Невеста по расчёту

      Думаете, браки по расчёту уже не актуальны? Вы уверены, что они канули в лету вместе со старыми порядками и обычаями? К превеликому сожалению, нет. Браки ради денег до сих пор есть. Они как ветра, никогда не исчезнут и не сотрутся с лица земли. Правда, среди простых людей такие браки не приветствуются.       А вот среди сливок общества расчётный брак приравнивается к повседневному занятию. Для олигарха, что потерял все свои богатства, выдать дочь замуж за какого-нибудь сына банкира, что не против видеть рядом со своей кровинушкой миловидную девчонку, всё равно, что зубы почистить. Зато какая выгода!       Дочь пристроена, бизнес не рухнул карточным домиком от порыва ветра, деньги в кармане вновь шуршат и шелестят. Чудно, просто чудно до ужаса.       Всегда есть две стороны одной медали. Никто никогда не даст гарантии, что та самая девушка не влюбится в названного жениха, которого видела от силы раза три в живую. Никто не даст гарантии и на то, что жених с первого взгляда возлюбит девчонку, будет ходить за ней попятам. Да разве кто даст честное слово, что он, в конце концов, не будет против такой неяркой перспективы.       Особенно если сердце уже занято. Не будет лишенный свободы слова и независимости молодой мужчина оставаться всегда рядом с новоиспечённой женой. Что там её уговоры и угрозы родственников, что трясутся только из-за денег и благосостояния бизнеса, когда душу влечёт совершенно к другой особе.       Брак по расчёту.. злая, однако, вещь. Не иначе, как жестокая игра с молодыми и юными сердцами, что даже понять не успели, в чём дело, а уже оказались сплетёнными узами брака и свадебных клятв. Нет радости в этом торжестве, не слышен радостный смех невесты, всхлипы счастливых матерей. Только шумят деньги, да недовольно фырчит жених.       В тот день, по началу, радостный и светлый, Амалия улыбалась. С нетерпением ждала, когда увидится вновь с женихом, сможет взять его за руку, прижаться к его груди, скрепив брак поцелуем.       Шорох белого подвенечного платья ласкал слух, весело стрекотала скрипка в конце зала. Дядя жениха настоял, чтобы торжество, хоть и вынужденное, было красивым и безупречным.       Стоило Амалии увидеть того, с кем отныне свяжет свою жизнь, сердце пропустило удар. Он был мрачен, словно это не свадьба, а похороны. Молодой девушке было известно, почему. Она прекрасно знала, на что идёт, когда отец на семейном ужине объявил столь неожиданную новость. И провалиться ей там, где она сейчас стоит, но ей хотелось этой свадьбы. Трепетало сердце при мысли, что именно он увенчает её безымянный пальчик красивым кольцом.       Амалия была влюблена в него. Два года этот немногословный племянник директора «Клина»* посещал отцовский банк, всё чаще заходила речь о кредитах и выплатах, но Кенни попросту не мог выплатить такие суммы. А Амалия, подрабатывая секретаршей отца, замирала и тяжело дышала, стоило только Леви пройти в кабинет сэра Сэмюэльса.       А когда представилась такая возможность, с руками и ногами вырвать Леви себе, Амалия не смогла отказаться. Хотя знала, знала отлично, что она ему неинтересна. Знала, что не будет счастлива в браке, что это только выгодная сделка, некая подпись юридического договора между двумя организациями.       Возможно, Амалия была не в себе, когда соглашалась на свадьбу. Но разве могла она отказать этому предложению, когда на горизонте маячила возможность видеть Леви каждый день, а может, даже возможность прикасаться к нему!       Она помнит тот день, восьмое октября, так же ясно, как будто оно было вчера. Помнит морось на улице, редкие и пухлые тучки на небе. Помнит, как с нетерпением ждала приезда в ЗАГС, помнит всё.       Особенно в память въелось лицо Леви. Мрачное, лишённое всякой радости, не то, что личико Амалии. Он не улыбался, молчал, даже не повернулся к невесте, когда та появилась на пороге маленькой церквушки. Амалия тогда почувствовала скрежет собственного сердца за рёбрами, стало неприятно и стыдно за саму себя: можно ли было соглашаться на это, обрекая его на явные мучения жизни с ней под одной крышей? Девушка тогда думала только о себе, не задумываясь о чувствах Леви.       