***
Мир стремительно вращается, скручиваясь в спираль. Очертания плывут: небо, замок, деревья, – всё сливается в одно цветастое пятно. Звуки смешиваются, перекрывают друг друга, образуя нарастающий гул, от которого голова, кажется, раскалывается на части. Когда эта безумная карусель останавливает свой ход, Гермиона чувствует растерянность и панику. Она стоит на том же месте, где и остановилась минуту назад. Однако что-то кажется неправильным, что-то неуловимо изменилось. Гермиона оглядывается по сторонам и понимает, что вокруг никого нет, окрестности Хогвартса совершенно безлюдны. Это озадачивает. Пальцы сами собой крепко сжимают палочку в полной готовности атаковать при первой же опасности. Она осторожно шагает в сторону замка. Директор Дамблдор находится в своём кабинете. Он выглядит моложе, чем Гермиона помнит, и крайне удивлён своей гостье. Он слушает её путаный рассказ внимательно, не перебивая, и обещает помочь. Однако, к её невероятному удивлению, ничего не хочет слышать о будущем и прогоняет её, стоит затронуть тему войны. Гермиона ощущает какую-то неправильность этого разговора. Ей кажется, что всё прошло слишком легко. Но она слишком довольна результатом, чтобы заострять на этом внимание. Последние недели лета Гермиона проводит в школе. Она не изменяет своим привычкам и зарывается в библиотечные книги, теряя счёт времени. За этим занятием она не сразу замечает, как в какой-то день замок наполняется учениками. Первые занятия проходят с Хаффлпаффом. Представители этого факультета дружелюбны и не лезут с ненужными вопросами, как это было прошлым днём в гостиной Гриффиндора. Гермиона облегчённо выдыхает. Однако всё равно чувствует себя неловко среди незнакомых людей. Далее по расписанию трансфигурация, сдвоенная со Слизерином, и Гермиона молится, чтобы в этом времени общие занятия змей и львов проходили спокойнее. Она нерешительно заходит в аудиторию, поверхностно пробегая взглядом по присутствующим. Пока не задыхается, наткнувшись на внимательные янтарные глаза. Она не понимает, что происходит, лишь зачарованно продолжает смотреть в их чарующую глубину. Ноги сами ведут её к нему, и на его лице расплывается довольная улыбка. Он чуть отодвигается, освобождая больше места, приглашая сесть рядом. И Гермиона даже не думает отказаться. Она растерянна из-за нахлынувших чувств, странное влечение к тому, чьего имени она даже не догадалась спросить, кажется ей ненормальным, но почему-то она не может этому противиться. Поглощенная своими мыслями, она неосознанно царапает пером пергамент. Возвращается в реальность лишь тогда, когда слышит тихий смешок над собой, и резко вскидывает голову. Смотрит в его весёлые, чуть сощуренные глаза и снова ловит себя на мысли, что утопает в них. Захлёбывается не в силах выбраться самостоятельно. Бездна смыкается над головой. Гермиона даже не пытается слушать профессора. Взгляд её прикован к длинным пальцам, изящно держащим перо. К светлым прядям, которые вот-вот выбьются и упадут на лицо – не упали: свободной рукой он небрежно заправляет их обратно за ухо. Она следит за ним неотрывно из-под опущенных ресниц, стараясь делать это как можно незаметнее. Впервые Гермиона не знает, какая была тема занятия. Когда, очередной раз взглянув на него, она встречается с насмешливой полуулыбкой, внутри всё замирает. Она резко оглядывается по сторонам и осознаёт, что в аудитории уже никого, кроме них, нет. Это заставляет её чувствовать неловкость. Она хватает свои вещи и, неаккуратно закинув всё в сумку уже на бегу, стремительно покидает кабинет. Лишь в коридоре Гермиона вспоминает, что так и не узнала, с кем просидела всё занятие. Словно во сне, она слышит краем сознания приглушённый смех.***
Капли стекают по гладкой поверхности зеркала, искажая отражение. Обеими руками Гермиона упирается в раковину, пытаясь привести мысли в порядок. Щёки горят огнём, и даже холодная вода не помогает. Она раз за разом прокручивает в голове злополучный урок трансфигурации и так и не находит объяснений своему поведению. Это было слишком неестественно для неё. Слишком неправильно. Непонятное притяжение пугает её не хуже Пушка на первом курсе. Она потеряла контроль над телом, мыслями и чувствами. Лишилась возможности выбирать самостоятельно. И теперь Гермиона ледяной водой смывает обжигающе горячие слёзы. Она медленно глубоко дышит и постепенно успокаивается. Эмоции отпускают её, оставляя после себя лишь бесцветную усталость. Скорее по привычке, чем по необходимости она заходит в библиотеку. Гуляет между стеллажами, бегло просматривая корешки, мысленно отметая прочитанное. Кружится по залу, пока в пустом пространстве между книгами одной из полок не замечает своего соседа с трансфигурации. Она тут же замирает и, кажется, даже задерживает дыхание, как будто оно может её выдать. Медленно отходит назад, в тень, за спасительную ширму из книг. Не выдерживает и всё же вновь начинает рассматривать его. Он расположился у самого окна и что-то увлечённо читает. Она слишком далеко, чтобы разобрать название, и в душе поднимается любопытство. Гермиона слишком хорошо знает это чувство, щекочущее где-то внутри, подобно пузырькам в газировке, толкающее на необдуманные поступки, раз за разом заставляющее её ввязываться в очередную