Когда выходишь из комнаты

      Фёдор не выходит из комнаты целые сутки, из квартиры - чуть больше трёх недель. Такому отчуждению позавидовал бы Бродский, ещё бы одобрительно похлопал по плечу со словами «горжусь тобой, соотечественник». Но он мёртв. Потому что жизнь забирает самых лучших.       Достоевский поднимается с тяжёлой головой и шлёпает босыми ногами по кафелю до самой ванной, так и не включая света. Он не знает, сколько ему осталось, но уверен, что пара месяцев мучений ещё впереди. Какое-то время он уже не считает себя лучшим. Уже сто двадцать два дня - ровно столько времени назад он видел Дазая в последний раз. Именно в тот момент в его тело пробралась инфекция, способная убить самую изворотливую крысу.       Из зеркала смотрит не человек - одно лишь его подобие. Волосы у Фёдора сальные, пуще прежнего отросшие, кое-где даже слипшиеся. Лицо, заросшее щетиной, серо и устало. Вместо глаз - две чёрные дыры, с полопавшимися капиллярами из-за излишнего сна. Достоевскому больше нечего делать, кроме как спать. Во сне он не чувствует горения в лёгких. А только просыпается - его калечат сосновые иголки в трахее.       Першит горло. Фёдор чистит зубы, долго, но лениво, стараясь не поднимать глаз на своё отражение - ему впервые противен он сам. До этого продуманный, сейчас он просчитался. Ханахаки не входило в его революционный список.       Бритва острая, длинная, и в голове человека мелькает короткая, заманчивая мысль чиркнуть лезвием по шее. Он отгоняет её мотком головы и наносит на щёки пену. Сегодня надо быть похожим на себя. На прошлого себя.       Душ прохладный - у Фёдора руки не поднимаются сменить температуру, и он просто стоит под напором воды, глядя себе под ноги. Он всё время этим занимается - смотрит в никуда, проворачивая в памяти тот самый момент, когда встреча с коньячными глазами отозвалась в груди громким эхом. Фраза «любить больно» приобрела прямой смысл.       Там, в душе, Достоевский падает на колени и впивается ногтями в горло, словно пытаясь выскрести из него вирус. Его начинает рвать своей же любовью - синие соцветия гортензии падают на плитку и смываются в водосток, словно их никогда и не было.       Фёдора тошнит. Он просто хочет прекратить всё это. Но приходится встать.       В комнате он гладит вещи, стрижёт волосы, - но делает это неровно, а потому затягивает хвост, - и пользуется одеколоном. Сам себе говорит, что сборы похожи чем-то на похоронную процессию. Вот он сам пойдёт на свою могилу, раскопает землю и прыгнет в гроб, скрываясь от мира. И никогда больше не увидит Осаму.       Достоевский не понимает, как можно одновременно так любить человека и быть к нему равнодушным. Как можно видеть во всех снах и кошмарах глаза Дазая, а, проснувшись, думать только о себе.       Фёдор, уже полностью собранный, берёт мобильный. И голос его делается по-обычному весёлым и фальшивым.       - Наша встреча ещё в силе? - спрашивает он приятно и ничуть не отчаявшись.       - Конечно, мой дорогой друг, - Осаму не менее бодр и, скорее всего, тоже неискренен. Фёдор ему неприятен, оба знают. - Буду ждать тебя в баре. Нам есть, что обсудить.       - Не сомневаюсь, - растягивает Достоевский «довольно». Скорее, удовлетворённо.       Осаму скидывает трубку.       Фёдор не знает, сколько ещё пробудет в Йокогаме - этот город его порядком достал, как минимум тем, что здесь живёт Дазай. Скоро он уедет. Избавится от своей болезни и обязательно уедет.       В кармане - нож, пропитанный ядом, сам яд и пистолет. Достоевский не должен обложаться. От этого зависит его жизнь.       И, если надо выбрать, кто будет дальше жить, он или Дазай, Фёдор выберет себя. Потому что к величию есть только один путь, и он проходит через страдания.