Очень странные дела

Ужины в Норе давно не были такими тихими. Джинни вяло ковыряет овощное рагу, Молли и Артур тихо переговариваются о министерских делах, а Рон не спускается вниз с того дня, как его выписали из Мунго. — Джинни, тебе не приходило письмо от Лавгуда? — спрашивает Гермиона. — Приходило, — кивает Джинни. — Мистер Лавгуд хотел взять у меня интервью о «Холихедских Гарпиях». Он считает, что символ когтя на нашей форме — это урезанный герб древнего женского сестринства, которые умели говорить с животными. — И что ты ответила? — допытывается Гермиона. Я вижу блеск в ее глазах. — Отказалась, — Джинни пожала плечами. — А потом еще это нападение случилось… — Понимаю. Гермиона смотрит сочувственно, но слегка барабанит пальцами по столу. Понимаю ее нетерпение, мне тоже хочется обсудить эту новость, но при Молли и Артуре нельзя. — Поднимемся к Рону? — предлагает она. Я с готовностью встаю из-за стола. Мы торопливо поднимаемся наверх, Джинни плетется сзади. Наверное, стоит с ней поговорить, но у меня разговоры с противоположным полом в последнее время совсем не получаются. — Рон, привет! — Гермиона широко улыбается, заходя в комнату. — Как ты себя чувствуешь? Он лежит на кровати, задрав ноги на стену, в пижаме с пятнами на футболке, растрепанный, с небольшой щетиной. Совершенно разбитый. — Нормально, — отвечает Рон, даже не глядя на нас. Мы садимся рядом. Гермиона берет его за руку и гладит по волосам. — Мы скоро найдем этого урода, — говорю я. — Я тебе обещаю. — Глаз мне это не вернет, — отвечает он. И мне страшно от безразличия в его голосе. — Ну что ты, Рон? — мягко говорит Гермиона. — Ты справишься, мы что-нибудь придумаем. Мы с тобой. Но он никак не реагирует. Я вспоминаю Малфоя, корпящего над темномагическими фолиантами, и не могу понять, кто из них ведет себя странно. — Мы выяснили, что все жертвы были приглашены на интервью в «Придиру», — рассказываю я, чтобы сменить тему. — Думаю, стоит наведаться к Лавгудам и все разузнать. Как давно вы общались с Луной? Гермиона почему-то краснеет. — Давно ей не писала, забегалась с этой работой, — говорит она. — Я тоже все собиралась, — виновато кивает Джинни. — Месяц, наверное, с ней не виделись. — Завтра пообщаемся, — обещаю я. Вдруг раздается грохот, и мы все подскакиваем на месте. Я, Джинни и Гермиона направляем палочки на окно, а Рон остается лежать безучастным. — Сова, — выдыхает Гермиона с облегчением. Она открывает окно, и огромный черный филин влетает в маленькую комнатку Рона. Сев возле Гермионы, он цапает ее за руку. — Ну спасибо, вредная птица, — она тянется к письму. — У меня для тебя ничего нет, — говорит Гермиона, поглаживая филина. Тот недобро ухает и улетает прочь, слегка задев ее крыльями по волосам. — Разумеется, это от Малфоя, — она смотрит на конверт с серебряными вензелями. — У кого еще может быть такая агрессивная птица. Гермиона медленно открывает конверт и достает письмо, задумчиво читает. Там несколько строчек — я вижу это, когда она опускает письмо. — Малфой нашел ритуал, — говорит она. — Расскажет завтра. — Почему завтра? — восклицаю я. Мне уже надоели эти тайны. Почему нельзя было просто написать все в письме и избавить нас от приятной встречи? Проклятый хорек. — Гарри, уже поздно, — мягко говорит Гермиона. — Узнаем все утром. Я вижу, что она нервничает, но пытается не подавать вида. Рон лежит с закрытыми глазами и никак не реагирует на ее легкие поглаживания по волосам. Джинни сидит в кресле, поджав под себя ноги. — Странно, да? — спрашивает она. Я смотрю на нее вопросительно. — Что вы теперь с Малфоем и Паркинсон