переделку вне зависимости от того, с друзьями она или без. Она пытается задушить в себе это опасное чувство, но не замечает, как сама делает шаг вперёд. Получается слишком громко для идеальной тишины библиотеки, и она готова проклинать себя, видя, словно в замедленной съёмке, как он оборачивается на внезапный звук. Обречённо поднимает голову в отчаянной попытке оставаться гордой до конца и делает ещё один шаг. Так же как и на трансфигурации, Гермиона не испытывает страха. Лишь только болезненную необходимость быть рядом. Он снисходительно улыбается и возвращается к чтению, а она не знает, что делать дальше. Она может долго блуждать в поисках интересной книги, пока он не уйдёт первым, а затем облегчённо выдохнуть. Может схватить первую попавшуюся и, поддавшись неясным желаниям, подсесть к нему или, наоборот, выбрать место как можно дальше, прячась от него за множеством полок. Может просто уйти прямо сейчас, сбежать, трусливо поджав хвост. У Гермионы множество вариантов. И если ещё некоторое время назад её терзало отсутствие выбора, то сейчас она мучается, не зная, как поступить. Она задумчиво перебирает книги, пока под руку не попадается нечто настолько интересное, что вытесняет из головы все прочие мысли. Гермиона и сама не помнит, как шла, но, обнаружив себя сидящей рядом с тем самым юношей, она почему-то чувствует странную правильность происходящего. Его присутствие воспринимается чётко, но оно скорее дарит ощущение спокойствия, чем тревожит и гнетёт. Он не мешает, не вторгается в её личное пространство. Пару раз она, кажется, ловит затылком настойчивый взгляд. И тогда резко обращает лицо к нему, но видит лишь, как он продолжает читать, не обращая на неё внимания. Он покидает библиотеку первым, оставляя после себя какую-то грустную пустоту. И Гермиона понимает, что опять забыла спросить его имя. Когда она дочитывает книгу, до отбоя остаётся всего полчаса. Она резво вскакивает и замечает рядом с собой небольшую записку. Подносит её к лицу и улыбается. "Барти Крауч", — ровные чёрные буквы на белой бумаге.***
Проходит всего неделя, когда Гермиона ловит себя на мысли, что почти привыкла к этой новой жизни. Привыкла к новым сокурсникам и новым профессорам. Хотя она всё ещё очень скучает по Гарри и Рону. Привыкла находить в библиотеке книги, которые в её времени спрятаны под замком в Запретной секции. А ещё привыкла к Барти Краучу. Рядом с ним она чувствует себя легко и комфортно. Он оказывается очень начитанным, пускай и несколько молчаливым, он многое знает и многим интересуется, и – что особенно важно – понимает её как никто другой. Гермиона осознаёт, что проводит с ним почти всё свободное время. И теперь это открытие совершенно не пугает её. Сейчас она недоумевает, как могло быть иначе. Барти любит книги почти так же, как она. Или это она любит книги почти так же, как Барти? Она не знает, но её радует эта схожесть интересов. А ещё Барти любит свежий воздух, и потому они позволяют себе время от времени выбираться на улицу, расстилая где-нибудь в тихом местечке плед, на котором очень удобно расположиться с хорошей книгой. Благо погода стоит пока тёплая. Она не замечает, когда впервые позволяет ему прикосновения. Сначала мимолётные, почти незаметные, а впоследствии более ощутимые: он может ненавязчиво приобнять её или положить голову на плечо. И она воспринимает это спокойно. Ей неловко признаться даже самой себе, что от этого она получает ни с чем не сравнимое удовольствие. Гермиона сидит на мягкой ткани, привалившись к стволу дерева. Сегодня она просто отдыхает, прикрыв глаза. Слушает ветер, шелест листвы. Греется, возможно, в последних в этом году ласковых лучах солнца. Её состояние расслабленности передаётся и Барти. Он плавно приближается к ней и ложится у её ног, устроив голову на её бедрах. Почувствовав лёгкое неудобство, Гермиона медленно поднимает веки и ловит его внимательный взгляд. Она уже давно перестала бояться пропасть в глубине его светло-карих глаз, увязнуть в них, словно бабочка в густеющей смоле. Она уступает им, сдаётся, склонив голову к плечу, негласно признавая поражение. Мягкие пряди спадают ему на лицо, и Гермиона тянет к ним руку. Медленно отводит их, едва касаясь подушечками пальцев кожи. Неторопливо спускается к скулам, очерчивает нижнее веко и останавливается у самого уголка губ. Пальцы приятно покалывает, но она не осмеливается продолжать и смещает руку вбок. У Барти множество мелких веснушек. Они светлые, в отличие от её, и нравятся ей куда больше собственных. Их хочется касаться: почему-то кажется, что они должны быть тёплыми, словно маленькие отпечатки солнца. И Гермиона вновь и вновь ласково проводит пальцами по его щекам, собирая веснушки, точно бусины, на воображаемую нить. Когда она снова приближается к краю его рта, Барти перехватывает её запястье, не дожидаясь, пока та вновь одёрнет руку. Удерживает уверенно, но не сильно, и при желании она легко может вырваться. Он мучительно медленно проводит её пальцами по своим губам и неотрывно смотрит прямо в глаза. От этого по телу Гермионы пробегает сладкая дрожь, и она откидывается назад, прислоняясь затылком к твёрдому стволу дерева, по-прежнему не разрывая зрительного контакта. А затем он мягко обхватывает подушечку её указательного пальца губами, и из груди сам собой вырывается сдавленный вздох. Она чувствует, как кровь приливает к лицу и всё тело охватывает жар, и настойчиво тянет руку на себя, а он, понимающе улыбаясь, отпускает. Они продолжают наслаждаться этим тихим спокойным днём.***
