист ветра, о чем шепчутся листья где-то в высоте. Он бродил с одной тропинки на другую, ходил кругами, вдыхая свежей лесной воздух, разгоняя туман в голове. Прикасался к деревьям, присматривался, будто сливался с лесом, природой, миром.       А потом почувствовал резкий запах крови.       Мысли сразу выстроились ясным рядом, пробудили дух охотника, и Лукас притаился, контролируя каждое свое движение, каждую мышцу. Ступал осторожно, неслышно, дышал тихо, обходил низкие ветви.       Притаился за широким деревом, когда запах стал отчетливо сильным, и осторожно вглядывался в ночной мрак. На поляне, под покровом ночи лежало какое-то мертвое животное, а над ним склонившись — человек. Животное было похоже на волка, серая шерсть, очертания морды и лап, что он едва видел из своего укрытия. Человек, тяжело опираясь о дерево одной рукой, и зажимая бок рукой, попытался приподняться, но ослабев, терял равновесие и заваливался вбок. Лукас всматривался в худую спину и острые плечи, не спеша показываться, не выдавая себя. Парень наконец поднялся на ноги и привалился спиной к стволу, дышал тяжело, а из-под пальцев, прижатых к боку, не останавливаясь густо текла кровь. Он тихо застонал, сгибаясь почти пополам, чуть снова не упав в холодную траву, но устоял.       И через секунду весь как-то вдруг напрягся, застыл, будто вслушиваясь. Лукас сделал то же самое, задышал размеренней, не двигая даже пальцем, и уставился, не моргая.       — Выходи. — прозвучало уверенно, но хрипло из-за боли.       И Лукас вышел. Будто хищник, крадучись к своей жертве — точными и ловкими движениями, бесшумно, несмотря на темноту.       — Что тебе нужно? — с нотками тревоги в голосе, перехватывая остро заточенный камень в руке поудобнее, и направляя острие в сторону Лукса.       — Это ты сказал мне выйти, — спокойно и непринужденно.       Парень выглядел странно. Многие племена праздновали эту ночь и отправляли своих охотников в леса, но волей божеств они никогда не пересекались и не могли встретиться. Только не в эту ночь. А сейчас вот… А этот парень еще и с оружием, и ноги скрыты кожаной одеждой, хотя по обычаям охотники уходят так же, как и пришли в этот мир — абсолютно без ничего, один на один с природой, голыми руками с опасностью.       — Ты сидел и выжидал чего-то, что тебе нужно?       — Всего лишь хотел понять, как получилось, что мы встретились. Откуда ты?       — Какая разница?       — У тебя оружие.       — И что? — с вызовом в голосе, будто одно неверное движение, и вгонит это оружие ему в живот.       Лукас даже в темноте видел, как бледнеет его лицо, как красным заливает штаны, оставляя капли на траве. И не знал что делать. Этот парень точно из какого-то племени, что верит в других богов, не знаком с их традициями, не знает какой великий ритуал совершается в эту ночь. Боги явно на него гневаются, если послали такому слабому на вид в противники волка. Но он его одолел, так может…       — Не подходи. — когда Лукас сделал пару шагов навстречу.       — Ты же понимаешь, что мы встретились не просто так. Боги никогда не сталкивают охотников в эту ночь.       — Я сказал не подходи! — сильнее стиснув тонкими пальцами оружие.       — Тогда ты умрёшь.       И будто слушаясь, парень, потеряв сознание, завалился на бок.       Лукас в два шага оказался рядом, вытащил из сжатых пальцев заточенный камень, отбросив не глядя куда-то в кусты, и уложил парня на траву поудобнее. Кровь не переставая заливала все красным, разнося железный манящий тварей запах по лесу, привлекая опасность. И Лукас, приложил руки к разодранной коже и мышцам, сосредотачиваясь на ощущениях в ладонях. Нужно было представить. Представить, как кровь останавливается, как мышцы соединяются часть за частью, кожа срастается, не оставляя и следа. На то, чтобы остановить кровь и немного залечить разорванные волокна потребовалось пол часа и почти все его силы.       Лукас разжег недалеко от туши волка небольшой костер, натаскал пушистых еловых веток и уложил на них еще бледного парня. Прошелся руками по всему его телу, ощупывая, проверяя нет ли ран, не сломаны ли кости. Слегка увлекшись провел по ребрам, чувствуя выступающие под гладкой кожей косточки, но тут же одернул руки.       Парень пришел в себя ближе к утру, с тихим стоном открыв потяжелевшие веки. Уставился в небо, обвел мутным взглядом деревья вокруг, остановился взглядом на мерно горящем огне. Лукас вглядывался в отражение пламени и искр в его тёмных глазах и ждал вопрос.       — Животные… Огонь… — хрипло.       — Никто не нападет.       Парень молчал, не отрывая взгляд от огня. Лукас сидел рядом, приглядывал, бросал сухие ветки в костёр, поддерживая тепло, не давая ему погаснуть. Затем парень медленно потянулся тонкой рукой к ране на боку, осторожно провел кончиками пальцев по коже.       И удивленно округлил глаза, поворачиваясь к Лукасу. Тот только хмыкнул на этот немой вопрос — он пару часов старался не дать парнишке отправиться к его богам, что чуть не обрекли его на смерть.       — Кто ты?       — Охотник.       — Охотники не могут делать такое! — попытался было встать, но бок прожгло болью — рана все еще была, пусть не такая серьёзная. Он застонал, поморщившись, и вновь уронил голову на еловые ветви — Это магия?       — Мы называем это благословением.       — Почему?..       — Я лучший охотник в своём племени. — Лукас бросил в костёр какие-то травы, и воздух вокруг мигом стал горьковатым. Заметив любопытный взгляд в свою сторону, ответил: — Это чтобы хищники не приближались. А ты так и не сказал, из какого ты племени?       — Не важно.       — Тебя отпустили в лес, значит ты охотник?       — Нет.       — Тогда почему ты здесь?       Парень промолчал, не поворачивая головы. Лукас догадывался, откуда он. Одно маленькое племя на западе, слишком малочисленное и жестокое само к себе, со своими сумасшедшими божествами, которые требуют крови и человеческих жертв. Об их традициях и суевериях мало кто знал, они жили закрыто, скрываясь, не желая общаться и убивая чужаков.       — Как твоё имя? В ответ на него снова взглянули недоверчиво, видимо размышляя, что сможет сделать обладающий магией человек, узнав эти личные несколько звуков. Но в итоге парень все же ответил:       — Рен.       — Я Лукас.       Они просидели в тишине все оставшееся время, пока мрак, усеянный звёздами, не начал сползать с неба, давая простор еще слабому солнцу, уступая время новому дню. Лукас то и дело подкидывал в огонь сухие ветви и втихомолку бросал на Рена изучающие взгляды. Тот сначала просто смотрел на огонь, держась рукой за бок, пытаясь не обращать внимание на боль, потихоньку приходя в себя. Немного осмелев начал смотреть в ответ, но то и дело отворачивался, алея щеками. Лукас замечал, что взгляд того нет да упадёт с лица и плеч немого ниже, а потом устремится на звёздное небо, будто ничего не произошло.       Это забавляло.       Последние звезды растворились в холодных лучах восходящего солнца, а костёр неспешно догорал.       — Ты пойдешь со мной. — Рен слегка вздрогнул, не ожидавший подобного, и ответил только слабое:       — Нет.       — Да. Ты не справился. Убил волка, но он тебя ранил, ты истек кровью и умер, ты не можешь вернуться домой.       — Значить и умру здесь, — каким-то неживым голосом, отворачиваясь от Лукаса.       — Не умрёшь. Я тебя спас, поэтому ты принадлежишь мне. И если я сказал, что ты идешь со мной, значит ты идешь со мной.       Больше Рен не сказал ни слова, упрямо глядя в противоположную от Лукаса сторону, высматривая что-то в гуще деревьев и темноте утреннего леса. Прохладный ветерок холодил плечи, заставляя зябко дергать плечами. Лукас закидал костер камнями, подумал как бы прихватить убитого волка, шкура в любом случае пригодится. Глянул на все еще серьёзную рану парня, и прикинул, что похоже две тушки на него одного будет многовато, и в дом придется нести кого-то одного. Подхватил не сопротивляющегося Рена на руки, стараясь не слишком ворошить рану, и двинулся в сторону племени, мягко ступая и обходя камни и выступы на тропе. Рен только шипел и морщился и упрямо смотрел на дорогу, полыхая щеками и кончиками ушей.       Вышел Лукас ровно в том же месте где и скрылся накануне ночью, бережно прижимая лёгкое тельце к себе. Соплеменники сладким сном спали прямо на голой земле, будто в секунду свалившись без сил прямо посреди танца. Костер все еще ярко горел, словно приветствуя его после долгой разлуки, награждая за успешно преодоленное испытание, как родитель, говоря «ты справился, ты молодец». За костром сидела старейшина, цепким взглядом провожая его весь путь. Рен уткнулся лицом ему в плечо, прячась от этих заглядывающих в душу глаз. Лукас как-то по наитию кивнул, и получив такой же кивок в ответ, двинулся дальше, обходя обессиленных спящих, где-то меж лопатками чувствуя, как за ним наблюдают.       