заодно. — Странно, — повторяю я слова Джинни. Мне чудится, что за окном проплывают не облака, а сизые кольца дыма. * * * Я просыпаюсь от стука в дверь. Нехотя встаю, шлепаю босиком по холодному полу, кутаюсь в огромный махровый халат — кажется, в нем еще Сириус ходил. Мне нравится этот дом, но с тех пор, как я снова живу здесь один, а Джинни в Норе, температура как будто упала до градусов слизеринских подземелий. — Гарри, это я! — доносится из-за двери голос Гермионы. Я и так знаю. Прийти ко мне мало кто может, а приходит и вовсе только она. Открываю дверь, впускаю Гермиону и солнечный свет, который неприятно слепит глаза. — У меня новости, — с порога говорит она, стягивая сапожки и вешая на меня свое пальто. Кланяюсь ей на манер дворецкого и легко улыбаюсь. — Добро пожаловать в берлогу, мисс Грейнджер! Она никак не реагирует на мою шутливую реплику и идет на кухню. Вешаю ее пальто и плетусь следом. На кухне пахнет кофе и булочками, Кикимер суетится у стола. Гермиона выглядит расстроенной, я замечаю, что у нее красные глаза. — Что такое? — спрашиваю я. Она протягивает мне свежий «Пророк». — Невилл, — говорит она дрожащим голосом. — Он был следующим, кто лишился глаза. Чувствую, как сердце пропускает удар и злость с новой силой собирается где-то в груди. — Джинни и Рон сегодня его навестят, но я предлагаю узнать, что нашел Малфой. Мы должны знать, чего нам ожидать, — Гермиона шумно вздыхает. — Это так ужасно, Гарри! Бедный Невилл. Я киваю и обнимаю Гермиону за плечи. — Мы найдем, кто это сделал, — говорю я. — Он больше никого не тронет. Она кивает. Мы молча пьем кофе, к булочкам она не притрагивается. — Пойдем? — я глажу ее по плечу, и Гермиона благодарно улыбается в ответ. Этот день, уже омраченный новостью о Невилле, должен был стать еще хуже. Я помнил о вчерашних перепалках с Малфоем и Паркинсон, а повторять их желания не было никакого. — Кстати, — вспоминаю я интересующий меня вопрос, — а где родители Паркинсон? Не хотелось бы на них наткнуться. — Мы их не увидим, — заверяет меня Гермиона. — Малфой сказал, что они уехали в Шотландию к родственникам на свадьбу, а Паркинсон не взяли, потому что ее там не особо любят. Ну, она ведь курит, ругается, в общем — ведет себя совершенно не как леди. — Это все Малфой рассказал? — удивляюсь я. Она пожимает плечами. — Мы немного разговорились. Пойдем скорее, — и тянет меня за рукав. Мы шагаем в камин, и зеленое пламя уносит нас прямо в логово чистокровных вампиров. * * * — Я пересмотрел вчера все эти книги, — Малфой выразительно окидывает взглядом стопку на столе, наверное, рассчитывает на особую похвалу, — и нашел то, что нам нужно. Мы с Гермионой сидим поодаль от него на небольшом диване. Она теребит в руках носовой платок — новость о Невилле ее не отпускает, — я наблюдаю за Паркинсон, которая крутится у зеркала и поправляет прическу. Наверное, ей должно быть одиноко здесь, в этом огромном мрачном логове. И грустно от того, что ее оставили, что родственники ее не любят. Но Паркинсон не выглядела расстроенной, и узнать, что она чувствует, было невозможно. Кажется, как будто только в тот момент, в коридоре, буквально на мгновение она была искренней. — Если бы ты мне вчера помогла, — продолжает Малфой, — мы бы, конечно, управились быстрее. — Пожалуйста, просто скажи, что ты нашел, — тихо перебивает его Гермиона. — А вы чего такие кислые? Кто умер? Паркинсон поворачивается с совершенно ослепительной улыбкой. И я вдруг очень хорошо понимаю ее родителей, эту стерву брать с собой никуда не хочется. — У нас есть еще один пострадавший, — сухо отвечаю