Полотно тёмно-синего неба сплошь расшито тусклыми звёздами, едва различимыми в свете ярчайшей полной луны. Она завораживает, и Гермиона неощутимо тянется к ней, вперёд, за перила. Она не боится упасть: ведь сзади тот, кому она доверяет. Ещё пару часов назад это кажется плохой идеей: Гермиона не хочет попасться Филчу. Однако теперь, когда ночной ветер треплет её кудри, а с Астрономической башни открывается столь дивный вид, она счастлива, что не поддалась своим страхам. С заходом солнца становится холодно. Гермиона зябко жмётся к Барти, прислоняясь спиной к его груди, как к единственному источнику тепла. Он чувствует это, незамедлительно снимает мантию и набрасывает её на плечи. Укутывает в мягкую материю, словно в кокон, обнимая спереди руками. И ещё сильнее прижимает к себе. С ним она чувствует себя надёжно и невероятно спокойно. Откидывает голову ему на плечо и умиротворённо опускает веки. Вдыхает полной грудью свежий ночной воздух, смешанный с его запахом. Неповторимым. Волнующим. Заставляющим облизывать сухие губы. Раскрывающим в душе что-то такое, от чего страшно открывать глаза. И она продолжает держать их закрытыми, становясь более чувствительной к прикосновениям, ароматам, звукам. Продолжает слышать его мерное дыхание у виска. Жаркое, оно контрастирует с холодным ветром, который обдувает вторую половину лица. И Гермионе хочется подставить под горячий воздух замёрзшую кожу. Она скользит щекой вдоль его шеи, пристраиваясь на ключице. Она знает, сейчас её ресницы мелко дрожат от ожидания. Барти поднимается рукой от её локтя и пальцами зарывается в густые кудри. Притягивает к себе близко-близко и дарит то самое тепло, в котором она столь нуждается. Сколько они так стоят – неизвестно. Кажется, время замирает. Чудесный момент рассыпается в пыль, когда Гермиона чуть шевелит головой, в попытке стряхнуть мешающий локон. Вмиг до неё доходит, что пальцы ног давно онемели. Тёплая мантия не достаёт до пола, оставляя ступни мёрзнуть в аккуратных туфельках. Она несмело смотрит Барти в глаза, и он понимает всё без слов. Подхватывает её на руки, от чего она, не сдержав сдавленный писк, неловко цепляется за его плечи, и решительно направляется внутрь замка. Почему-то именно сейчас Гермиона смущена настолько, что даже не интересуется, куда они идут. Даже не различает дороги. Прячет лицо у него на груди, носом уткнувшись куда-то под ключицу. Слушает бешеные удары собственного сердца, гулко отдающиеся в висках. Он осторожно опускает её на диван, и только тогда Гермиона осматривается по сторонам. Пробегает взглядом по тёмным стенам и тяжёлым зелёным шторам. Задумчиво карябает ногтем точно такую же зелёную ткань дивана и с досадой отмечает, что в комнатах Гриффиндора только кровати. Почему-то тот факт, что в слизеринской спальне никого, кроме них двоих нет, ей остаётся незамеченным. Барти садится рядом и чуть разворачивает её к себе. Проводит вдоль её ноги от самого края юбки к щиколоткам, осторожно обхватывает, тянет вверх, попутно сбрасывая туфлю на пол, медленно, почти не касаясь кожи, снимает чулок и ставит её маленькую ступню себе на колено. А затем повторяет то же самое с другой. Гермиона неотрывно следит за его действиями и чувствует невероятную неловкость. Не зная, что делать, куда себя деть, она впивается руками в обивку дивана. Даже сквозь ткань брюк она чувствует жар его тела, обжигающий продрогшие стопы. А потом он плавно касается одной из них, щекоча большим пальцем кожу на взъёме. Принимается медленно массировать замёрзшие пальчики. От этой ласки их начинает немного покалывать. Барти наклоняется и одновременно тянет её ногу вверх, останавливаясь лишь тогда, когда расстояние до его губ сокращается до дюйма. Его дыхание согревает кожу. Гермиона судорожно сминает юбку в попытке удержать и поднимает недовольный взгляд, но вдруг осекается, столкнувшись с его глазами. Сейчас они – отражения той самой огромной луны, которая сегодня настолько ярка, что в комнате можно обойтись без света. Он смотрит прямо на Гермиону. Глаза в глаза. И продолжает мягко растирать её ступню. Она рвано выдыхает и поджимает пальцы захваченной в плен ноги. До рассвета остаётся не больше часа, а Гермиона впервые рада, что утром не нужно идти на занятия.***