Уголки её губ в тот миг опустились, она стояла рядом с ним перед алтарём молча, не смея даже краем глаза смотреть на него. В зале не стихал гул немногочисленных гостей, а они молчали, вминая в тёплую атмосферу ком стыда и неприязни.       Леви ни разу на неё не взглянул во время праздника, хотя, праздника ли? Для него это была просто пьянка, схожая с корпоративом. И Амалия его совершенно не интересовала, не привлекала, только отталкивала. Молчит как рыба, а Леви-то знает, как она любит трещать попусту. Сжимается, будто её вот-вот обухом огреют, смотрит на него робко, словно ей запрещено это делать. Ему тогда было до одури противно быть рядом с ней, терпеть её компанию.       Его сердце влекло его совершенно не к смущённой брюнетке, а к горячей и пылкой шатенке, что жила совсем недалеко от церкви, в паре километров, в большом и богатом загородном доме.       Он любил Ханджи. Или был так уверен в том, что страсть, вспыхивающая внутри, когда он стоял рядом с Зое, являлась любовью. Леви был настроен решительно, навещал Ханджи каждый божий день и был готов не проводить дни в квартире в центре города, а быть рядом с Зое, не отходя ни на шаг.       Ему немного льстило то, что Амалия согласилась быть рядом с ним, несмотря на то, что она знает о его чувствах к другой. Это в какой-то малой доле тешило самолюбие: с ним готовы быть, зная, что это принесёт много боли.       Когда они приехали в свою квартиру, которую любезно подарил молодожёнам отец Амалии, Леви с порога открыто и серьезно поговорил с девушкой. - Забудь о том, что было в церкви. Нас, - Леви показал пальцами кавычки, - никогда не будет. Не смей надумать себе призрачных надежд, мы никогда не будем вместе. Весь этот брак – фикция, чтобы вытянуть организацию дяди из долговой ямы, Амалия. Надеюсь, ты меня понимаешь.       И он ушёл, не вернувшись вечером домой.       Тогда Амалия познала всю боль разрывающегося на куски сердца, ведь знала, к кому он ушёл и с какой целью. Её до дрожи пробрали слова Леви, произнесенные так холодно и неприязненно, будто бы он отчитывал дворовую шпану за мелкие и подлые выходки.       Она плакала всю ночь, сжимаясь и стискивая холодное постельное бельё на кровати. Амалия чувствовала, как в тишине квартиры дребезжат тонкие стены от её сиплых рыданий, как трясутся шторы от дуновения ночного воздуха, что холодными порывами проникал через открытую форточку.       Амалия считала, что свадьба – это нечто такое светлое и доброе, что должно безотказно скреплять две души вместе. Особенно теснилась молодая душа от мысли, что молодожёны скрепляют свои сердца в первую брачную ночь горячими поцелуями и касаниями.       Но ночь была холодна, кожа покрывалась мурашками, плечи подрагивали, ведь их не успокаивали мужские руки. Стало тоскливо и одиноко, но Амалия винила в своих мучениях только себя, себя, и никого больше.       Леви был с Ханджи. Такая формальность, как очерк в паспорте и кольцо на пальце не смущали мужчину. Он горел только рядом со смуглолицей красавицей, отдавался этому ярому порыву полностью и безотказно. Хотя сам был таким же одиноким, как и Амалия.       Ханджи не стремилась приковать Леви рядом с собой узами и колечками, не стремилась искать у него поддержки и помощи. Их частые встречи заканчивались одним и тем же: разбросанной одеждой и сбивчивым дыханием, большего им не нужно было. Простая интрижка, мимолётный роман, но Аккерман уверял себя: он влюблён в Ханджи. Самовнушение, развитое получше, чем у девушек-спичек, что лопочут о своём лишнем весе и безудержно худеют всю свою жизнь, смогло надломить Леви.       Он твердил сам себе, что влюблён в Зое, что любит её, именно любит. Плохую шутку с ним играет его резко выделяющаяся любовь к обозначенным границам и рамкам. Не будь в нём этой поганой черты, не смог бы идти на поводу своих желаний, что въелись в его поведение привычками. Не соври он себе, что их пылкие встречи, напоминавшие приступы горячки, схожи со свиданиями, Аккерман не знался бы с Ханджи больше ни секунды.       Леви не носил обручального кольца, да и привычка Амалии носить его, раздражала. Она ведь знает, что ничего между ними быть не может, но продолжает каждое утро натягивать на тонкий палец аккуратное серебряное кольцо.       