я. — Невилл. На секунду улыбка исчезает с лица Паркинсон, но мгновенно появляется снова. — Похоже, мужчин этот маньяк не любит больше, чем женщин, — заявляет она. Малфой хмурится и торопливо листает книгу в кожаном переплете. — У него есть почти все, что нужно, — говорит он и начинает рассказ: — Это древняя магия индейских племен, еще с тех времен, когда жертвоприношения считались обычным делом. Гермиона вздрагивает от этих слов, мне тоже становится не по себе. — Все же знают, что такое ловец снов? — спрашивает Малфой. Кивают все, даже Паркинсон. — Обычный ловец защищает от простых кошмаров, которые могут сниться каждому из нас, — продолжает он. — Но есть кошмары, которые буквально высасывают из тебя все силы, убивают изнутри, настолько они кажутся реальными. Я нервно сглатываю, вспоминая о своих снах, связанных с Волдемортом. — Для таких снов требуется особый амулет: нужно взять человеческие волосы и сплести из них паутину, которая будет ловить кошмары, по ее краям повесить человеческие глаза, которые будут неустанно следить за злыми духами, а в центре поместить человеческое сердце, которое будет давать свою силу. — Сердце? — дрожащим голосом переспрашивает Гермиона. Малфой кивает. — Нам срочно нужно к Лавгудам, у нас больше нет вариантов, — я вскакиваю с дивана. — Больше никто не должен пострадать. Гермиона кивает и встает вслед за мной. — Нужно сообщить об этом в Министерство, — говорит Малфой. — И не лезть к этому психопату прямо в руки. — Нам не нужна твоя помощь, — говорю я. — Не переживай, мы замолвим за тебя словечко, чтобы тебя взяли на стажировку в Аврорат. Гермиона смотрит на меня с непониманием, Малфой — со злостью. Паркинсон что-то тихо говорит, но я не могу разобрать ничего кроме «чертов Поттер». — Какая мне теперь стажировка без глаза? Этот протез нужно ждать целую вечность! — зло кричит Малфой и добавляет чуть тише: — Дебил. — Придурок, — бросаю я в ответ и тяну Гермиону за собой. Она покорно идет следом. * * * Мы стоим около дома Лавгудов, солнце слепит глаза. Сад вокруг дома цветет яркими красками, я чувствую легкий запах цитруса и роз. Я не был здесь с тех самых пор, как Ксенофилиус Лавгуд почти сдал меня Пожирателям Смерти. Надеюсь, новый прием будет более радужным. Мы проходим по дорожке, усыпанной камнем, и озираемся по сторонам. Вокруг — зеленые поля и ни души. Тишина рядом с этим домом пугает. Я останавливаюсь у двери и смотрю на Гермиону, она ободряюще кивает и держит палочку наготове. — Давай, — шепчет она. Заношу руку, чтобы постучать, и слышу тихий вскрик Гермионы. Секунда — и она падает на землю. Я кидаюсь за ней, но в ту же секунду меня пронзает острая боль в шее, и я отключаюсь. * * * Когда я прихожу в себя, голова раскалывается от боли. Я плохо вижу, где нахожусь, потому что на мне нет очков, но чувствую, что связан. Делаю несколько попыток высвободиться — бесполезно. Помещение напоминает мне лабораторию: я лежу под наклоном, как в кресле у стоматолога, надо мной яркая лампа, вижу очертания шкафов, но совсем нет солнечного света, как будто все находится под землей. — Гермиона? — тихо зову я. — А-а-а, очнулись, мистер Поттер? — слышу я скрипящий голос. Ко мне подходит мужчина в белоснежном халате с длинными светлыми волосами. — Мистер Лавгуд? — Да-да, — отвечает он. — Мне жаль, мистер Поттер, но вы сами виноваты. Моя малышка больна, ей так плохо, я должен помочь. — Луна? Что с ней? Я снова делаю попытки освободиться, пока Ксенофилиус стоит ко мне спиной. Пытаюсь сотворить беспалочковую магию — не выходит. У Гермионы бы наверняка получилось! Вот только где