Его действительно не стали спасать.
Он хорошо запомнил тот вечер. Тогда, за ужином, разговор шёл только лишь о новеньком. «Такой странный!»; «И весь в сером»; «Видели? Его никто не спасает!»; «А способность! Вы видели?»; «Он станет большой головной болью»; «Думаю, стоит сажать его в первую очередь». В тот вечер он сидел молча. Он просто думал, тихонько постукивая когтями по тёмному дереву столешницы. К еде он в тот вечер так и не притронулся.Всё началось с интереса.
С того дня он начал изучать новичка. Среди хантеров его окрестили бальзамировщиком, ну или называли простым «гробовщик». Он узнал от других, что точно так же его называют и выжившие. Его такое отношение, признаться, удивляло. Неужели настолько его невзлюбили, что даже по имени назвать не стали? Или же просто не знали его имени. Он начал наблюдать за гробовщиком. И каждый раз его удивляло, как быстро учится этот серый во всех отношениях юноша. Он быстро стал таким же полноценным игроком, как и остальные выжившие. Он заметил, что объект его внимания стали чаще спасать, а он всё больше и больше становился головной болью в каждом матче. И каким же было удовольствием сажать бальзамировщика на стул раз за разом! Именно этот парень, не так давно появившийся в поместье Олетус, вернул ему интерес к играм. Он снова стал наслаждаться искусством убийства. Каждый раз он с наслаждением наблюдал, как струи алой крови стекают по бледному лицу, становясь ещё ярче на фоне серебряных глаз. Он любил смотреть в них и видеть, как во взгляде появляется боль. Он любил стирать пальцем кровь с симпатичного лица, а затем облизывать, пробовать её на вкус. Он любил смотреть, как на серой одежде появляются кровавые пятна, так красиво её украшающие. С жадностью ловил каждый хрип боли, каждый вскрик, каждый тяжёлый вздох. Ему так нравилось заставать гробовщика врасплох, подкарауливая у гроба, и видеть в его глазах хоть что-то, кроме боли, усталости и безразличия к собственной судьбе.Интерес перерос в одержимость.
Он прекратил играть так же виртуозно, как раньше. Каждый раз, когда он видел бальзамировщика в своей игре, он будто сходил с ума. Потратить все силы, все возможные методы, лишь бы посадить на стул именно его. Плевать на остальных, с ними можно будет разобраться позже. Ему начало мерещиться, будто выживший тоже проявляет к нему внимание. Каждый раз, когда он пробегал в поле зрения, просто случайно оказывался рядом. Ему казалось, словно это знак, словно это призыв к действию. Это сводило его с ума. Это заставляло его всё снова и снова вонзать саблю в худое, слабое тело. Он совсем потерял покой. После просмотра очередных фотографий с матча он обнаружил, что на несколько из них попал объект его столь большой одержимости. С тех пор на стенах его комнаты стали появляться такие фотографии. Порой смазанные, порой не очень удачные, но каждая из них была важна для него. А ему говорили: «Да что с тобой не так, Джозеф?»; «Это неправильно, Джозеф!»; «Ты стал хуже играть, Джозеф!», «Это не может быть любовь, Джозеф!»; «Джозеф, одумайся!»; «Джозеф, это одержимость!». А он молчал в ответ, мысленно повторяя, что все они не понимают, что им никогда не понять. Тот, кого он раз за разом убивал на поле игры, стал забирать его жизнь вне её. Прекрасная картина! Выживший убивает хантера, да ещё и таким грязным, таким низким способом, поселившись в его голове, завладев его мыслями и эмоциями. Все его боги, что были до серовласого, в один раз пали с небес. Сейчас он затмевал всех их. Его бог. Его совершенство. Он так и не понял, что же так сильно приковало его к гробовщику. Может, его непохожесть на других выживших. Его отчуждённость, его прекрасное одиночество, похожее на искусство. Отсутствие тех криков о помощи. А ведь бальзамировщик почти не боялся его! Но он знал, что он влюблён. Влюблён по уши, влюблён ярко. И, может, понимал, что влюблён нездорово. И он точно знал, что влюбился в его глаза. Не такие, как у других. В его взгляд, всегда такой спокойный и отчуждённый, словно его вовсе не заботит то, что происходит на поле боя. И в обманчивость этого самого взгляда. Он сам видел, как этот серый юноша отчаянно спасает своих товарищей по команде, даже если знает, что его самого потом будет уже не спасти. Порой он спускался во двор поместья, обходил