Амалия исполняла роль жены и хозяйки добросовестно. Не давала поводов для ревности, хотя Аккерман спокойно заявлял о том, что она имеет полное право видеться и быть с кем угодно и когда угодно. Девушка убиралась почти каждый день, ведь дядя Леви, Кенни, предупредил Амалию о больной любви племянника к безупречной чистоте. И убиралась она тщательно, сметала пылинки с каждого квадратного сантиметра пола, чтобы только Леви на мгновение уделил ей долю своего внимания, хотя бы посмотрел бы на Амалию.       Но Леви молча осматривал квартиру, советовал купить моющие средства получше, и уходил в кабинет.       Амалия кожей ощущала тяжёлую атмосферу в квартире, чувствовала резь в груди от стальных и беспрестанных расспросов Леви о проходящем женском дне, её спину морозило от ледяного взгляда прищуренных синих глаз. Хотелось раскричаться и заплакать, обвинить Аккермана в бесчувствии и излишней холодности. Но ведь девушка знала, на что идёт.       Аккерман часто слышал ночью глухие всхлипы в комнате Амалии, и сердце его тоскливо ныло, но через пару мгновений успокаивалось. Девушка знала, что её ждёт, и винить себя в её муках не было смысла. Но ведь он рушил её мечты о счастливой жизни вдвоём, возможно, даже портил ей самые лучшие мгновения её молодой жизни.       Амалия страдала. Каждую ночь она ждала, что он придет к ней, слабо обнимет одной рукой, хотя бы в лоб поцелует. Только вот скрипела не дверь в её комнату, а входная дверь. Он почти каждый день уходил под самую ночь, а утром, когда Амалия убирала грязную одежду в стирку, нос щекотали сладкие ноты женского парфюма: он вновь был с ней.       Амалия больше не улыбалась, только чуть приподнимала уголки губ, когда приносила в кабинет Леви заварник с горячим чаем и тарелку с завтраком. Леви отказывался, говоря, что он не бессильный и может сам себе приготовить еду. Амалии так хотелось на мгновение стать для него значимой, важной, даже такой мелочью, как завтрак, тронуть его сердце, почувствовать любовь, стать на миг похожей на Ханджи. Леви был непреступен, считал Амалию просто соседкой по квартире.       Момент, когда боль собственного сердца стала нестерпимой, а настроение опустилось ниже плинтуса, Амалия ощутила резко. Она стала серой, будто выцвела, изнутри прорывались светлые и тонкие лучи привязанности, но, встречаясь с хладной скорлупой Леви, лучи меркли, и девушка становилась ещё более грустной и унылой.       Стало быть, она вовсе неинтересна ему. Он даже не здоровается с ней, просто ходит мимо, изредка интересуясь, на какой кухонной полке оставлен чай. Спокойный и непринуждённый тон мужчины впивался кольями в душу, и Амалия решилась на такой шаг, как прощание с жизнью.       А смысл жить? Родители, кажется, вовсе забыли о дочери после свадьбы, не звонили, а если и удосуживались набрать номер дочери, быстро расспрашивали обо всём, отключались, снова забывали на несколько месяцев. Друзей не было, Амалия никогда не имела гурьбу знакомых, что могли бы вытянуть девушку из всепоглощающей печали.       А Леви.. с Леви совсем был мрак. Все попытки вызвать в нём ответные чувства и действия рушились, падали обломками к ногам Амалии. И девушка сдалась: её чувства безответны, попытки проигрышны, действия бесполезны.       Она напилась множества таблеток из аптечки, даже не разбирала, что это за лекарства, закидывая пилюли и капсулы в рот. Одни горчили, вторые шипели на языке, третьи свободно проскальзывали в горло, раздражая оболочку желудка.       От обилия медикаментов Амалии стало худо. Голова стала ватной, ноги подкашивались, она прилегла на свою кровать, сжимая пальцами плед. С губ до сих пор не сошёл горьковатый привкус таблеток, а живот стал скручиваться в рогалик. Её тошнило, но выйти в ванную комнату она не смела.       Леви пришел неожиданно рано, намного раньше того времени, в которое он обычно возвращался от Ханджи.       Непривычная тишина в квартире заставила его задуматься. Обычно Амалия встречала его прямо около порога, забирала тяжёлое пальто, припорошенное мокрым и редким февральским снегом, сообщала о горячем ужине на плите и свежезаваренном чае.       Сейчас было совершено тихо, и Аккерман не мог оставить всё так, как есть. Он опешил, чувствуя внутри прорывающийся наружу росток ревности: неужто ему стало неприятно оттого, что девушка может быть с кем-то другим сейчас, расслабляться в чьих-то объятиях?       Но болезненный стон и грохот стеклянного стакана отрезвили мужчину, а путы отпустили сердце: она дома. Стон повторился, теперь был громче и тяжелее. Леви уверенно зашёл в её комнату, наблюдая неприятную картину. Амалия скручивалась на кровати, морщась и закусывая губы. А на столе в хаотичном порядке были разбросаны блистеры с разноцветными таблетками.       Мужчина почувствовал клокотание ярости внутри, кулаки угрожающе хрустнули. Как она могла так безрассудно поступить? Синие глаза в шокирующей догадке раскрылись: она сделала это из-за него?..       Амалию удалось спасти. Сквозь приступы рвоты, которые очищали сокращающийся в спазмах желудок, девушка отмечала, как бережно держит её за плечи Леви и как отводит в сторону копну черных волос, чтобы они не пачкались. На глаза навернулось несколько крохотных солёных капелек, хоть и не в желанной обстановке и при дурных обстоятельствах, он заботился о ней, впервые за год совместного проживания.       Стоило Амалии поправиться, как Леви строго отчитал её за столь глупый проступок. И девушка с замиранием сердца различала в его голосе беспокойство и тревожность: скорлупа трескается.       Леви и сам слышал этот треск, слышал и скрип сердца. Он боялся признаваться, но сдался спустя часы самоедства. Аккерман боялся за Амалию, боялся, что она может погибнуть от передозировки препаратами, что он мог и не успеть, если бы задержался у Ханджи дольше.       Ханджи.. Всё чаще Леви, пребывая в компании Зое, вспоминал Амалию. Ханджи отличалась от его жены. Смуглолицая не заботилась о нём, не встречала на пороге, да и не интересовалась проблемами, что могли терзать мужчину. Трепет её тела начинал докучать Аккерману, а влажные и страстные поцелуи становились противны.       Уверенность в чувствах к ней слабла.       Леви хотел, чтобы Ханджи, если она «испытывает» к нему ту же «любовь», что и он сам, хоть немного переживала за него, волновалась, говорила тепло и тихо о нём, готовила ему и просила никуда не уходить, как порой просила Амалия, провожая Аккермана мутным от слёз взглядом.       Зое не чувствовала ничего из того спектра эмоций, что чувствовал Леви. Он был для неё отдушиной, способом расслабиться, не более.       И теперь неожиданный и резкий поворот судьбы поразил самого Леви.       Ханджи уехала из города, оставив своего любовника на вольные хлеба. Аккерман сотрясся от этого события, как обычно дрожит земля от разрядов глухого грома во время шторма.       Рухнули мигом все поверья в любовь к этой ветреной и безумной женщине. Леви понял со скорбью и тупой болью внутри, что занимался плохим самообманом, что посмел идти на поводке у желаний и мечт непозволительно долго.       Амалия не смела радоваться этой маленькой победе. Ей было неприятно видеть бледного и скучающего Леви. Всё же он привязался к Зое, её скорый отъезд ранил его, но не глубоко.       Жена была рядом, словно ангел-хранитель. Амалия пыталась отвлечь Леви от скуки и уныния всеми способами, но поначалу мужчина сопротивлялся женским попыткам вернуть его к обычной жизни. А после, спустя пару месяцев, уголки его губ слабо приподнимались, когда Амалия приносила в кабинет завтрак, спрашивала, как он чувствует себя, нужно ли ему что-то.       Аккерман чувствовал вину перед этой хрупкой девушкой. Она тянулась к нему всё это время, тянется до сих пор, а он так глупо оскорблял её, порываясь к мнимым мечтам. А ведь сам когда-то предупреждал Амалию о том, что нельзя ставить перед собой несбыточные цели и выдумывать себе призрачные надежды.       Они явно сблизились к концу второго совместного года жизни. Вечера проводили на диване, в тишине и спокойствии, Леви несмело обнимал Амалию за плечо, а внутри неё творилось нечто. Наконец-то она чувствует его руки на своей коже, наконец-то может прижаться к нему без страха и стыда. И он вечером никуда не уйдёт, не только потому, что не к кому, но и оттого, что не хочет оставлять её надолго одну.       Да, скрепя зубами и всё ещё пытаясь отрицать зарождающиеся внутри тёплые чувства к Амалии, Леви нехотя признался перед самим собой: она начинает ему нравиться.       