Si vis amari ama

Юнги стоит перед небольшим зеркалом в своей маленькой ванне, и, не веря, вглядывается в отражение расширенными от шока глазами. Такое не может случиться, нет, только не с ним. Это кто-то другой смотрит на него из зеркала, или, может, параллельные миры существуют и этот кто-то оттуда. Потому что это невозможно. С ним не могло этого произойти. Или, может, ему это снится? Да, точно, это всего лишь сон и он сейчас проснётся, возвращаясь в обыденную реальность, где Мин Юнги — никто, в его реальность. Но этого не происходит. Он, как ребёнок, трёт кулачками глаза, мягкими лепестками задевая щёки, щипает себя за чувствительную кожу шеи, но зеркальная гладь остаётся к нему беспощадной — изображение не меняется. Он выдыхает судорожно, отрывая взгляд от собственного отражения, и медленно поднимает руки выше, на уровень глаз. Цветы, насмехаясь будто над его надеждами, никуда не исчезли. Нарциссы. Нежные жёлтые нарциссы цветут на его руках, закрывая собой линии базилика и оранжевых лилий, заставляя Юнги задыхаться от осознания того, что кто-то может его любить. Слёзы душат, градом скатываясь по бледным щекам. Юнги не верит. Не может. Не хочет. Его никто никогда не любил. С самого детства он был обречён на жестокие оранжевые лилии, путами окольцовывающие его тело, и базилик, уродливым венком обвивающий тонкую шею. "Я ненавижу тебя" Эти слова в его сердце клеймом безобразным выжжены, в мысли, с отвращением вместе, вбиты, в душу, всю покорёженную, втоптаны. Юнги к ним привык. Он пытался понять, почему это происходит именно с ним, за что так сильно его ненавидеть можно, просил, умолял остановиться, не причинять ему боль — цветы продолжали расти. И он смирился. Он смирился, что всегда будет отовсюду гоним, что судьба его — лютая, как зима, ненависть. Он смирился, что навсегда останется один только за то, что он слишком хрупкий и мягкий, не способный отпор этому безжалостному миру дать, хоть как-то от него защититься. Юнги ласковый, заботливый и очень добрый, он любит большие пушистые свитера и толстовки. Юнги любит красить волосы в яркие цвета, носить кучу фенечек на покрытых старыми и свежими шрамами запястьях, слушать старые песни и пить зелёный чай с мёдом и липой. Юнги любит читать сказки, пусть в его жизни сказка никогда не случится, но он, с трепетом в ладонях очередную книгу сжимая, продолжает в чудо верить, в новые, волшебные миры погружаясь — не для себя, для других. Юнги любит рисовать, у него куча изрисованных полностью альбомов, он носит с собой цветные карандаши и краски, поэтому его руки всегда в ярких росчерках. Последние два альбома одному человеку, бабочкам внутри него летать позволяющим, посвящены. Юнги часто смотрит на него украдкой, облик его на сетчатке глаз выбивает, чтобы, глаза закрыв, всё равно его видеть, с ним не расставаться. Взглядом встретиться с ним боится, в глаза ему никогда не смотрит, кто он и кто я, думает, поверить, что он реальный, а не мираж его, не выдумка, с трудом может — потому что таких прекрасных людей не бывает. Но он существует, он ходит с ним по коридорам одного университета каждый день, весь белыми и красными камелиями увитый, маленькие листья перечной мяты в ладонях прячущий, алые розы в смоляных локонах вьющихся волос носящий. "Ты восхитителен. Ты вызываешь пламя в моём сердце. Ты — причина тёплых чувств, во мне возникающих. Я люблю тебя" И — то, что краску по щекам Юнги растекаться заставляет, — его фиолетовые цветки сирени, что, начинаясь у шеи, уходят за ворот любимых им белых футболок или объёмных худи, и, он уверен, что кольцами свились на чужой груди, прямо рядом с этим жизненно важным органом, кровь по организму гоняющим — моё сердце принадлежит тебе. Но Юнги к тому, кому сердце своё доверил, никогда не подойдёт, не признается. Чувства какого-то изгоя такому удивительному человеку точно не нужны, поэтому он дальше бережно хранить их будет, в себе их взращивая, соцветиями новыми его одаривая. Его чувства не нужны никому, как и он сам. И, насмешкой, взгляд на жёлтые нарциссы на собственных руках падает. "Для меня всегда светит солнце, когда я рядом с тобой" Юнги нервно, до крови, кусает губы, вытирая