Уже в шатре он опустил парня на ворох шкур и меха, задергивая вход, скрывая не столько их от внешнего мира, сколько внешний мир от них. Они все еще не сказали друг другу ни слова, и Рен все так же упрямо отворачивался, разглядывая даже цветастые пятна меха, лишь бы не скользить взглядом по чужому телу.       Лукас закинул в рот несколько сушеных фруктов, после бессонной ночи желудок требовал еды, и сунул Рену то же самое. Тот кривился, но послушно жевал, и Лукас снова положил руки на его рану. Опять сосредоточился, представил, направляя свою силу туда, где она сейчас была нужна и полезна, спасая чужую жизнь. Рана, уже не такая серьезная, стягивалась на глазах, пока от нее не осталась царапина, длинною в палец, будто Рен всего лишь напоролся на какую-то ветку в лесу. Лукас залил порез сверху чем-то теплым, травяным, горьким на запах. Рану защипало, начало немного жечь, но Рен и не дернулся, только зашипел и вытер пальцами невольно выступившие слезы.       Лукас сидел рядом, поглаживая его рукой по животу и другому боку, нежно и едва ощутимо. Успокаивал. На него все так же не смотрели, упрямо отворачиваясь и разглядывая за что взгляд зацепится, но покрасневшие щеки выдавали Рена с головой. Лукас поглаживал уже по ребрам, очерчивая выпирающие косточки, поднимался по мягкой гладкой коже выше к груди, вел пальцами вдоль ключицы до самого плеча.       Склонился, и с другой стороны прошелся по тонкой светлой коже губами, едва касаясь. Обхватил губами кадык и, услышав глубокий вдох, целовал ниже и ниже, рукой развязывая кожаные шнурки на чужих штанах. Провел языком около соска, а затем едва задел его зубами, и слух донес несколько судорожных вздохов, а горячее тело под ним выгнулось навстречу. На шею легла дрожащая рука, зарываясь в короткие волосы, хватая за пряди и прижимая ближе к себе.       Лукас в пару движений стянул с парня болтающиеся штаны и переместился поудобнее, нависая сверху. Своими большими ладонями развёл Реновы острые коленки пошире, кусая за шею и проводя языком за ухом. За Лукаса ухватились уже двумя руками, короткими ногтями царапали плечи и спину, шумно дышали и прятали лицо ему в шею. Лукас подхватил того за поясницу поплотнее прижимая к себе. Рен возился, едва дыша, жался и терся о Лукаса бедрами, тянул за волосы, то ли пытаясь отстранить, то ли притискивая ближе. Лукас слушал тихие стоны, оставлял красные метки горячей тонкой шее, теснее прижимая худое красивое тело к себе. Раздвигал шире бедра, гладил по ягодицам, а потом наконец обхватил рукой член.       Рен едва не задохнулся от первых неспешных движений, сильнее обнял за плечи. Подавался навстречу и двигал бедрами на каждое движение Лукаса, поджимал пальцы на ногах, жмурился, тяжело дышал, тихонько постанывая и с трудом выпуская воздух. Лукас вглядывался в его лицо, дышал в губы, слушал тихие стоны, гладил выгибающееся тело. Рен глаз не открывал, но поддавался, позволяя прикасаться к себе, делать что хочется. Доставлять удовольствие.       Лукас сделал пару резких движений, посильнее сжав руку, и Рен, тихо вскрикнув и ощутимо потянув за прядь волос в кулаке, разом обмяк в его руках, расслабляясь, судорожно выдыхая. Почти теряя сознание. Лукас не отстраняясь от Рена, слушая его ровное дыхание, водил руками по нежной коже, кусал и водил языком по шее. Разглядывал такие мягкие черты лица, и в несколько резких движений кончил и сам, завалился на Рена, придавливая свои весом, смыкая ощутимо зубы на плече. Тот замычал, упираясь Лукасу в плечи и пытаясь оттолкнуть тяжелое горячее тело, но пришлось терпеть.       Лукас, тяжело дыша, перекатился на бок, подминая парня под себя, крепко обнимая поперек живота. Тот было завозится, пытаясь выбраться, но Лукас только прижал крепче чужую спину к своей груди. Сонливость навалилась как-то резко, высасывая оставшиеся силы, протягивая руки из царства сновидений и зовя за собой.       — Завтра отведу тебя к старейшине. — уже сонно, куда-то Рену в макушку.       Молчание в ответ.       — Тебе придется принять наших богов.       — С чего ты взял, что я останусь тут?       — А куда ты пойдешь? Умирать в лес? — все так же спокойно, будто говорит непреклонную истину, — Я не знаю ваши правила и традиции, но сомневаюсь, что тебя примут обратно, если жрецы почувствуют чужую магию. А они почувствуют.       Опять молчание.       — Я не собираюсь делать тебя пленником. Наоборот, я хочу чтобы ты стал свободным членом нашего племени.       — Ты сказал, что я принадлежу тебе, а теперь говоришь о свободе?       — Я не отказываюсь от своих слов, ни от первых, ни от вторых.