Сириус Блэк. В этом обаятельном молодом человеке Гермионе сложно узнать того самого, измученного Азкабаном крёстного Гарри. Они сталкиваются на лестнице, и он галантно предлагает проводить её до гостиной, куда они оба направлялись до встречи. Гермиона соглашается и получает море удовольствия от непринуждённой беседы. Она уже и не помнит, когда в последний раз разговаривала с кем-нибудь просто так, ни о чём. С кем-нибудь, кроме Барти Крауча. Она весело смеётся очередной шутке и её голос звонко разливается по безлюдному коридору, когда взгляд натыкается на приближающегося Барти. Гермиона и сама не осознаёт, что заставляет похолодеть от ужаса. Она резко замолкает и останавливается, а Сириус не понимает в чём дело. Происходящее дальше доносится до её сознания с трудом, словно сквозь туман. Она видит, как он поднимает палочку и разжимает губы. Тихое "Круцио" невесомо слетает с них, заставляя Блэка рухнуть на пол. Сириус бьётся в агонии и надрывно кричит, но до Гермионы все звуки доносятся приглушённо. Она признаёт, что нужно срочно это прекратить, но тело ей не повинуется, остаётся неподвижно. Разум отказывается принимать действительность. Она не понимает, что происходит. Как это могло случиться? В голове не укладывается, что Барти пытает человека. Легко и играючи. Тот самый Барти, которого она знает. Тёплый Барти. Мягкий Барти. Чуткий и понимающий Барти. Её Барти… Ей хочется кричать, вторя Блэку. Гермиона собирает всю силу воли, что в ней есть. Сбрасывает сковавшее её оцепенение и бросается к Барти. Хватает его за плечи и отводит руку с палочкой вбок. Что-то сбивчиво шепчет. Ладонями зажимает его лицо, пытаясь поймать взгляд, но тщетно: он смотрит мимо неё, его глаза холодны и безумны. Смотрит на Блэка, который трясётся и шипит сквозь зубы. Который едва контролирует движения, но всё равно тянется к собственной палочке, откатившейся при падении в сторону. Его пальцы почти касаются древка, когда Барти безжалостно наступает на его руку. От мерзкого хруста костей Гермиону тошнит, и этот звук для неё перекрывает собой всё остальное. Она больше не слышит воплей Сириуса, хоть и прекрасно видит, как тот раскрывает рот. Она не слышит собственный голос, не слышит, как орёт "Хватит" в бесконечном повторе. Ей кажется, проходит вечность, прежде чем Барти поднимает ногу с конечности Блэка. Гермиона в ужасе смотрит на переломанные, вывернутые под неестественными углами, пальцы, и чувствует, как кружится и темнеет мир. Барти хватает её за запястье и куда-то тащит, а она даже не в состоянии сопротивляться.***
Барти вталкивает её в пустой кабинет. Дверь с грохотом захлопывается, отрезая их от внешнего мира. Гермиона пятится назад, пока не вжимается бёдрами в острый край парты, а он следует за ней. Опирается обеими руками по бокам от неё, не оставляя возможности вырваться. Его пальцы с силой впиваются в столешницу. Он склоняется к ней и лбом упирается в основании её шеи. Она задерживает дыхание. Сердце колотится, как сумасшедшее. Ей страшно пошевелиться. Проходит минута. Долгая и мучительная. И Гермиона решается выдохнуть. Медленно, выпуская воздух из лёгких помаленьку. Старается делать это как можно незаметнее. Время идёт, а он не совершает никаких действий. Его едва уловимо трясёт. С ним явно что-то не так. Что-то не в порядке. Гермиона всё ещё боится его, но в то же время ей тяжко видеть Барти в подобном состоянии. Она уверяет себя, что смелая, и медленно, ожидая любой его реакции, поднимает руки, кладёт их ему на плечи, приобнимая. Осторожно проводит ими вниз, чуть задерживаясь на локтях, накрывает ладонями напряжённые пальцы. Слышит его вздох и успокаивающе поглаживает тыльные стороны ладоней, мягко прослеживая вздувшиеся венки. Она старается действовать предельно деликатно. И его постепенно отпускает. Он по-прежнему не поднимает голову, щекоча её шею мягкими прядями и мерным дыханием, но сейчас делает это скорее по инерции. В какой-то момент она легко отстраняет его от себя и вынуждает посмотреть себе в глаза. Сейчас он удивительно спокоен. И это пугает. В голове не укладывается, как его эмоции могут меняться так быстро. Как он вообще может быть спокоен, когда ещё пару минут назад мучил человека? — Ты пытал его… — шепчет она непослушными губами. Хочет произнести это осуждающе, но выходит как-то бессильно и горько. — Да. И это "Да" камнем падает вниз. Оглушает. Оно слишком равнодушное. Слишком твёрдое и уверенное. Такое "Да" могло бы прозвучать в ответ на обыденный вопрос о работе или о погоде. Но только не тогда, когда речь идёт о чьих-то пытках. Гермиона шевелит губами, неспособная вымолвить ни слова, всматривается в его золотистые глаза и натыкается на обжигающий холод вместо привычного тепла. Становится зябко, и она бесконтрольно обхватывает себя руками. — Барти… я… я испугалась, — она сама не знает, зачем говорит это. Просто хочется высказаться, заполнить чем-то образовавшуюся безумную тишину. — Почему? — простой вопрос и море изумления в голосе. Он действительно удивлён. Встряхивает головой и чуть придвигается к ней. Лёд в его глазах тает, и они как будто оживают. Вновь становятся завораживающими, влекущими в свои глубины. — Почему? — ещё раз спрашивает он, с лёгким нажимом, и Гермиона понимает, что ему на самом деле важен ответ. Что он действительно не осознаёт, насколько чудовищным было произошедшее. — Ты! Ты пытал его! — громче повторяет она, на этот раз к голосу примешиваются истеричные нотки. Пальцы сильнее сжимаются, впиваясь в нежную кожу до синяков. — Как ты не можешь понять? Как? Гермиону всю трясёт – ещё немного и она позорно разрыдается, и он кладёт ладони поверх её хрупких рук, всё ещё обхватывающих плечи. Аккуратно удерживает её. — Гермиона, — произносит мягко и нежно. И в то же время как-то по-особому. Его голос тягуч, словно патока. — Тебе нечего бояться. Слышишь? В его глазах обещание и бездна уверенности. Гермиона сама не понимает, почему вдруг успокаивается. Почему… верит? Просто чувствует, как эмоции отходят на второй план, сменяясь неправильным спокойствием. Его руки утешающе блуждают по её плечам.***
