Одуванчики

      Цепенеет изморозь на полотне стекла. Неправильно ложится узор рваной паутинкой, как будто её создатель был пьян или Богу просто не было до этого дела. Морские волны неподвижны в морозных оковах, дух воды давно покинул наши земли. Мы все ещё дышим, но этого недостаточно. Не дыхание плавит лёд, лёд расплавляет искренность, не дошедшая до наших дней.       «Отпустить» — нависает туманом над озёрами. «Забыть» — ещё страшнее. Как эхо вдалеке, едва различимое за шелестом выдыхаемого воздуха. По сантиметрам удаляются шаги, стихает шорох увядших листьев. Мы разошлись по разным берегам, истончив связь и возвратив историю на круги своя. Ложь во благо — так было мне сказано, когда я требовала ответов. И следом полились бесконечные убеждения в том, что твоя жертва не была напрасна. Эренделл спасён и мне, как законной королеве, следовало бы быть благодарной, но я лишь стискиваю зубы от обиды. Не осуждаю и всецело разделяю твою самоотверженность. Только вот обман простить не могу. Расстояние не стена, но я снова чувствую, как передо мной запирается дверь твоей комнаты. А сама ты всё ещё где-то там, в недрах заледеневшей легенды, и вместе с тобой заточены мои воспоминания. Такие яркие и такие счастливые, что у меня появляются сомнения, случалось ли это на самом деле. Ночами мне снятся отцветающие одуванчики и закатное солнце июля, самое тёплое, какое только удаётся воскресить в памяти. Были ли они частью нашего детства? Было ли у нас то самое детство или его я тоже сама придумала? Я боюсь искать ответы, могу наврать самой себе. И безобразно вру, вновь и вновь проваливаясь в сновидения, где мы с тобой валяемся посреди чистого поля.       В твоих волосах путаются лучи уходящего (никогда не приходящего) дня и мои пальцы. Смех щекоткой скачет по позвонкам, ритмично выбивая воздух из опустевших лёгких. Ты бы тоже рассмеялась, узнав, что я всегда мечтала ассоциировать тебя с этим тёплым солнцем. Всю мою жизнь оно казалось ближе, чем ты. Я задыхаюсь, хохочу, отмахиваюсь от пушистых семян, льнущих к лицу и намеревающихся поселиться в альвеолах. Мне невдомёк, что они давно там живут. Как злокачественная, расползаются по капиллярам, отравляя организм. Память — болезнь. Противоядие — время, но его всегда не хватает. Ощущая покалывание в груди, я отказываюсь от сна. Сбрасываю одеяло. Мерцающее небо разбивает окна, не оставляя и царапины на замёрзших стёклах, и укрывает с головой. Так бережно, обманывая, что не причинит вреда. От бессонных ночей уже проступают синяки, но я изо всех сил стараюсь побороть вирус.       Упираюсь взглядом в резные узоры на потолке и хочу услышать собственное дыхание. В северном ветре мерещится мелодия маминой колыбельной. Тихонько вырываюсь из объятий Кристоффа, выбегаю на зов. Балконная дверь распахивается порывом ветра, стоит мне взяться за ручку. Твой детский смех я несла через годы, как бы северный ветер ни старался вырвать его из моей головы. И сейчас он пронзительно задувает в уши, ерошит волосы, утешает меня, как и все вокруг, лжёт. Снег хрустит под босыми ступнями. Я всматриваюсь в горизонт так долго, пока не краснеют глаза. Увы, нельзя увидеть то, чего нет. В горле застревают пушистые семена.  — Я скучаю по тебе, — белым облачком пара зависает в сантиметрах от лица.       Одуванчики в лёгких заставляют закашляться. И я кашляю, надрывно, задыхаясь. Хочу услышать хоть слово в ответ, получить знак, что мне ещё есть за что бороться. Ветер ласково целует щёки и лоб, но он не ты. Он недостаточно холодный. Вьюга провожает меня до витражных окон балконной двери и рассыпается светящимися снежинками у ног. Возвращаюсь в постель. Руки Кристоффа тепло и заботливо обвиваются вокруг, но меня колотит от мороза. Закрывая глаза, я возвращаюсь в счастливые кошмары канувших в лету дней. Засыпаю на рассвете, чтобы во снах встречать закат, заливаться смехом и крепко обнимать твои плечи. Солнечный свет, застрявший между «давно» и «никогда», плавит холодность в моих глазах. Талым льдом в них таится горечь утраты. Быть может, и ты когда-нибудь растаешь, сестра.