она? — Моя малышка заболела, зачахла. Видите ли, мистер Поттер, у нее совсем не осталось друзей. Все про нее забыли, — он не поворачивается, что-то переливая по колбам. — А знаете, какое лучшее лекарство от всех болезней? — Какое? — спрашиваю я, пытаясь протянуть время. — Любовь, мистер Поттер, — Ксенофилиус подходит ко мне с колбой и острым металлическим предметом, похожим на скальпель. — Но вы не хотели дать моей девочке любви, поэтому я заберу ее сам. Я снова пытаюсь высвободиться, на этот раз вкладывая всю свою силу. Веревки больно впиваются в кожу, а голова снова начинает раскалываться. — Мистер Лавгуд, вам лучше отпустить меня, — говорю я сквозь зубы. — Мы поможем Луне, вам не нужно больше никого ранить. — Никто не поможет ей, кроме меня, — грустно отвечает он и хватает меня за подбородок. Я вырываюсь, потому что он пытается влить в меня ужасно горькое зелье. Лавгуду удается влить несколько капель, я чувствую, как остатки зелья стекают по моей коже. — Где Ге-ге-рмиона? — язык заплетается, и я с трудом выговариваю слова. — Придется стереть ей память, — отвечает Лавгуд. — Она очень не вовремя появилась здесь. Находиться в трезвом сознании становится все сложнее, я чувствую, что и так мутная из-за отсутствия очков картинка начинает расплываться. У меня больше не получается пошевелиться, в панике я пытаюсь сказать или сделать хоть что-нибудь — бесполезно. Все, что мне остается, невнятно мычать и моргать. — Мне нужно ваше сердце, мистер Поттер, — говорит Лавгуд. — Но вы должны находиться в полном сознании, поэтому я просто вас обездвижил. Я мычу и жмурюсь от яркого света лампы, который он направляет прямо мне в глаза. — Ваше доброе храброе сердце будет последним элементом, мой ловец кошмарных снов будет готов. Луна так слаба, — он нервно всхлипывает. — У меня осталось совсем мало времени. Я чувствую, как сердце бешено стучит в груди. Неужели еще пара мгновений — и оно перестанет биться? Холодное прикосновение скальпеля отрезвляет меня. Лавгуд делает надрез, и я чувствую боль, чувствую, как сталь погружается все глубже под кожу. Мне хочется выгнуться и кричать, но я не могу этого сделать. Не могу сделать ничего. Лавгуд делает новый надрез. Внутри своей головы я ору благим матом и надеюсь, что скоро потеряю сознание от боли. — Тише, мистер Поттер, пока вы нужны мне живым, — он словно читает мысли и подносит к моему носу едко пахнущую тряпку, которая в момент пробуждает меня от агонии. Сколько раз я был лицом к лицу со смертью, но еще никогда не чувствовал себя таким беззащитным. Боль усиливается. Я слышу громкий хлопок… и все стихает. Чьи-то холодные руки касаются меня, стягивают с кровати. — Давай же, Поттер. Это Паркинсон, но я не могу понять — настоящая она или плод моего воображения. Мысли роятся в гудящей голове, а сердце стучит с такой силой, что, кажется, вот-вот вырвется в проделанные Лавгудом надрезы. Я все еще не могу шевелиться, и она тянет меня на себя. Не выдерживает тяжести моего тела, и мы оба оказываемся на полу: я лежу на ней сверху, чувствую сладкий запах табака, и мне отчего-то становится так хорошо. Я закрываю глаза. — Поттер, не умирай, — шипит она. Мысленно я смеюсь. Живее всех живых — благодаря ей. Паркинсон скидывает меня с себя, и теперь я лежу на спине. Она исчезает, и меня захлестывает паника. Боль в груди не утихает, зато, кажется, мое тело снова возвращается ко мне. Я пытаюсь повернуть голову, чтобы найти Паркинсон, но она сама склоняется надо мной, загораживая свет. Лучи от лампы позади нее выглядят так символично, как будто она… — …ангел, — хриплю я. Я слышу ее