ладонями оставшиеся дорожками следы от слёз. Глубоко вздыхает, успокаиваясь чуть-чуть, и возвращается в спальню, которая только немногим больше, чем ванная. Мин берёт брошенную на стул вчера огромную толстовку, надевает быстро, в больших рукавах цветы нежные пряча, сминая их мягкие лепестки. Никто их увидеть, знать о них, кроме него, не должен. Потому что он боится. Боится, что его итак несладкая жизнь адом станет. Ведь такого, как он, никто не должен любить. Юнги в последний раз кидает взгляд на мутное, пыльное зеркало, висящее на дверце старого потрёпанного шкафа, и, пулей из комнаты и после квартиры выбежав, спешит в университет, на первую пару в котором он уже безбожно опаздывает. *** Юнги вздрагивает, сжимается весь, когда видит, какие взгляды на него бросает главный его кошмар — Чхве Сонмин. Юнги вбежал в аудиторию после двадцати минут пары, привлекая к себе ненужное внимание, и, извинившись перед преподавателем, быстро идёт в самый конец аудитории, занимая своё привычное место у окна. Он надеялся, что хоть один его день пройдёт спокойно, но то ли из-за истерики утром, то ли потому, что он точно самый неудачный человек из всех, на планете существующий, всё идёт не так. Его заметили. Юнги всматривается в ряд мерзких записей, на столе выцарапанных, и находит парочку новых. Ком в горле не сглотнуть, не избавиться от него, даже, кажется, трахею вырвав. Снова ненависть. Снова омерзение. Снова презрение. Снова пожелания смерти. Его привычная реальность. Губы до крови искусаны, алые капли на тёмную деревянную поверхность падают, Юнги их стереть тянется и замирает. Он голову резко вскидывает, взглядом на Чхве натыкается, понимая сразу, кто в его новой боли виноват. Руки болят, жгут, но Мин внимание не обращает — знает, что после пары будет хуже. В разы хуже. В глазах Чхве ненависть плещется, расправы скорой обещание. Юнги отворачивается, уже не видя, но чувствуя чужую усмешку превосходства, губы Сонмина украшающую, и думает, что у него нет денег на новые бинты. Он боится. Потому что розы. Чёртовы чёрные розы —я ненавижу тебя, набатом в голове бьётся — на ладонях растут. И их не спрятать никак. *** Рёбра болят, Юнги идёт с трудом, надеясь только, что не сломано ничего. Ему бы из универа выйти, а там он уж как-нибудь до дома доползёт. Лишь бы сейчас не упасть, иначе, он знает, встать больше не сможет. Вся правая сторона лица болит, горит от сильной пощёчины — Юнги о синяках, на его теле космосом парящих, думает. Ему волком выть хочется, но, какая ирония, если бы внутри него зверь был заперт, то точно не волк, а кто-нибудь маленький и совсем неопасный. Потому что защитить себя он не может. Юнги выдыхает, от боли в глазах темнеет, он чувствует, что в бок валится, уже готовится, жалкие остатки себя собрав, что подниматься придётся, и, глаза крепко зажмурив, столкновения с полом ждёт, но этого не происходит. Юнги не понимает, почему, пока медленно осознание не приходит, что его бережно чьи-то руки обнимают, к широкой груди аккуратно прижимают. Пусть это только для того, чтобы он не упал, но его ещё никто никогда так не обнимал. Так, будто он что-то драгоценное и безумно хрупкое, что от одного касания разрушиться может. Он подольше так постоять хочет, потому что тепло, потому что он впервые себя защищённым чувствует, но природное любопытство берёт верх и он с опаской один глаз открывает, взглядом тут же на крепкие руки, его удерживающие, натыкаясь. Очень и очень знакомые руки, что тысячи раз его взглядом обласканны были. Дышать тяжело становится, дыхание перехватывает, потому что он листья перечной мяты, в ладонях прячущиеся, видит. Потому что белые и красные камелии переплетаются красиво на сильных руках, образуя причудливый, чарующий узор. Потому что это его руки. — Ты в порядке? Хриплый голос звучит прямо над ухом, посылая по телу табун мурашек, а чужое горячее дыхание обжигает чувствительную шею. Приятно, но дышать всё ещё трудно. Юнги разворачивается, взгляд выше волевого подбородка не поднимая, боясь в глаза заглянуть — он впервые так близко, он уже утонул в нём, погиб, спасения нет, но если он всё же посмотрит, то захлебнётся. — Эй? Юнги и рад бы ответить, хоть