Страна ушедших нахуй

      Запихивать шоггота на чердак — не самое весёлое занятие. Он ведь, паскуда, скользкий, липкий, упирается в края чердачного люка всеми имеющимися в наличии щупальцами, ещё и зубами постоянно норовит вцепиться, паскуда. А как он в глаза смотрит… с укоризной, дескать, что же ты, ирод, вытворяешь?       Сверху, упираясь ногами в края люка, эту тварину тянет на себя прапорщик Ктулху. Большую часть времени этот жирдяй предпочитает спать, однако сейчас, когда воинская часть переходит «на зиму», даже у него нет возможности увильнуть от своих прямых обязанностей.       Наконец, задача была успешно выполнена: я пропихнул-таки бесформенное тело в люк и отряхнул руки от липкой слизи. Хотел вытереть, но пачкать форму нет никакого желания. Прапорщик там, наверху, повозился ещё некоторое время, и наконец, лязгнув ключами от клеток, показал из чердачного люка свою покрытую небритыми щупальцами морду. Засунул когтистую лапу в карман своего камуфляжа.       — Зима наступает, — пробулькал Ктулху, — шоггтотв нужно сажать в клетки. А иначе они заберутся в казарменные подвалы и за зиму сожрут там всех бомжей. Чем тогда прикажете солдат кормить, а?       Я в ответ лишь пожал плечами. В конце концов, не моё это дело.       Повозившись немного, прапорщик вынул лапу из кармана:       — Держи, боец. Это тебе за помощь.       Он вложил в мою руку подмокшую купюру. Я придирчиво проверил её: водные знаки в виде пентаграмм, пейзаж Ленинграда тысяча девятьсот сорок третьего года, буквы РСДРП (б), волевой профиль князя Дракулы Третьего, и номинал «десять тысяч деревянных» — всё на месте. Приложив руку к козырьку, я спустился с лестницы и покинул казарму, направившись в сторону своего дома.       Странно, меня терзает смутное ощущение того, что я никогда раньше не бывал в этих местах, и даже ни разу не видел их хотя бы и на фотографиях… ну да ладно. Сейчас мне важнее добраться до своей квартиры.       Подтвердив знаменитый миф о том, что «сапоги дорогу знают», я встал перед массивной, покрытой длинными следами чьих-то когтей дверью. В одной из царапин до сих пор торчал окрашенный розовым перламутровым лаком ноготь.       Я достал из кармана гимнастёрки ключ и отпер входную дверь. На пороге меня уже ожидала женщина. Я мог бы поклясться, что вижу её впервые в своей жизни, однако память снова заверила меня, что нет ничего странного в её присутствии здесь. Мозг уверено заявил мне: это моя супруга. Я что, ещё и женат? Вот это поворот…       — Умойся пока, я на стол накрою, — лучезарно улыбнулась мне женщина.       Я ополоснул лицо и руки под рукомойником с надписью «Йог-Сотот — ум, честь и совесть эпохи», после чего прошёл на кухню и сел за стол. На нём уже исходила зеленоватым дымком тарелка с хорошо прожаренным мясом.       Я подцепил пальцами небольшой кусочек и употребил его по назначению. Кушанье просто таяло во рту, распространяя по организму приятное ощущение насыщённости. За пару минут тарелка опустела.       — Что за мясо такое? — спросил я женщину.       — Негритёнок. Трёхмесячный, — грустно улыбнулась она.       Во мне начала стремительно зреть обида:       — Ну ёлы-палы! — возмутился я, — Сколько раз тебе повторять: мы не миллионеры! Я тебе постоянно говорю: китайчат надо покупать!       — У них мясо жёсткое, и костей больше…       — А мы не миллионеры, чтобы питаться таким дорогим мясом! — парировал я.       — Я за тобой замужем уже четвёртый год, — голос женщины начал дрожать, — и за это время мы даже Бельтайн ни разу нормально не отпраздновали… А что ты думаешь, я железная, что ли? Мне, между прочим, хоть какого-то праздника хочется, хотя бы раз!..       — Женщина, — пробормотал я, — я не знаю, как тебя зовут, а ты говоришь мне про праздник…       Жена встала из-за стола и, с трудом сдерживая слёзы, ушла в комнату.       Я же тем временем вымыл посуду и вышел на лестничную клетку покурить: нужно было успокоить нервы. Привычно взглянул на иллюзороно разламывающуюся стену. Молча вложил папироску в протянутую костлявую руку. Вечно этот старый хрен у меня курево клянчит. Ей-ей, скоро на балконе курить начну. Так ведь он, паскуда, и там достанет. А нахер его не послать — а то, неровен час, сам туда отправишься. Мрачный жнец — он и в отставке Мрачный жнец, а этот почётный ветеран труда, вдобавок, по слухам, до сих пор хранит под подушкой свой серп.       Я в три тяги добил папиросу и вернулся в квартиру. Побродил по многочисленным запутанным коридорам, короткими кивками отвечая на приветствия соседей, пока, наконец, не вышел к своей комнате.       Она сидела в кресле и по-прежнему дулась на меня.       В этот момент мне стало немного стыдно за себя. Действительно, зачем вообще тогда было жениться, если вести такую семейную жизнь. Подошёл к креслу, взял её ладонь в свою:       — Знаешь, у меня ведь завтра выходной. Давай в самом деле сходим куда-нибудь?       — Куда? — её глаза немного посветлели, однако выражение лица не изменилось.       — Да, знаешь, недавно новый синематограф открылся…       — Это где? — с неподдельным интересом спросила она.       Ну, помнишь тот дом, который кричит голосом Джигурды? — сказал я в ответ, — Вот в этом самом доме.       — Ну, давай сходим. Буду ждать завтрашнего дня с нетерпением… — её лицо окончательно посветлело.       Да уж, такой вот он — мой обычный день. Обычный день в этих краях, населённых людьми, отправленными когда-то нахуй…