особняк и находил сторону выживших. Именно гробовщик стал тем из выживших, кого он первым увидел вне игры. С того самого дня, как он, прогуливаясь в компании Мичико и Джека, случайно заметил объект своей столь пристальной слежки в окне одной из комнат, он стал приходить сюда каждый день, чтобы наблюдать за возлюбленным. Он любил смотреть на то, как серовласый работает. Чаще всего он заставал его именно за этим занятием. Но если гробовщик не работал, то он читал. Если не читал, то занимался ещё чем-нибудь в своей маленькой обители. Его всегда удивляло, как редко парень выходит из своей комнаты. И это же, признаться, очень радовало. Он любил стоять под его окнами с камерой в руках и делать фотографию за фотографией. Иногда, когда он вот так вот приходил под окна возлюбленного, он стучал в них, тут же прячась за ближайшим деревом или кустом. Совсем скоро в распахнутом оконном проёме появлялось встревоженное, удивлённое лицо бальзамировщика со съехавшей чуть маской. Такие кадры всегда были самыми красивыми. Когда юноша вновь скрывался в своей обители, он уходил к себе. На стенах добавлялись всё новые и новые фотографии. Сотни. Тысячи. Они заполонили всю его комнату, ими были обклеены все стены. Вот гробовщик за работой. А вот на завтраке выживших, который лишь один раз ему удалось наблюдать из-за дальней двери большой залы в соседнем крыле. А вот он во время игры, подбирает код для какой-то машинки. Там, рядом с ним, стоит пророк, Илай Кларк, насколько он помнил. Фигура второго выжившего заштрихована чем-то чёрным.Никто не посмеет приблизиться к его богу.
Всё изменилось одним холодным весенним утром.
В это утро ему предстояло играть. И он знал, что будет играть и гробовщик. Перед игрой ему снова пришлось выслушивать нотации коллег. Как глупо, ведь товарищи всё ещё думают, что смогут повлиять на него, что-то изменить. Вместе с треском стекла рушится и привычная комната ожидания. Сегодня предстоит играть в старом, обветшалом и почти заброшенном парке аттракционов. С самого начала эта игра пошла не так. Его попытки отыскать бальзамировщика и прикончить его первым не увенчались, ровным счётом, никаким успехом. Зато на глаза почти сразу попался пророк. И он не мог упустить такого шанса. Быстрый, отточенный до мелочей удар сабли проводит алую черту от плеча до бедра Илая, разрезая мантию. Он спотыкается, но тут же бросается бежать. Некоторое время он теряет на то, чтобы стереть с оружия кровь противника, но затем сразу же пускается в погоню. Далеко раненному пророку уйти не удалось. Ещё один удар насквозь протыкает его плечо. Выживший, не сдержавшись, кричит от невыносимой, наверное, боли, и валится на колени. С этого момента нужно действовать быстро, ведь остальные выжившие точно услышали крик и могут в скором времени сбежаться сюда. Раненную и сбитую с ног жертву он поднял на шары. Некоторое время понадобилось, чтобы найти стул, на который можно было усадить пророка, сопротивляющегося как-то слабо — видимо, сквозная рана в плече давала о себе знать. Его пришлось караулить, и он понял, что сделал это не зря — очень скоро на помощь товарищу прибегает наёмник. Но и тот в скором времени был ранен, получив глубокую рану на груди. Он мог бы догнать беднягу, добить, но знал, что только отойдёт от ракетного кресла на приличное расстояние, как его пленника тут же спасут по всем законам подлости. Пришлось ждать, пока Илай улетит, и только потом отправляться на поиски камеры. Она, к счастью, оказалась не так далеко, и охотник тут же смог создать чёрно-белую копию мира, проходя в неё. Здесь найти наёмника не составило особого труда. Он добил несчастного, проткнув чёрно-белую копию его тела насквозь, после чего усадил на ближайший стул. Как только копия прекращает своё действие, где-то на колени падает один наёмник. И он успел найти его и подобрать как раз вовремя. Опоздай он хоть на несколько секунд, и за раненного бы уже принялась доктор Дайер, которая как раз спешила к нему. Девушка не успела вовремя повернуть и получает один удар саблей в спину, а он тем временем усадил гораздо более активного пленника на стул. Несмотря на серьёзность ранений и кровавые пятна, стремительно растекавшиеся на животе и груди, Наиб пытался вырваться из крепких объятий верёвки самостоятельно, хоть наверняка