что-то прошептать, но все слова из головы вылетели, все силы на то, чтобы не забывать дышать, уходят, и от этого только хуже. Потому он, тот, кому Юнги своё сердце отдал, идеальный во всём Чон Чонгук, который яблоками пахнет и вкусным вишнёвым глинтвейном. Похоже, он пил его совсем недавно, возможно, в студенческом кафе или в каком-то другом месте. Юнги навсегда в руках его остаться хочет, запах его вдыхая, потому что эти руки так правильно касаются его и только их прикосновения он чувствовать на себе хочет, но он, от мыслей собственных вспыхнув, вырваться пытается, у него почти получается, но он забыл, что сбежать от Чон Чонгука невозможно. Чон его держит крепче, но всё также осторожно, руку одну поднимает, подбородка Юнги касается, на себя взглянуть заставляя. Юнги только что захлебнулся. Он в чёрных, как самая тёмная ночь, глазах потерялся, во вмраке, во взгляде гуляющем, пропал. Ему бы испугаться, а он от восторга забывает окончательно, как дышать. Непослушные губы раскрываются, но через секунду смыкаются снова, поэтому он просто кивает несколько раз, отвечая на первый вопрос. Но он ни черта не в порядке, и Чонгук это видит, но не говорит ничего. Ещё раз смотрит внимательно, наверняка раны на губах замечает, как и опухшую щёку. Юнги надеется только, что синеющих следов чужих пальцев шее не видно. Чонгук бережно отпускает его, но берёт его руки в свои, и, чёрт, его ладони такие огромные, что руки Юнги с лёгкостью в его одной поместятся. Чонгук смотрит на чёрные розы, ладони Юнги сковавшие, и хмурится. Мин не понимает ничего, непослушными губами "что" шепчет, и горит — потому что поверх удушливых роз начинают цвести хрупкие розовые цветки азалии, уродливые мрачные бутоны закрывая. "Береги себя для меня" Чонгук уходит, оставляя Юнги одного с бешено колотящимся сердцем, что, кажется, грудную клетку проломит сейчас, так бьётся сильно. Юнги поверить не может, пусть своими глазами видел, но разве это возможно? Разве возможно, что Чонгук, идеальный, прекрасный во всём Чон Чонгук, может испытывать что-то к нему, к всего лишь какому-то Мин Юнги? Юнги накрывает истерика, стоит ему только порог квартиры переступить. Он плачет, вновь, как утром, в очередной раз на части разбивается, и не знает, что за ним, пока он домой шёл, тенью следовал Чонгук, ото всех его защитить готовый. Тем вечером на лопатках Чонгука пурпурный гиацинт расцветает, заставляя его, сгорающего от ярости и боли, разрушить комнату. "Прошу, забудь меня" Нет, думает Чонгук, не забуду. Потому что не смогу. В каждом мире, в каждой вселенной, в каждой новой жизни находить буду, чтобы больше никогда не отпустить. *** На следующий день Юнги на занятия не идёт. Он решает спрятаться дома, в какой-никакой, но крепости. Шаткой, разваливающейся, но от мира за пределами её стен уберечь способной. Он себя в этом убедить пытается, и у него это практически получается, пока взгляд не падает на трогательные азалии и нарциссы, теперь живущие на его руках. Он болен. Имя болезни его, сердце поглотившей, мысли все занявшей, в душе поселившейся — Чон Чонгук. Он его не отпускает, образами преследует, мерещится, Юнги сделать что-то не может — потому что он любит, любит его больше, чем от луны и обратно. Кутаясь в тёплый плед, он делает себе горячий чай с абрикосом и с аппетитом съедает маленький кусочек тортика, на который потратил последние деньги. Но Юнги не жалеет, потому что тот с его любимой малиной и сладкого хотелось уж очень давно. Он чувствует себя немного лучше. Рёбра после случившегося вчера ноют и болят, на скуле расцвёл большой синяк, и, как позже оказалось, запястье пострадало тоже, поэтому он старается не двигать левой рукой. Но это всё меркнет, когда Юнги о Чонгуке думает. Юнги Чонгука не понимает. Не понимает, но очень хочет себе. Всю свою жизнь он мечтал о сказке для других, искренне веря, что с ним чудо никогда не случится. С самого детства единственным, что он на свои действия получал, было непонимание и постоянные упрёки. Он привык, что он всегда всё делает не так, как надо, делает недостаточно. Он старался быть лучше всех в учёбе. У него получалось, но никто не предупредил, что вместе с успехами ненависть