мелодичный смех, и паника окончательно отпускает. — Вот это тебя приложили, — говорит она и склоняется над моим лицом. Еще мгновение — и я чувствую, как ее губы касаются моих губ, легко, совсем невесомо. Я даже толком не могу ответить, но чувствую тепло, которое разливается по телу. — Ну ты и бревно, Поттер. Паркинсон надевает на меня очки, и теперь я вижу все: ее темные сияющие глаза, светлую кожу и маленькую, едва заметную родинку над губой. Отчетливо вижу лабораторию, в которой нахожусь — со стены тремя глазами на меня смотрит ужасного вида ловец снов из перепутанных длинных волос; глаза вращаются, а посередине свободное место, как раз для моего сердца. Она легко встает с пола, подходит к ловцу. Глаза следят за каждым ее движением. — До чего жуткая херня, — говорит она, но не может оторваться, завороженная. — Вот этот глаз — Драко, — Паркинсон водит пальцем вокруг одного из них, и он послушно следует за этой траекторией. — Бр-р! Выглядит очень пугающе. — Надо уходить, пока этот сукин сын не очнулся, — ругается она совсем не аристократично. Наверное, в этом и есть суть Паркинсон — от аристократии в ней только чистая кровь и фамилия. — Можешь встать? — она дает мне руку, и я пытаюсь подняться, опираясь на нее. Тело меня слушается, но с трудом. У меня уходит несколько минут, чтобы встать, но Паркинсон не торопит меня и не смеется. Она просто стоит рядом и поддерживает, чтобы не упал. — Где Гермиона? — спрашиваю я. — Не переживай, Малфой ее нашел, живая была. Мы медленно выходим из лаборатории, и три глаза неотрывно следят за нами. — Получается, — говорю я, отдышавшись, — ты меня сначала убить хотела, а теперь решила спасти? Паркинсон пожимает плечами. — Девушки бывают такими непостоянными, — смеется она. Наверх ведет узкая лестница, и мы идем очень близко. Паркинсон держит меня за талию, и подталкивает сзади. — Панси? — тихо зову я. — Чего тебе? — Я ошибся. Ты не все портишь. Возможно, ты портишь только некоторые вещи. — О, заткнись. Паркинсон пихает меня локтем в бок, и я сдавленно охаю от боли. Она улыбается. * * * Мир буквально перевернулся с ног на голову: Паркинсон поддерживает меня, чтобы я мог нормально идти, Малфой залечивает царапины на лице Гермионы, пока она полулежит в кресле. — Гарри! — она видит меня и делает слабые попытки встать. — У тебя кровь! — Грейнджер, не дергайся, — осаживает ее Малфой. Я осматриваю себя: с левой стороны у меня красуется три надреза, кожа похожа на лоскут. Мне незнакомы заклинания, которые могут просто это залечить. Паркинсон заматывает меня в кухонным полотенцем, и ругается, когда пачкает руки моей кровью. Я смеюсь и охаю от боли. Голова трещит, как будто меня огрели дубиной. — Надо проверить Луну, — говорю я. — Ты отключишься на первой ступеньке, Грейнджер, может быть, дойдет до второй, — возражает Паркинсон. Я почти тронут этой своеобразной заботой. — Это бесполезно, — говорит ей Малфой, — глупые гриффиндорцы все делают по-своему. Он подхватывает Гермиону на руки и идет к лестнице, ведущей в комнату Луны. Та слабо сопротивляется, но ее сил не хватает, чтобы сказать или сделать что-нибудь вразумительное. — Какая ты дохлая, Грейнджер, — ворчит он. — Мешок с костями. Гермиона почему-то улыбается. * * * В комнате Луны темно, поэтому я не сразу замечаю ее, свернувшуюся в комочек на кровати. — Луна? — тихо зовет Гермиона. Комнату наполняет истошный крик. Я вздрагиваю и подбегаю к кровати, Гермиона пытается сделать то же самое, но без поддержки Малфоя почти падает посреди комнаты. Тот ругается и помогает ей встать. Луна бледная, волосы спутанные, под глазами