Они всё ещё стоят в пустой аудитории. Но теперь Гермиона невидяще смотрит куда-то на уровне его груди, поглощённая своими мыслями. Выводит ногтями причудливые узоры поверх его мантии. Он тоже молчит, устроив подбородок на её макушке, и машинально перебирает каштановые пряди, иногда пропускает их сквозь пальцы. Гермиона понимает, она уже смирилась с тем, что вряд ли когда-нибудь вернётся назад, в своё время. Дамблдор сразу говорил, вероятность слишком низка. И с каждым днём шансов становится всё меньше. Размышления её доходят до темы войны, которая вот-вот нагрянет, и она невольно вспоминает, что Барти учится на Слизерине и, вероятно, чистокровный. Вопросы крови всегда значили для этого факультета слишком много, и Гермиона решает прояснить ситуацию, потому что просто не может иначе: — Барти… — робко начинает она. — М? — он всё ещё задумчиво трогает её волосы, но отстраняется немного назад, чтобы видеть её лицо. — Я маглорождённая, — признание даётся невероятно легко. — Я знаю. Вот и всё. Ровный ответ, в нём ни грамма ехидства или недовольства, радости или гнева. Просто знает и принимает это, как должное, как устоявшийся факт. И Гермионе даже не важно, откуда он это получил эту информацию. Невыносимая тяжесть падает с плеч. Облегчённый вздох вырывается сам собой.***
Ясное небо отражается в зеркальной глади Чёрного озера, делая его поверхность насыщенно-голубой. Клетчатая ткань пледа почти доходит до кромки воды, и Гермионе достаточно лишь протянуть руку, чтобы почувствовать спасительную прохладу. Солнце сегодня беспощадно. Гермиона лениво водит взглядом по строчкам, однако сосредоточиться с каждой минутой становится всё сложнее. Не отрываясь от чтения, она сначала ослабляет галстук, а затем и вовсе избавляется от него, откидывая в сторону, и расстёгивает верхние пуговки блузки. Однако это не слишком спасает. Она проклинает свои волосы, которых слишком много, которые опутывают её всю, не давая лёгкому ветерку ни шанса хоть чуть-чуть коснуться кожи. Они слишком своевольны: стоит Гермионе перебросить их на плечо, как какая-нибудь прядь обязательно выбьется, возвращаясь на место, утягивая за собой соседние. Она злится и недовольно кривит губы, вновь и вновь поправляя их. А Барти тихо смеётся, наблюдая за её потугами, за что получает взгляд, полный возмущения. Он подбирается к ней сзади, рукой собирает их в пышный пучок и осторожно отводит в сторону, задевая мягкими кудрями её шею. Она резко дёргает плечом, спасаясь от неожиданного прикосновения, а Барти потрясённо замирает. Он отделяет одну прядь из общей массы и мучительно медленно проводит ей по нежной коже до самого воротничка. Гермиона издаёт невнятный звук и зажимает шею, вот только Барти, кажется, это лишь раззадоривает. Она не выдерживает, захлопывает книгу и оборачивается. Смотрит в его полные шальных искорок глаза и морщит носик. Он нахально улыбается и демонстративно легко проводит пальцами вдоль хрупкой шейки, делает круг у ключиц и скользит обратно вверх, к подбородку. Гермиона боится щекотки. Это знает она, и до сегодняшнего дня ей удавалось скрывать от окружающих, благо она никого не подпускала к себе достаточно близко. А теперь это знает и он. Она досадливо поджимает губы и щурится. Он перехватывает этот не обещающий ничего хорошего взгляд и нападает первым: достаточно агрессивно, но в то же время невероятно ласково пробегает пальцами по её рёбрам сквозь тонкую ткань, и она вся сжимается, заходясь в звонком смехе, моля о помиловании. Он не останавливается ни на секунду, беспощадно терзая её. Она вырывается и лягается в ответ, однако его манипуляции сильно мешают в этом деле. Наконец, ценой огромных усилий ей удаётся повалить его на спину. Барти мешкает. Всего на мгновение впадает в ступор. Но этого хватает, чтобы перехватать инициативу. Для Барти становится открытием, что и он сам боится щекотки. Она действует ожесточённо в своей маленькой мести, но и он не спешит сдавать позиций. Они катаются по небольшому прямоугольнику пледа, сминают тонкую ткань. Её высокому смеху вторит его – низкий и бархатно хриплый. По щекам катятся несдерживаемые слёзы веселья, а живот уже давно болит от перенапряжения. Он пробирается руками под лёгкую ткань блузки, получая открытый доступ к чувствительной коже, а она, отчаянно стараясь не согнуться пополам от его действий, борется с пуговицами на его рубашке. Стремительно расстёгивает её, сравнивая счёт, срывает к запястьям, тем самым заводя его руки назад, на пару ударов сердца освобождаясь от пытки щекоткой. Он опасно прищуривается, вырывает запястья и боком наваливается на неё. А она от неожиданности отпихивает его локтями, пальцами продолжая цепляться за край рубашки. Она всё ещё тянет её на себя и в какой-то момент снимает окончательно. От этого резкого манёвра, Барти откидывает в сторону, прямо в воду. Услышав громкий плеск, Гермиона сразу же выпрямляется и изумлённо смотрит в сторону озера. Барти уже стоит на ногах. Его брюки насквозь мокрые, а на торсе блестят, отражая солнце, дорожки воды. Он отводит слипшиеся потемневшие пряди от лица и хмурится. Однако в глазах его плещется веселье. Она смотрит на него пару мгновений, а потом утыкается в сухую, ещё хранящую его тепло рубашку, душа в себе очередной приступ заливистого смеха. Гермиона чувствует невероятно лёгкое счастье, которое буквально распирает её.***
