Нагиса и Томоя: ночь любви.

- Пожалуй, я готов помочь тебе, - внезапно сказал Томоя. - В чём?! – наивно спросила Нагиса. Они лежали на матрасе уже больше часа, и каждый думал, что другой спит. Но они не спали. Мысли не давали покоя обоим. Томоя думал об их будущем ребёнке, как он будет обеспечивать их всех: работа давалась ему с большим трудом. Правая рука, не поднимающаяся выше плеча – свидетельство детской травмы, нанесённой ему отцом-алкоголиком, - как физической, так и душевной. Только годы спустя он поймёт, что пристрастие к выпивке у отца возникло из-за смерти жены. Он не смог пережить эту потерю, но всеми силами стремился обеспечить Томое достойное детство, который не ценил, не видел, не осознавал… - Сделать… маленького. Лицо Нагисы вспыхнуло ярким пламенем смущения. Она ответила лишь через минуту, продолжая лежать на спине и не поворачиваясь к мужу: - Да. Окадзаки приподнялся на локте и придвинулся к любимой. Его ладонь погладила порозовевший бархат её нежных щёчек, хрупкое плечико, ещё стесняясь скользнуть дальше. Но он решил повиноваться своим инстинктам и подарить Нагисе не только частичку себя, но и сделать её превращение в женщину безболезненным и приятным. Он скинул с неё плед и полностью перешёл на её половину. Девушка чуть подрагивала от стыда и страха, а Томоя надеялся, что и от возбуждения тоже. Он коснулся её виска тёплыми губами, провёл дорожку к подбородку и обратно – к маленькому ушку, чуть вобрав в себя мягкую мочку, не тронутую проколом для вдевания серёжек – Нагиса не любила украшения, единственное, что она носила – их обручальное кольцо. Левая рука Томои протиснулась под талией жены, правая зарылась в её волосы, а он сам как можно осторожнее лёг на неё сверху. Нагиса испустила короткий вздох, чуть приоткрыв губы, к которым он тут же припал, жадно, прорывая наружу кипящую в крови страсть. Она зажмурила свои огромные глаза, от взмаха ресниц Томое стало чуть щекотно. Он чуть отстранился и начал покрывать поцелуями её лицо: нос, брови, лоб, уголок губ. - Томоя… - этот шёпот перечеркнул все границы скромности, коей отличалась эта чудесная пара. Окадзаки рывком сел, и Нагиса ощутила его возбуждение. Он стремительно снял с себя футболку, в которой спал, от чего девушка странно и нервно улыбнулась, и Томоя тут же поцеловал её в эту улыбку, а она стала смущённо поглаживать его обнажённую спину, обводя пальчиками рельеф мышц, проводя ими вдоль позвоночника и поднимаясь вверх к иссиня-чёрным коротким волосам. А он приник к её шее, вдыхая родной запах, в обычные моменты вызывающий нежность, а сейчас пьянящий своей невинностью; его рука проползла под ночную рубашку Нагисы, найдя упругую грудь, тут же спелым яблоком влившуюся в его разгорячённую ладонь и покрывшуюся мурашками от нового, неизведанного, но безумно невероятного чувства наслаждения; палец стал ласкать напрягшийся сосок, и из уст девушки вырвался первый стон. Глухой, тихий, стыдливый, но он разбудил в юноше такой прилив желания, что он, едва не зарычав, резко стянул с неё одежду, не дав ей испуганно прикрыться руками, и начал обцеловывать каждый сантиметр её хрупкого тела. Она, краснея ещё больше, стала отвечать на его ласки, прикасаясь губами то к бьющейся на шее артерии, то к щеке, которая покалывала пробивающееся щетиной, то к глазам, заставляя мужа прикрывать веки. Томоя целовал её шею, ключицы, грудь, не переставая гладить её рукой, солнечное сплетение, чуть округлившийся животик, как это бывает у взрослых женщин, низ живота… Эти ласки были внове и для него, и для неё, вызывая вспышки сладострастия и других, неизведанных, но приятных ощущений. Они уже часто и звучно дышали, хотя и стеснялись испускать стоны, которые так и рвались из заходящихся от нежности грудных клеток. Томоя погладил ладонью заветный треугольник, и Нагиса выгнулась навстречу, постанывая уже громче, блаженно закрывая глаза. Его пальцы начали поглаживать розовую и нежную плоть девушки, заставляя её сучить ногами от неистовства и прижимать его голову к себе, сочиться от возбуждения так, что простыня под ней быстро промокла. Он продолжал свои ласки, и когда она зашлась в сладкой истоме, он убрал влажные пальцы и вернулся к её губам, и страстный танец любви продолжили уже их языки, сплетаясь в порыве желания… Кожа горела от возбуждения. После неистового поединка, который происходил в их ртах, они поняли: пора. И тогда Томоя осторожно вошёл в девушку, ощутив её узость, и от этого его плоть восстала ещё больше, если это, конечно, было возможно. Ей не было больно, и она лишь стонала, вздрагивая всем телом от лавины эмоций и ощущений, обрушившейся на неё неожиданным потоком. Он мерно двигался внутри неё, руками продолжая мять её мягкую грудь, углубляя поцелуй и чуть покусывая её сладкие уста. В темноте супружеской спальни проходил тягучий ритуал, что был древним, как сам мир. Лишь лунный свет пробивался в открытое окошко, да весенний ветерок чуть теребил лёгкую занавеску песочного цвета. Её ручки вдруг упёрлись ему в грудь, и она отстранила своё лицо от его, на вопросительный взгляд юноши лишь послышался сиплый шёпот: «Быстрее…». И тогда всё смешалось в вихре любви, резкими толчками Томоя вбивал в неё своё желание зачать ребёнка, всю свою нежность... И всю боль. Она содрогнулась в оргазме первой, но он не отпустил её, целуя, ласково погрузив ладонь в её тёмно-русые волосы. Нагиса уже кричала, а Томоя продолжал любить её, и вспышка вдруг озарила всё его тело, сознание, душу. Он обессилено опустился на жену, чувствуя, как внутри неё прокладывает себе путь их будущий малыш, его веки сомкнулись, и он уснул у неё на плече. А она всю ночь перебирала его тёмные пряди, улыбаясь своим мыслям, а в её глазах сияли слёзы счастья…