и понимал, что это бесполезно. К тому времени, как наёмник улетел, было заведено уже две машинки. Плохо, очень плохо. А он никак не может найти бальзамировщика. Но вместо того, кого он так отчаянно искал, в старом, потрёпанном цирковом шатре он обнаружил доктора. Раненая девушка не смогла скрыться от него, и одним ударом он уронил её на колени. Эмили закричала, зовя на помощь, но вряд ли его сероглазый возлюбленный успел бы её спасти. Девушка отправилась на стул. Но тут его ждал неприятный сюрприз. Пленницу вместе со стулом обволокло чем-то чёрным, отчётливо знакомым ему. Чёртов бальзамировщик успел поставить на неё гроб! Тем временем ещё одна машинка была заведена. Это выводило его из себя, заставляло злиться всё сильнее и сильнее. Но вместе с тем его сильнее захватывал лишь больший азарт, просыпающийся у настоящего охотника во время охоты. И вот снова фотомир. Найти доктора оказывается задачей не из простых, и у него осталось не так много времени, чтобы усадить её на стул. Быстрым, лёгким и грациозным движением он перерезал копии Дайер горло и тут же усадил её на ближайший стул. И, как оказалось, вовремя — почти в этот же момент копия мира исчезла, а его вернуло в настоящее. Сейчас ему не составило особого труда найти оглушённую девушку. Пока он нёс её к стулу на шариках, доктор вырывалась, кричала и звала на помощь. Но вырваться ей так и не удалось. Эмили заняла своё место на стуле. Он уже хотел отправляться на поиски серовласого гробовщика, как он нашёлся сам. Юноша выбежал из-за разрушенной стены, и он не успел толком ничего сделать — докторша была спасена. Бросившись вдогонку за двумя оставшимися выжившими, он размахнулся саблей. Удар получился особенно удачным — он задел как девушку, тут же упавшую на колени, так и уже изрядно потрёпанного игрой бальзамировщика, на спине которого тут же начало расплываться кровавое пятно. Ему хотелось бы броситься следом за возлюбленным, догнать и тоже оглушить, но когда у ног лежит раненный, оглушённый противник, ни один охотник не сможет бросить его так, не усадив на стул. И очень скоро доктор Дайер занимает своё законное место, тут же улетая. Он хотел было отправиться на поиски последнего оставшегося, но этого не понадобилось. Ему не понадобилось применять особую способность охотников, связанную с усилением слуха — и без неё он услышал громкий, отчаянный крик. Признаться, это вывело его из строя. Охотник никогда не подумал бы, что этот гробовщик, его гробовщик может так кричать. Как бы сильно он не издевался над ним, какие бы ранения не наносил, это сопровождалось лишь тяжёлым дыханием, хрипами, и лишь иногда — короткими вскриками. И именно поэтому он тут же сорвался с места — должен же он был увидеть, что заставило так закричать его возлюбленного! Долго искать не пришлось. Бальзамировщик сидел в том самом заброшенном цирковом шатре, где он второй раз подбил докторшу. А юноша именно сидел. Он сидел на коленях недалеко от машинки, схватившись руками за голову. Он раньше слышал про такое. Рано или поздно такие игры начинают ломать психику выживших. И от других он знал, что каждый из них рано или поздно проходит нервные срывы, связанные с проигрышем товарищей по команде. Но он никогда не мог подумать, что его бог, его любовь тоже пройдёт через это, по его вине, на его глазах. Он постарался приблизиться как можно тише и присел в полуметре от серого парня. Юноша не обратил на него ни малейшего внимания, но зато он смог услышать ещё кое-что — всхлипы. Тихие, прерывистые, но очень отчётливые. Он, стараясь действовать как можно более аккуратно, подцепил кончиком когтя подбородок гробовщика, поднимая его на себя. Он никогда не думал, что когда-нибудь увидит в этих серебряных глазах слёзы. Он не думал, что когда-нибудь увидит в них столько боли, столько отчаяния. Бальзамировщик сломался. А он ведь даже не помнил, сколько времени этот серый юноша уже здесь. Ему казалось, будто бы он, как настоящий бог, был здесь всегда. Но, видимо, на самом деле серовласый находился здесь не так давно, раз сейчас словил настолько сильную истерику, потеряв всех троих своих товарищей. Гробовщик отшатнулся от прикосновений охотника, упершись спиной в машинку. Сейчас он выглядел таким слабым, таким беззащитным. Грудь рвано вздымалась и поднималась, из