Они возвращаются из Хогсмида в молчании. Гермиона весь день пребывает в какой-то странной задумчивости и время от времени бросает на Барти настороженные взгляды. Она всё чаще подмечает какие-то неуловимые, но раздражающие несостыковки. Неправильности. В поведении окружающих и в своём собственном. И даже в эмоциях, которые как-то бессистемно и нелепо сменяют друг друга. Неестественно и несвойственно ей. Они, точно мушки, летают вокруг неё, дразня практически неуловимым, неслышимым, но сводящим с ума трепетом меленьких крылышек. Роятся рядом, ловко уворачиваясь от её неловких попыток поймать их. И, словно издеваясь, кружатся у самого лица, дразня. А ещё её немного пугает Барти. Он знает слишком много и слишком хорошо её понимает. Именно рядом с ним происходят аномальные перепады в её настроении. Ей кажется, что она близка к разгадке. Однако Гермиона не уверена, стоит ли приподнимать занавес этой тайны и не откроет ли она тем самым ящик Пандоры? — Иногда мне кажется, что ты знаешь меня куда дольше, чем я тебя… — тихо произносит она скорее самой себе, но он всё равно слышит, останавливается и разворачивается к ней лицом. Она видит, он напряжён. Он внимательно смотрит на неё и продолжает молчать. А она решает, пока не поздно, быстро свернуть с опасной темы: — Не важно, не обращай внимания. — Да, — почти перебивает он её. — Что "Да"? — Гермиона приподнимает брови в искреннем непонимании, тянется вперёд и нетерпеливо облизывает губы. — Да, — повторяет он более отрывисто, — я знаю тебя гораздо дольше, чем ты думаешь, — слова звучат хлёстко и яростно. Он подаётся вперёд и наклоняется к самому уху. Громко шепчет, опаляя кожу дыханием, а в голосе лёд: — И знаю куда лучше твоих так называемых друзей, которые только и делают, что таскаются за тобой со своими проблемами. Знаю лучше тебя самой. Последние слова он буквально выплёвывает и отстраняется. Его глаза безумно горят, но Гермионе не страшно. Краем сознания она вновь отмечает неправильность собственной реакции, но предпочитает не замечать её. Догадка выбивает воздух из лёгких, сводя голос к сиплому шепоту: — Ты из моего времени, да? Она и сама понимает глупость вопроса, но всё равно его задаёт, наивно надеясь, что ошиблась. — Да, — снова односложный ответ. Действительность окатывает бурным ледяным потоком с самой макушки до пальцев ног. Пускай она уже давно знала всё это, но раз за разом гнала эти мысли прочь. Закрывала глаза, когда правда была совсем на поверхности. И теперь Гермиона рассеяно улыбается собственной глупости. — Мы виделись прежде? Я не помню тебя. — Нет, мы не встречались, — пауза, дарящая обманчивое спокойствие. — Но я часто наблюдал за тобой. — Наблюдал? Неужели следил исподтишка? — она и сама не верит, что спрашивает это. Ей вдруг становится до безумия весело, и это веселье игристыми нотками проникает в её слова. Кажется, её смена настроения передаётся и ему, потому что он в ответ лишь лукаво улыбается, побуждая… к чему? — Нет, ну ответь, — просит она его, — ну же, давай! — Да… И в этот раз его "Да" звучит иначе. Оно низкое и хриплое. И даже кажется опасным. От него по спине пробегают мурашки, а ладони потеют. Гермиона нервно сглатывает и приходит в себя. От внезапно накатившей весёлости не остаётся ни следа. — Скажи… "… я ведь здесь из-за тебя?" — ей хочется произнести это, но она вдруг прикусывает язык. Осекается, натыкаясь на его серьёзный взгляд, как бы говорящий: "Продолжай". И Гермиона понимает, что если закончит фразу, то назад пути уже не будет. Что-то в их отношениях изменится навсегда. "Я ведь не вернусь, верно?" — Нет, ничего. Ей не нужен ответ, который она и так знает.***
Проходит неделя, прежде чем солнце решает ещё раз, будто прощаясь, порадовать своим теплом, и Барти вновь утягивает Гермиону из пыльной библиотеки на свежий воздух. Гермионе стыдно признаться даже самой себе, что в последнее время она всё реже берёт книги ради чтения. Скорее уж использует их в качестве прикрытия, для наблюдений за Барти. Собственное обвинение "Неужели следил исподтишка?" грохочет в её голове, из-за чего кровь приливает к щекам. Когда она, засмотревшись в очередной раз, ловит его насмешливый взгляд, внутри всё холодеет. Её вдруг охватывает невероятное смущение, и она прячет пылающее лицо, утыкаясь в страницы. Она резко дёргается, когда он касается её пальцев и ласково сжимает их. Плавно отводит их вместе с книгой, открывая её лицо. Она поднимает взгляд и теряется в янтарной пропасти. В его глазах столько нежности, что её собственное смятение отходит на второй план. Пальцы ослабевают, и Гермиона даже не замечает, как роняет книгу. Мир замирает. Сужается до Барти. И для неё в этот миг существует только он. Зачарованная, она неторопливо придвигается к нему, подтягивая колени, тянется вперёд самым кончиком носа. Медленно, точно боится разрушить застывший момент, поднимает руку к его лицу и невесомо касается подбородка. В лучах солнца его кожа кажется присыпанной золотом. Неровно. Беспорядочно. Но так притягательно. И она боится случайно смахнуть, смазать эти прелестные пятнышки. Чувствует, как Барти кладёт руку на