Герои за занавесом

Даруи никогда не страдал суеверностью. Он не доверял слухам, не обращал внимания на сны, которые, кстати, снились ему не так уж часто, и не воспринимал всерьез знаки и приметы. Словом, он был, как и многие другие мужчины. Однако равнодушие ко снам у него было по одной простой причине: подсознание Даруи по ночам не рождало ничего интересного. Даруи не был мечтателем; он много думал, однако фантазия была его слабой стороной, а если нет фантазий – нет и интересных снов. В случае Даруи все было именно так. До одного прекрасного момента, пока он не осознал, что младшая сестра его лучшего друга теперь не оставит в покое его сердце. После случая с похищением Шион и спасением Шинджи, младшая Ретто снилась ему каждый раз, когда ему вообще что-то снилось. Даруи радовался, что видит сны не каждую ночь. «Между нами никогда не было больше того, что приносил случай. Но, может быть, как раз это и привязывает и обязывает людей сильней, чем многое другое»*. Даруи и Шинджи случай приносил многое. Ему – куда больше. ..Даруи чувствовал жуткую усталость. Последние две миссии дались ему с трудом, он работал один на заданиях ранга А и S в течение последнего месяца, но жаловаться не смел. Даруи никогда не жаловался. Главной причиной тому было полнейшее отсутствие серьезного отношения к жизни. Даруи вообще ничего не воспринимал всерьез – ни службу, ни жизнь, ни окружающую его действительность. Обязательное отношение ко всему для него было чем-то другим, нежели серьезность. Даруи не считал себя везунчиком и в везение не верил, однако игривое отношение к жизни, пожалуй, было причиной постоянного успеха и отсутствия больших трудностей во многих вещах. Уставший и сильно измотанный шиноби присел на крышу своего дома, в котором появлялся весьма редко. Ему не хотелось есть, принимать душ, читать книги и даже идти спать. На Даруи напало его пропавшее два года назад обычное состояние – скука. Только в этот раз, приправленная моральным истощением, скука превращалась в апатию. Даруи не хотелось даже поднять глаза на огромную полную луну, которая в Кумогакуре была особенно крупной. Было полнолуние, в Деревне стояла полнейшая тишина, а небо, часть которого находилась в стороне Шинкугакуре, окрасилось в странный красно-фиолетовый цвет. Это было единственным фактором, на который Даруи обратил внимание. Чуть позже он подметил, что нижний левый краешек луны, под которым находился странно окрашенный участок неба, так же имел фиолетовый оттенок. Даруи не воспринимал это как нечто сверхъестественное, разве что, подметил, что это, пожалуй, было действительно красиво. В эту же ночь ему снился странный сон. Только ровно через год, когда этот сон приснится ему снова, Даруи поймет, что никогда его не забудет. Черное заброшенное кладбище не вызывало хороших ассоциаций. Здесь было холодно, пусто и настолько темно, что казалось, будто этот некрополь поглощает свет ночных светил. Ни одного ночного животного, птицы, даже насекомых – абсолютная Пустота. Даруи подумалось, что если бы он мог чувствовать призраков и души умерших, то и их бы здесь наверняка не оказалось. Даруи прекрасно осознавал, что он спит. Однако создавалось ощущение, будто он смотрит на все чужими глазами, четко и ясно, без провалов и тяжелой пелены, присущей даже самым реалистичным снам. Он видел, как из большого каменного склепа, стены которого были черными как после пожара, с такими же черными, будто сделанными из обсидиана, окнами вышло семь человек, четверо из которых были ему знакомы. Человек, что шел первым, был никто иной как глава клана Ретто, отец Асано и Шинджи, которые следовали сразу же за ним. Троих других он не знал, а последней была мать Шинджи. На младшей Ретто был надет черный плащ с капюшоном. Ее привели в ярко выделяющуюся на черном фоне белую гексаграмму. Шинджи опустилась на колени в самом центре, шестеро сопровождающих заняли места в углах гексаграммы. К ней подошел Озэму Ретто, снял с нее мантию, оставляя дочь полностью обнаженной, после чего к ней подошли остальные члены семьи – в том, что все присутствующие были членами клана Ретто, Даруи уже не сомневался. Перед Шинджи стояла большая глубокая чаша, в которую каждый сопровождающий, порезав себе строго левую руку, капнул приличное количество крови. Как только каждый из Ретто наполнил чашу, все они разошлись обратно на свои места. На кладбище наступила мертвая тишина. Подул сильный ветер, ветви мертвых деревьев скрипнули, и белые контуры гексаграммы разгорелись белым пламенем. Перед Шинджи, что так же сидела на коленях в центре фигуры, начал материализовываться прозрачный темный силуэт. Это был некто в капюшоне и длинном оборванном плаще, под капюшоном чуть позже стал виден человеческий череп. Из длинных рукавов появились костлявые руки, не обтянутые даже кожей, и Даруи понял: это – Смерть. Тот, от кого с таких страхом бегут все живые. Постепенно скелет начал приобретать человеческий облик, и теперь Смерть выглядел как очень бледный, худой черноволосый человек, в черных глазах которого, казалось, отражалась душа того, кто смотрел в них. - Господин Смерть… - в голосе Шинджи было слышно огромное уважение, почтение и восхищение к своему господину. Даруи видел профиль младшей Ретто, однако и этого было достаточно, чтобы увидеть, какое желание преклоняться перед Смертью выражало ее лицо. - Мое дитя, - Смерть коснулся указательным пальцем лба Шинджи. Его голос, холодный и далекий, был похож на шелест страниц древних фолиантов, на эхо прошедших эпох, это был тихий, но сильный, заставляющий преклоняться тембр, раздающийся одновременно отовсюду и из одного места. Даруи казалось, словно голос Смерти звучал в его голове. Шинджи подняла с земли чашу, наполненную кровью, подавая ее Смерти. Он взял чашу, ногтем прошелся по своей руке, из пореза на которой в чашу полилась черная, немного прозрачная жидкость, после чего занес сосуд над головой Шинджи. - Смерть – в Жизни, Смерть – Начало, Смерть – в Нас, - хором сказали шестеро Ретто. - Смерть – в Жизни, Смерть – Начало, Смерть – в Нас, - четко повторила Шинджи, закрыв глаза. - Мое дитя, теперь ты родилась по-настоящему, - прошелестел голос Смерти. Кровь семерых пролилась на лицо Шинджи и густыми ручьями потекла по ее обнаженному белому телу. Белый огонь гексаграммы стал синим, затем фиолетовым и, наконец, – черным. Небо над кладбищем и всей Шинкугакуре приобрело тот самый, уже знакомый Даруи красно-фиолетовый цвет, и нижняя часть луны налилась лиловым. Над могильными плитами поднимались мертвые души, проходили мимо Шинджи и касались ее лба… ..Когда Даруи проснулся, он не чувствовал тревоги. Он знал и понимал, что подобные сны должны вызывать страх и тревогу, ведь то, что он видел, было далеко за гранью человеческого понимания. Следуя своему характеру, Даруи должен был бы забыть ночное видение уже через пару часов, однако он ощущал странное умиротворение. В его груди расплывалось чувство спокойствия за Шинджи. Не находя ни одной причины или аргумента, Даруи знал, что жизни и здоровью Шинджи и, скорее всего, Асано ничего не угрожает. За все время это был единственный сон, который шиноби принял всерьез. В отношении остальных его философия не менялась, как и в отношении жизни в общем и целом. Пожалуй, именно поэтому у Даруи были настолько крепкие нервы и устойчивая психика. Он не изменял себе и был этим доволен. Ночи шли, миссии выполнялись, сны забывались, а Даруи знал, что с Шинджи все в порядке. И остальное было не важно.