горла вырывались тихие, но всё равно слышные всхлипы, а по щекам текли слёзы, от которых маска, всегда скрывающая нижнюю часть его лица, быстро намокала. Он лишь покачал головой. И вместо того, чтобы снова ударить его, после чего поместить на стул, он убрал саблю в ножны и аккуратно поднял юношу на руки. Как странно, а ведь в играх с ним бальзамировщик ещё никогда не оставался один, последним. Может, и в играх с другими ещё не успел. Неужели это его так сломало? Что не странно, серовласый сопротивляться не стал. То ли ранение, оставленное им, так сильно вымотало парня, то ли это всё из-за эмоций, который тот впервые на его памяти так ярко проявил во время матча. Он шёл молча, неся свой объект слежки, своего бога на руках. Он не смог бы сделать ничего другого, именно поэтому делал сейчас именно это. Найти люк оказалось непросто, но через несколько минут он уже стоял у открытой железной двери в земле. Последний раз заглянув в покрасневшие, но от этого не менее прекрасные для него серебряные глаза, он разжал руки, сбрасывая того, кого искал весь этот матч, в спасительный люк. В этот раз он победил. Но такая победа не доставила удовольствия. Ему захотелось исчезнуть от осознания, что именно он довёл своего возлюбленного, человека, которого так искренне и так сильно полюбил, да и упрёки товарищей вроде «Как ты мог его так просто отпустить?!», выслушивать, честно говоря, сейчас бы не захотелось никому. Он сбежал во двор поместья. Сбежал от собственных мыслей, собственного чувства смятения. Он не думал, что ещё умеет испытывать нечто подобное. Разве все эти игры, все эти убийства не должны были убить в нём то последнее человеческое, что в нём осталось? Но от этих мыслей его отвлекло нечто странное. Он увидел странную, столь редкую картину: бальзамировщика. Бальзамировщика вне его комнаты, идущего под окнами, уже привычно склонив голову. И это уже не могло не расцениваться, как знак. — Bonjour, mon cher, — он заговорил негромко, чтобы не слишком резко разрезать тишину своим голосом. Гробовщик тут же судорожно поднял голову, озадаченно уставившись на него. Кажется, вне игры он боялся его гораздо больше. Серовласый, кажется, был озадачен таким поворотом событий и чувствовал себя, мягко сказать, некомфортно. Он сделал несколько шагов назад, кажется, намереваясь тактично уйти. — Ох, mon cher, не бойтесь, я не причиню Вам вреда. Вне игры я не имею права, ce sont les règles. Кажется, все его попытки сгладить атмосферу не увенчались успехом. Бальзамировщик выглядел всё таким же растерянным. По его виду стало понятно, что прямо сейчас ему хотелось бы оказаться где угодно, только не здесь. — Я пугаю Вас? Он склонил голову чуть вбок, озадаченно посмотрев на выжившего. Он ведь так старается вести себя как можно более галантно, так почему же ничего не выходит? — Да, знаете ли, — тихо подал голос юноша, отворачиваясь в сторону. Не сказать, что такой ответ порадовал его, но и не удивил — конечно, чего можно было ожидать от человека, которого он столько времени раз за разом убивал на игровом поле? — Прошу Вас, mon cher, вне матча я не сделаю Вам ничего плохого. Понимаете ли, мне просто хотелось бы поговорить с Вами. Сейчас его сердце билось в несколько раз быстрее, чем когда-либо в этом поместье. А он уже и забыл, что такое чувствовать учащённое сердцебиение. Охотникам ведь нечего бояться на поле боя. А здесь… а здесь можно было бояться, минимум, неудачи. Которая, если произойдёт, то станет роковой. Серый юноша не особо проявлял какие-либо знаки, показывающие, что он готов к общению, но он решил продолжить диалог. — В нашей среде Вас называют бальзамировщиком, — начал он медленно, подбираясь к вопросу, — Но могу ли я узнать Ваше настоящее имя? Гробовщик недоверчиво глянул на него, после чего снова отвёл взгляд. Он вжался спиной в стену, понимая, что бежать от, кажется, абсолютно безобидного вне матча собеседника, уже некуда. И, всё же, ответил. Тихо и медленно, в своей привычной манере: — Карл. Эзоп Карл. Он улыбнулся. — Прекрасное имя, mon cher. Тогда позвольте и мне представиться. Моё имя Джозеф Десолье.Это было холодное весеннее утро. Но оно стало особенным. Ведь в тот день он впервые заговорил с тем, за кем так долго следил. Фотограф, наконец, исполнил своё единственное желание.