Не бойся, когда ты один. Бойся, когда ты два.

Коля двойной. У парня секутся волосы, превращая один крепкий волосок в два слабых. Руки. Их словно две пары. Очертания ладоней становятся все менее четкими. Словно мир вокруг плывет, а голова у юноши предательски кружится. — Ваня, меня сколько? — с улыбкой спрашивает клоун, даже не надеясь на серьезный ответ. Они пока в России. Сидят за грязным обеденным столиком где-то в глуши. Кухонька маленькая, темная. Здесь окончательно утвердила свои права плесень, пыль и пауки. Это временное убежище, но «безмозглый» и сюда притащил свое дурацкое радио. Гончаров отмахнулся только. — Тебя слишком много. И тише, Бах звучит. Клоун кивает. Да, для Ванечки его, Коленьки и впрямь много. Слишком. Гончарову не понять, насколько собеседник пытается дожить свой век ярко. Без двойного отражения в печальной глади зеркал. Вторая оболочка ослабляет первую. Гоголь испытывает вечную тошноту и легкую усталость. Постепенно для блондина гаснет свет. В глазах часто темнеет. Коля чувствует, как другой он насыщается. Такой, как сам клоун. Со своими мыслями и душой. И чем более явны эти черты, тем ужаснее Николай себя ощущает. Все холоднее его тело, все темнее мир вокруг. Гоголь и раньше не был слишком толстым, а сейчас каждое ребрышко можно было рассмотреть. Обвести тонким длинным пальцем и приласкать. Кажется, хуже быть не может. Парень давно размышлял об этом. Второй он пока молчал, хотя лично у Гоголя сомнений не было: это временно. — Иди съешь что-нибудь, чучело. — Не хо… — хрип Николая сошел на нет. По коже парня бежали мурашки. Леденящий душу страх сковал грудь. Каждый вздох сопровождался болью. Виски сдавило, а глаза закрыть было просто невозможно. Тело больше не принадлежит Коле. Всем управляет тот. Другой. Внезапно тело сжалось и рухнуло с кровати, захлебываясь рвотными массами. Горячая и противная рвота. Она струями лилась отовсюду. Через рот, нос. Дышать было сложно. Рвало сперва остатками чая и пищи, а после… — Какого, — сорвалось с побелевших губ, но потонуло в очередном рвотном позыве. На полу, среди прочей дряни виднелись капли крови. А настоящий Гоголь стоял рядом. Его тело сейчас страдало, корчась на полу. Николай видел не себя, а измученного паренька-психопата. Может, оно и к лучшему, что первую личность изгнали? — Т-так и б-будешь стоять? — зло прошипел другой, пока мог вставить слово. Гоголь кивнул. Было ли страшно? Да. Страх — брешь в доспехах его души. Жаль, что понял парень это поздно.