её талию, ласково проводит по спине, как бы подбадривая, и она обхватывает его лицо смелее, приближается, почти сталкиваясь носами. Её губы, слегка приоткрытые, всего в паре дюймов от его. Гермиона ощущает его дыхание, такое же тяжёлое как и её собственное. Она ловит его, пытается впитать, раствориться. Слегка прикрывает глаза от нахлынувшего удовольствия, но продолжает смотреть на него из-под опущенных ресниц. Наблюдает. Следит за собственной рукой, блуждающей по россыпи веснушек. И не выдерживает, срывается на едва различимый шёпот: — У меня тоже есть веснушки, — говорит с придыханием, а глядит настойчиво, прямо в его глаза. И продолжает совсем сипло: — Хочешь посмотреть? И Барти застывает. Застывает его рука, ласкавшая поясницу. Застывает он сам, переставая дышать. И даже сердце его, кажется, застывает, пусть всего лишь на миг. Он шумно сглатывает – она жадно ловит движение его кадыка – и чуть кивает – жест едва различимый. В его глазах бушуют напряжённость, несдержанность, жажда. И Гермиона не понимает, как он справляется со всем этим. Она разворачивается к нему спиной и дёргает плечами, небрежно сбрасывая мантию, неслушающимися пальцами расстёгивает пуговицы, буквально вырывая их из петель. А затем медленно, невыносимо медленно спускает рубашку вниз. Открывает тонкую линию шеи и чуть загорелую кожу спины, резко контрастирующую с белоснежным воротничком. Ткань скользит ниже, к трогательно выпирающим лопаткам, вокруг которых чуть заметны маленькие пятнышки. Они ожерельем оплетают спину, едва доходя до ключиц, и немного тянутся вниз вдоль позвоночника. Гермиона останавливается, когда слышит позади глубокий вздох. Замирает. Она напряжена, словно натянутая тетива. Ожидание кажется невыносимым. Подобным смерти. Её мелко потряхивает. Она вздрагивает всем телом, когда он, наконец, к ней прикасается. Барти трепетно проводит по веснушчатой коже указательным пальцем, прослеживая странные, ведомые лишь ему маршруты. А затем припадает к лопаткам губами, посылая от них по телу жаркий импульс, заставляя Гермиону резко выпрямиться, прогнуться, спасаясь от волнительного прикосновения. Но Барти не позволяет ей сбежать: спереди удерживает её, крепко перехватив под грудью. И вновь обжигает нежную кожу губами, чуть раскрывает их и вскользь пробегает горячим кончиком языка. От невообразимых ощущений Гермиона широко раскрывает глаза, однако не роняет ни звука. Она обхватывает его предплечье руками в попытке найти опору в этом зыбком мгновении, не потеряться в собственных чувствах, в которых тонет без шанса на спасение. А он тем временем ласково соединяет языком веснушки во всевозможные созвездия, после чего легко дует на ещё влажные дорожки, и кожа там покрывается мурашками. Носом очерчивает линию тонкой полоски бюстгальтера у самой застёжки, а затем смещается вбок и, прихватив зубами лямку, стаскивает её. Он неторопливо спускается вниз, к чистой коже. Языком обводит хрупкие позвонки. С каждым мигом сильнее натягивает её рубашку, рукава которой всё ещё скомканы у её запястий. Барти доходит до границы с юбкой, но не продолжает дальше, чуть отстраняется. И Гермиона всем телом подаётся назад в попытке восстановить разорванный контакт. Мгновение – и его губы на её шее. Она буквально ощущает его улыбку. Он резко прижимает её к себе, а она теряет равновесие и тихо вскликивает, намертво вцепившись в его руку. Вжимается в его тело, остро осязая поясницей, насколько тот возбуждён. Неловко ёрзает в попытке устроиться удобнее, вырывая из его губ рваный вздох. И почему-то этот вздох будоражит даже сильнее, чем его эрекция. От него по позвоночнику пробегает ледяная волна, а кровь, кажется, наоборот, раскаляется до состояния лавы. Голова откидывается ему на плечо, подставляя беззащитное горло под натиск губ, а бёдра сжимаются сами собой. Мир вокруг кружится-кружится-кружится, и глаза, хоть и открыты, не видят ничего. Собственный стон доносится, словно издалека. Он отрезвляет, заставляя охвативший её жар немного сдать позиции. Она рассеяно моргает и хватает ртом воздух, а Барти, заметив эту лёгкую перемену в ней, ослабляет хватку, позволяя ей успокоиться, и мягко отстраняется. Он быстро натягивает на неё рубашку, пока она не понимает, что происходит, и ловко застёгивает пуговицы. Поднимает её, словно Гермиона ничего не весит, и быстрым шагом уходит, забывая про мантии, книги, плед… Гермиона растеряна и не знает, что делать. Каждая клеточка тела буквально вопит, моля о чём-то, от чего хочется сжаться, спрятаться, сбежать. И в то же время она сгорает от желания, от необходимости продолжить. Её ладони беспорядочно блуждают по его груди, комкая ткань под пальцами, и его руки, удерживающие её, ощутимо напрягаются. Она чувствует макушкой, как сбивчивое хриплое дыхание колышет её кудри. И радуется, что горит в этом пламени не одна.***