рука об руку ходит. Он старался не выделяться, но ненависть была всё равно. Тогда Юнги решил, что будет делать то, что ему хочется, а не кому-то другому, и если за то, что ему нравится, придётся расплачиваться, то он готов. Юнги усмехается горько, слишком много и долго расплачивается, думает, и, зная, что Чхве в бешенстве будет, решает покрасить волосы в мятный. Когда он, после душа, уже с новым цветом волос, себя рассматривает, кто-то стучит в дверь. Юнги удивляется, кто к нему придти мог, гадает, и, удивленный, открывает дверь, чтобы тут же попытаться её закрыть. Потому что за дверью стоит Чонгук. Юнги пищит, когда Чон легко его сопротивление давит, в квартиру проходит, на плечо себе его закидывает и в зал проходит, чтобы аккуратно положить его на диван. Юнги сжимается весь, губы опять кусает, на Чонгука не смотрит, слов его ждёт, объяснений каких-то, но только не того, что тот на колени рядом с ним станет. Мин снова забывает, как дышать. Потому что, когда Чонгук рядом, он только им дышать может. Чонгук осторожно его ладони в свои берёт, вновь так, будто Юнги хрустальный, прикасается с трепетом, большими пальцами его тонкие запястья гладит, задевая бархатные лепестки нежных жёлтых нарциссов. Юнги нервно губы облизывает, в сторону смотрит. — Почему ты здесь? — спрашивает тихо, неслышно практически, но Чонгук, как струна, напряжён, взглядом его кожу ласкает, с болью на синяки смотрит, и каждый вдох его слушает, он на Юнги сосредоточен давно и безнадёжно. — Из-за тебя. Это ведь твоя сирень прямо у сердца моего распускается, обвивает, кажется, его изнутри даже, — Чонгук Юнги посмотреть на него умоляет, дышать лишний раз боится, чтобы ещё больше не напугать, но он уже пришёл, он здесь и ни за что не отступится. — Ты у меня здесь, под кожей, в венах вместо крови бежишь. Ты мне в душу, под рёбра глубоко вшит, и я скрывать это не хочу больше. Я знаю, ты напуган, в себя и меня, в нас вместе не веришь, но я прошу тебя мне шанс дать, один всего. Я докажу тебе, что наше "мы" существовать может, что по отдельности ни ты, ни я не живёшь. Юнги резко голову поворачивает, второй раз за всё время своей влюблённости ему в глаза прямо смотрит, а Чонгук уже покорён. Он без боя сдаётся, такой маленький и крохотный Юнги воин лучший, его сердце, такого большого и сильного, забравший. У него шансов не проиграть не было никогда, всё один взгляд на хрупкого паренька, прячущего пальцы в рукавах серой толстовки, решил. И сейчас Чонгук им, таким растрёпанным, уютным, домашним, любуется, желание в наверняка мягкие мятные волосы зарыться пальцами сдерживает, глядит на него, зачарованный. — Ты безумно красивый с этими волосами. На маленькую фею похож, — шепчет, Юнги сердца бешеный стук унять не может, снова во мраке чужих, но таких родных глаз тонет. — Дам я тебе шанс, что тогда будет? Кто ты и кто я. Будущего у нас... — на "нет" запинается, потому что Чонгук хмурится, смотрит с затаённой на самом дне чёрных глаз болью. — Я расскажу, каким вижу тебя, а ты не будешь меня перебивать, хорошо? — Юнги кивает только. Всё также, глаза в глаза. Из взгляда друг друга выныривать, кажется, смерти страшнее, поэтому смотрят, надежду каждый спрятав в груди вот-вот готовыми расцвести новыми на теле цветами. — Я задыхаюсь. Я задыхаюсь, когда смотрю на тебя, от переполняющего меня счастья, сердца, которое скачет, в горле клокочет, после вновь в грудную клетку спускаясь, и, не успев подняться, грозится её разорвать. Я не знаю, есть ли этому название, хотя кому оно, к чёрту, нужно? То, что я к тебе чувствую, выше любви. В твоих глазах я вижу космос, ту самую черноту, что затягивает в себя, в ней планет миллион и в каждой своя вселенная, с каждой из них я познакомиться хочу, но знаю, что мне всё равно будет мало. Тебя мало. Мне тебя для себя раскрывать медленно хочется, моментом наслаждаясь, твои мысли вкусить, заботу и теплоту по частям в себя вбирать. Ты — моя самая сладкая пытка из всех. Ты знаешь ведь, что в твоих волосах прекрасные звёзды живут, мерцают? Так вот знай это, как факт прими. Когда мимо проходишь, они на пол осыпаются, на землю падают, моментально цветами со сладким нектаром прорастают. Они