синяки, губы искусаны до крови. Она как будто спит, но глаза ее открыты. — Мы здесь, все хорошо. Мы поможем тебе, — я глажу ее по плечу, и чувствую, как она горит. — Все хорошо, — повторяет она. — Вы пришли, все хорошо. Гермиона садится рядом на кровати и взволнованно разглядывает ее. Кладет руку на бледный вспотевший лоб Луны. — У нее жар, — говорит она, — нужно срочно доставить ее в Мунго. Я киваю и протягиваю руки, чтобы поднять Луну на руки. Но она отталкивает меня с такой силой, что я, удивленный, отпускаю ее. — Все хорошо, вы здесь. Кошмаров больше нет, у меня теперь цветные сны. Она начинает кашлять и задыхаться. Я снова беру ее на руки — нужно уходить как можно скорее. Луна больше не вырывается, она обмякла в моих руках, и лежит безжизненной куклой. Мы шагаем в камин, и зеленое пламя уносит нас из дома Лавгудов — места, в которое я надеюсь больше никогда не возвращаться. * * * Мы в палате у Гермионы. Иногда мне кажется, что моя жизнь состоит из сплошных походов по Мунго, уже можно заводить здесь собственную комнату со всеми удобствами. Здесь, на удивление, много людей: Рон и Джинни, Малфой, Паркинсон, даже Невилл пришел. Я смотрю на трех одноглазых однокурсников, и все это кажется мне какой-то странной шуткой. — Ну же, Гарри, — торопит меня Джинни. — Луна заболела, — продолжаю я свой рассказ, — магической лихорадкой. Но Ксенофилиус решил лечить ее своими методами. Луне становилось все хуже, но грустила она только из-за того, что друзья о ней забыли. Он писал тебе, — я посмотрел на Джинни, — Чжоу, с которой они были приятельницами, даже Гринграсс написал, хотя они с Луной мало общались, просто однажды разговорились в Косом переулке, а мистер Лавгуд это увидел и запомнил. Хотел заманить вас к себе в дом на интервью, а заодно заставить посидеть с больной дочерью — таким был его план изначально. — Я чувствую себя ужасной подругой, — говорит Джинни. — Не твоя вина, что мистер Лавгуд сошел с ума, — успокаивает ее Гермиона. Она сама бледная и ослабшая, ей пришлось принять Костерост из-за перелома ребра. Я прекрасно помню, как ощущается эта адская боль. Но Гермиона боец, и вида не подает. — После этого мистер Лавгуд прочитал в книге один из способов прогнать кошмары при лихорадке — сделать ловец снов. Что было дальше, вы знаете. Невилл и Рон пострадали, потому что не навещали Луну, как и девочки, а Малфой — потому что обижал ее в школе. В палате поднимается шум: все начинают обсуждать произошедшее. Малфой спорит с Невиллом, но вполне безобидно, даже Гермиона слушает их и улыбается. Я замечаю, что Паркинсон выскальзывает из палаты, и через несколько секунд выхожу за ней. Я нахожу ее на веранде, где она стоит, опершись на белоснежное ограждение, и курит. — Ненавижу больницы, — говорит Паркинсон, когда замечает меня, — в них нельзя курить. Пожимаю плечами и встаю рядом. Мы смотрим на маленький зеленый парк, в котором больные гуляют со своими сиделками, и молчим. Думаю, что как будто бы прошел все стадии привыкания к Паркинсон: от ненависти и отрицания до принятия. — Спасибо, Панси. Я ведь тебя так и не поблагодарил. — Поттер, прекрати, я сейчас заплачу. Она смеется. — Но целуешься ты дерьмово, — добавляет она, поворачиваясь ко мне лицом. И я вижу хитрый блеск в ее глазах. — Я был обездвижен! Мое возмущение веселит ее еще сильнее. — Не переживай, Поттер. Я могу научить, если захочешь. Я закатываю глаза от такой наглости, но ничего не отвечаю. Паркинсон выпускает кольца дыма, и я наблюдаю, как они растворяются в воздухе. Мне удивительно хорошо. Странные дела происходят. Очень странные дела.