Когда он относил уже спящую жену в комнату Леви не упускал возможности пропустить сквозь пальцы мягкие чёрные прядки, как бы невзначай касаясь румяных щёк и ушей. В ней было прелестно всё, и Аккерман соглашался с этим.       Но, видно, судьба всё ещё желала проверить молодую чету на наличие сил и терпения к окружающим невзгодам.       Восьмого октября опять шёл дождь, и Леви, ожидающий возвращения Амалии из магазина, с некой теплотой и умиротворением внутри вспоминал день их свадьбы. Несуразный день, наполненный тоской и печалью. Аккерман отрешённо подумал, что стоит когда-нибудь повторить день бракосочетания, но теперь всё будет иначе, по-другому, с любовью и нежным трепетом.       Стол на кухне был скромно накрыт домашним ужином, а рядом с расписной тарелкой для Амалии покоился миловидный букет полевых цветов. Девушка была без ума от ромашек и васильков.       Когда скрежетнули ключи в замочной скважине, немного судорожно и дёргано, Леви насторожился. Амалия открывала дверь всегда почти бесшумно, сейчас же явно было что-то не так.       Он встретил не Амалию в коридоре, а сплошную серую груду порванной одежды, расписанной грязью и кровью. Она тряслась, а когда ноги совсем подвели хозяйку, Амалия рухнула на пол, беззвучно рыдая. Аккерман сжал кулаки с такой силой, что пальцы норовили сломаться, а суставы вот-вот выгнулись бы неестественно.       Над ней надругались       Леви быстро преодолел эти три жалких метра, разделяющие его и дрожащую Амалию. Стоило мужчине в порыве беспокойства наклониться к ней, как девушка сдавленно замычала, шепча сбивчиво «нет», зажимая бёдра и прикрывая разодранную на груди рубашку руками.       Леви взял её за ладони, и Амалия истерично забилась в его руках, брыкаясь ногами. Боялась, что с ней вновь сделают то ужасное и противное, что сделали в темном проулке в паре кварталов отсюда. - Тиша, Лия, это я. Тише, прошу, успокойся. – Бархатный голос расслабил девушку. Она, сглатывая слёзы и задыхаясь от недостатка кислорода, накинулась на крепкую шею, шкрябая ткань рубашки сломанными ногтями.       Леви стоило невероятных усилий угомонить внутри себя полыхающий костёр ярости и ненависти к тем выродкам, что посмели поднять на Амалию свои грязные руки. Аккерман уже представлял, как превратит каждого из них в сплошное кровавое месиво. Они ответят за то, что смели вытворить с его женой.       Амалия уткнулась носом в изгиб мужской шеи, рвано выдыхая. Испорченная в драке кожанка совсем сползла с трепещущих плеч на пол, пачкая белый махровый ковёр капельками грязной воды.       Рядом с Леви стало легче, спокойнее, но ссадины ныли, кожа горела там, где её касались мерзкие лапы уродов. Но Леви так просто этого не оставит.       Спустя год никто больше и не слышал о троице шумных пьяниц, что жили в соседнем дворе. Леви тогда смог узнать, что именно они изнасиловали Амалию, а потому не скупился в смачных ударах и бранных словах.       Кенни помог унять шумиху, никто и ухом не повёл на рассказы старых бабулек, мол, что-то этих парнишек не видно, никак учиться уехали?       Амалия полностью отошла от инцидента не сразу. Но поддержка Леви и его помощь в каждодневных делах смогла отвлечь девушку от ненавистных мыслей. Аккерман больше не допустит такого. Теперь он встречал жену всегда, всегда провожал, и в магазин теперь они ходили вместе.       Девушка помнит, как она смеялась, когда они вместе решили прикупить новогодних украшений в торговом центре. Дурачась, Амалия растянула на мужской шее блестящую мишуру, а Леви, состроив серьёзную мину, расхаживал по торговому залу, создавая впечатление сосредоточенного помощника Санты Клауса.       Их общей привычкой стал просмотр простеньких фильмов с непринуждённым сюжетом, предсказуемым финалом и нераскрытыми персонажами. Но они и не искали удовлетворения в этих фильмах, они использовали их в качестве фона, чтобы понежиться в объятиях друг друга на диване, чтобы теснее сжимать ладони, кутаясь в клетчатый плед.       Отныне в квартире в центре города не было тяжкой, свинцовой атмосферы. Только робкий смех, улыбки и тихие, еле слышные признания в любви, посвященные жене по расчёту.