Обстановка вокруг кажется такой знакомой. Тот же приятный обволакивающий полумрак: плотные шторы задёрнуты, пропуская лишь узкую полосу света. Та же слизеринская спальня в тёмно-зелёных тонах. И, как и в прошлый раз, в комнате только двое: он и она. Но в то же время сейчас всё ощущается таким волнительным и чуждым, что вдоль позвоночника беспрерывно бегают мурашки. На сей раз Барти проходит мимо дивана и останавливается у самой кровати, аккуратно усаживая её с краю. Она отстраняется нехотя, скрещивая предплечья за его головой, будто боится отпустить. И сама же пугается своих действий: резко одёргивает руки и опирается ими позади себя. Барти смотрит на неё внимательно, не отрываясь. А в глазах его – солнечные затмения: чёрный зрачок почти поглотил радужку, оставив лишь золотую корону у самого края. И эта тьма кажется бесконечной. Голодной. Всепоглощающей. Он опускается на колени, и она закусывает нижнюю губу, сдерживая рвущийся наружу стон: Барти у её ног производит слишком сильное впечатление. Гермиона ловит себя на том, что ей безумно нравится открывшаяся взгляду картина, что она дико наслаждается своим обманчивым превосходством. Его обманчивой слабостью. Это ощущается чем-то пленительно-порочным. Становится невыносимо сладко. Эта сладость везде: во рту, на губах, и даже воздух вокруг, кажется, пропитан ей. Гермиона запрокидывает голову и жадно дышит, втягивая умопомрачительную сладость в лёгкие. Она сама не замечает, как Барти разувает её, стягивает чулки. В какой-то момент она чувствует его дыхание на щиколотках, на смену которому тут же приходят мягкие губы. Прогибается в спине и чуть дёргает ногой от неожиданности. Он поднимается по ноге неспешно, лаская каждый дюйм кожи, щекочет чувствительную кожу под коленом и поднимается выше, оттягивая юбку вверх. Гермиона прикрывает глаза и вся отдаётся ощущениям. Теряется в них. Забывает о ненужном смущении. И чувствует, чувствует, чувствует… Юбка множеством складок сбивается у талии, обнажая бёдра. Но Гермиона не обращает на неё внимания. Она поглощена кружевом узоров, которые вырисовывает горячий язык на её нежной коже. Плоть под ним буквально плавится, и жар, кажется, достигает самых костей. Гермиона теряется и не знает, притянуть Барти ближе или оттолкнуть, когда его нахальный язык проходится по её промежности прямо через тонкую хлопковую ткань. Лишь невнятно всхлипывает и инстинктивно сводит ноги вместе, однако он перехватывает её колени, не позволяя, складывает губы трубочкой и дует прямо на влажную ткань, даря нереальный контраст. Он творит с ней что-то невероятное, а она всё же зарывается пальцами в его волосы, время от времени оттягивает светлые пряди, запрокидывая его голову, чтобы поймать исступлённый взгляд. Пьянящий сильнее самого крепкого огневиски. Она не выдерживает, тяжело вздыхает и резко тянет его вверх, неистово впивается в сладкие, такие желанные губы, отдавая жар собственный и получая его взамен. Мягко прикусывает и тут же зализывает. Ласкает его язык, делясь переполняющей её нежностью. Острые ногти слегка царапают кожу у корней волос, а пальцы то и дело сжимаются и разжимаются в хватке. Он чувственно пробегает от её подбородка по шее и чуть надавливает в ложбинке между ключиц, оглаживает плечо и медленно движется к груди. А затем вдруг грубо одёргивает ворот рубашки, вырывая пуговицы из петель, оголяя нежнейшую молочную кожу. Его пальцы в благоговении замирают близко-близко, но не касаются. Он оставляет её губы и переводит всё своё внимание к её груди. Взгляд его полнится чем-то таким фанатично-преданным, от чего Гермиона стонет, уже не сдерживаясь, и сама подставляется под пальцы. Она перехватывает его руку и с силой прижимает к себе, пытаясь удовлетворить дикую потребность в прикосновениях. И Барти подчиняется. Проникает под чашечку бюстгальтера и обхватывает сосок. Сжимает, чуть прокручивает и тут же отпускает, задевает ногтём, надавливает, даря острые ощущения, и снова смыкает большой и указательный пальцы. Второй рукой упирается в кровать у её бедра, удерживая свой вес. Его губы скользят по хрупкой шее: то жадно впиваются до боли, перемежая яростные поцелуи укусами, то легко порхают, как бы утешая истерзанную кожу. Тактильного контакта решительно не хватает. Безумная потребность в Барти, его тепле застилает разум, перекрывает все прочие мысли. Руки сами срывают с него рубашку и хаотично блуждают по разгорячённому телу, крепко обнимают плечи, притягивая к себе, вновь возвращаются на грудь и спускаются по напряжённому животу к поясу брюк. Его низкий стон на выдохе заставляет выгнуться, вскинуть бёдра и прижаться близко-близко. Инстинктивно тереться, стараясь унять сводящее с ума желание. И стонать. Синхронно с ним. Болезненная, сводящая с ума пустота становится нестерпимой. И Гермиона просит, умоляет, сама не зная о чём. Не вслух. Телом. Движениями. Вздохами, срывающимися на жалкий скулёж. Облегчённо выдыхает, когда грудь освобождается от оков бюстгальтера, и не замечает, как остаётся полностью обнажённой. Утягивает Барти с собой на прохладные простыни. И эта прохлада не отрезвляет, а лишь сильнее распаляет. Барти переворачивается на спину, и Гермиона оказывается на его бёдрах. Они оба загнанно дышат и смотрят друг другу в глаза. Его руки крепко удерживают её, плавно перебираясь то со спины на ягодицы, то обратно, на поясницу. Однако не торопят. Не принуждают. Хотя его трясёт от нестерпимого желания не меньше, чем её саму. Он до последнего позволяет ей выбирать.***
Уродливая костлявая рука медленно тянется к его лицу, волоча за собой клубы чёрного дыма. Но это действие вызывает лишь безумную улыбку. Барти Крауч дарит себе восхитительную иллюзию перед смертью.