за тобой, как шлейф тянутся. Они улыбку и восхищение вызывают, но плохих, любящих лакомиться любимыми детьми природы, притягивают. Мне от них тебя защищать хочется. Я от всего мира тебя в руках своих спрячу, в обиду не дам. Обещаю, со мной ты не будешь плакать, только радость знать будешь. Я тобой, твоей силой восторгаюсь. Ты поломанный весь, в крошку разбитый, но продолжаешь восставать, идя наперекор всему, плиты с плеч поднимая, кандалы за собой волоча. И я хочу с тобой рядом стать, плиты эти с тебя сбросив, собой защитив. Я хочу быть рядом с тобой быть и буду. Меня отныне и вовек не прогнать. Чонгук хрустальные слёзы, по бледным щекам стекающие, губами стирает, Юнги в своих руках качает, убаюкивает. В волосы, персиком пахнущие, зарывается, дышит им, в себя запах вбирает, не насыщается, шепчет: — Я заберу тебя от всего на свете, мы построим маленький домик на окраине лета, я в ямочку меж ключиц твоих зароюсь и никогда больше не отпущу. Всё, тише, кроха, успокаивайся, не плачь. У меня сердце из-за тебя болит. Юнги улыбается, быстрые поцелуи-бабочки ловит. У него из-за Чонгука сердце болит тоже. Он, носиком кнопочкой в широкую грудь уткнувшись, Чона за крепкую шею обнимает, замереть того заставляет. — Значит, бесстрашным львом будешь меня от всего защищать? — Да, буду, — Чонгук смотрит уверенно, прямо, и не признается никогда, что больше всего на свете он Юнги потерять боится. У того глаза всё ещё от слёз мокрые, щёки красные от смущения, а ранки на губах так и просят их поцелуями излечить, но он, крохотный и безумно смелый, его лицо в свои ладошки берёт. Снова глаза в глаза. — Я тебя больше, чем от луны и обратно, Чон Чонгук. Ты — мой маяк среди всей темноты, меня окружающей. Я знаю теперь, что, благодаря твоему сиянию, я всегда найду дорогу к тебе и выберусь из пучины отчаяния. Я тону в тебе без шанса выбраться, но мне это и не нужно. Я верю тебе, мой лев, моё сердце уже в руках твоих, так докажи мне своё навсегда и навечно. Докажи, что наше "мы" существовать может. Увези меня в домик на окраине лета, прогуляйся со мной у весны в саду, в гости к осени забреди и заблудись в зимней сказке. Только что своими словами ты подарил мне крылья, докажи, что не сломаешь их, а вместе со мной летать будешь. Я вверяю себя тебе. У Юнги в глазах звёзды падают, прямо внутрь Чонгука попадая, он свою маленькую фею ближе к груди прижимает, и сердце у них — одно на двоих, бьётся неистово, в ритме едином. Чонгук, весь свой мир в руках сжимая, клянётся, что докажет. Потому что он тоже Юнги больше, чем от луны и обратно. *** Наблюдая за уснувшим Юнги, Чонгук медленно, как и хотел, перебирает его мягкие волосы. Им придётся преодолеть много проблем, всё просто не будет никогда, потому что просто — это не о них и не с ними. Но он не боится и не будет, он за Юнги горы свернёт, все моря и реки иссушит, леса выжжет, но к нему вернётся и всегда возвращаться будет. Он без Юнги себя не представляет, Юнги — воздух его, лекарство и панацея. И даже если в каком-то из других миров у них всё с ненависти начнётся, он всё равно Юнги завоюет, себе вернёт. Потому что без Мин Юнги не существует Чон Чонгука. А сейчас Чонгук лёгким поцелуем к алым, как ядовитое яблоко из сказки, губам прикасается, исцелением ему служащим, и улыбается. Потому что у него на шее амарант обещанием вечности расцвёл, на лопатках — красная гвоздика одержимостью и алый тюльпан, чувств признанием, пурпурный гиацинт исчезнуть заставили. На плечах цветками сливы робкая просьба Юнги слова, сегодня сказанные, сдержать. А у самого сердца — чарующая амброзия, как знак того, что взаимно всё, вместе с сиренью властвует. Потому что у Юнги прямо под сердцем цветут белые розы, той любви, которая навсегда, символ, а худые бёдра обвивают мальвы, жёлтые тюльпаны и белые лилии. Он истерзан любовью, Чонгук для него — необходимый жизненный свет, без которого дышать невозможно, рядом с которым весь мир остальной меркнет. И рядом с нарциссами запястья лаванда окольцовывает — клятва Чонгука Юнги отважным львом защищать. Потому что у обоих в волосах маленькие, но такие важные примулы распустились, сияя яркими лепестками. "Я не могу жить без тебя"