Любить вопреки

В шумной толчее большого Лондона существуют места, куда привычно наведываются не только люди. Как в этот старинный паб, у него давняя история. Проходили века, сменялись его хозяева, интерьер, даже его расположение — считалось, что он на окраине, потом в центре, потом где-то между ними, но он неизменно оставался здесь со дня своего основания. Возможно, поэтому его облюбовали жнецы человеческих душ, заходя сюда после выполненной работы, устраивали себе вечеринки, не выдавая свою сущность. На дубовых панелях, потемневших от времени, багровели пятнами отсветы жаркого огня камина. Гробовщик бывал здесь иногда, наверное, тоже по привычке. Неприметной серой тенью в углу стойки мог расслышать новости и сплетни мрачных жнецов, прежних собратьев. Для бывших коллег он давно беглец, которому больше нет веры и лучше не связываться. Бредовые легенды они слагали сами. Красное мускатное вино играло в стекле бокала рубиновыми бликами, и изливалось кровью к бледным губам. — Но почему он сбежал? — По слухам, повздорил с руководством… — А может, открылся запрещённый любовный роман?.. — Ха, вот на это он не способен! Как помню, у него ни привязанностей, ни жалости не бывало. И вам, можно сказать, повезло, легко отделались. — А что, он уже убил кого-то?.. В сумрачном дымном гуле знакомые лица. Они даже не старались сохранять предписанные сдержанность и бесстрастие в своей тесной говорливой компании. — …Если он нужен Департаменту, давно бы подобрали. Отступники своим уходом сами себя наказали, взаимно избегая контактов, и что там с ними — неважно, их будто нет. Как Джонни Мёртвая голова, слыхали? — Жнец, у которого сгорело лицо? — После адского пламени не всегда можно восстановить. С досады он всё бросил и до сих пор бродит где-то неприкаянный, пугает своим голым черепом смертных… — Ах, вот откуда байки, что мы скелеты в балахонах!.. Изредка отблесками пламени мерцали роскошные, не в меру длинные волосы, перекинутые через плечо. Грелля Сатклиффа часто путали с дамочкой. Кое-кто уже попробовал прижать его к себе, поддавшись на обманчивое кокетство. Грелль тоскливо скосился в сторону, и вымученно кривились нервные губы в наклеенной улыбке. — Сатклифф, не срослось у тебя с Уильямом в Баден-Бадене? — Не слишком-то и хотелось, — лениво протянул Грелль под общий смех. — Я предпочитаю море, там вольный ветер и простор. А не какие-то замшелые речушки, стиснутые в горах… Гробовщик догадывался, когда он перестал играть свои роли. И только он знал шёлковую мягкость багряных волос, силу этих чувствительных губ и вкус его тела, гибкого, упрямого и податливого. Они встречались втайне от всех, урывками, беспорядочно, как удавалось. Каждый с жадностью хватался за эту необходимость, точно в пустыне за крупинку соли губами, пересохшими от зноя, иначе дальше просто невозможно, нельзя быть. И оба не предполагали увидеться здесь. Наверное, отступившему жнецу сегодня не следовало приходить. Но именно сегодня его слишком сюда тянуло. Терпкие винные разводы стекли по стенкам бокала и осели кровавым пятном на дне. Почему, кем определено, что всё должно быть тайком, украдкой, и каждая встреча как последняя. Как-то перечеркнув прошлое, о котором стоило ли скорбеть мрачному жнецу, оставалось самим дорогим: небрежно брошенная красно-белая лента среди рассыпанных лепестков роз — эти лепестки, привядшие и подсушенные, отрадно перебирать, задумываясь о коротких минутах счастья; или прохладный оранжевый апельсин около белых нарциссов на столе, как яркое напоминание праздника; обрывок тонкого листка бумаги со следами красной губной помады… — то, что наполнено смыслом. Всё остальное не имеет значения. — Ещё мускат, сэр? — вежливая забота бармена. — Нет, благодарю… Седые волосы распались длинными потоками по спине. Минуя прочих посетителей, Гробовщик пересёк небольшой зал, напрямую к столику былых товарищей. Они замолкли, увидев, как он в открытую, неспешно направлялся к ним. Здесь не принято хвататься за косы смерти. Ещё шаг, и ещё. Вырвавшийся из-за стола Грелль шагнул навстречу. Ласково поправил седые пряди у лица, тонкие пальцы заплутали в серебре волос. И прильнув, с вызовом оглянулся на онемевших приятелей. Гробовщик приобнял его за талию, мягко и бережно. Встрепенулся нахохлившийся воробушком Рональд, кажется, так зовут этого бойкого паренька. — Они что — пара?!. — зачем-то ошалело глянул на Эрика с Аланом, словно от них ждал подтверждения, или сравнивая. Зашевелились остальные. — Это надо отметить!.. Ты почему молчал, Грелль?! — А надо было кричать об этом и доказывать? — Грелль заносчиво дёрнул плечом и, снова повернувшись к Гробовщику, ответил лёгким пожатием на тёплое прикосновение его губ к запястью, не прикрытому перчаткой. — Пойдём, — кротко улыбнулся. Пожалуй, только они могли променять уютную духоту паба на промозглое морское побережье. Где прибой бешено разбивал холодные волны о скалы и шумно откатывал, чтобы всей мощью хлестнуть вновь. Стылый ветер бросал в лицо солёные брызги, от которых кожа горела, как под поцелуями; ветер трепал тесную одежду, смешивал и разглаживал длинные пряди волос, заплетая их вместе. На сегодня всё уже было сказано, в чём-то убеждали друг друга, поделившись мыслями, что кипели в сердце. Теперь, притихнув, сидели спиной к спине на огромном валуне. — Ты ведь знаешь их… — Конечно, знаю. Грелль откинулся головой назад, ему на плечо, потёрся щекой. Гробовщик удержал его голову рукой, заставляя тянуться в поцелуе, долгом, восхитительно томном. И сорвались с валуна, по его округлому боку, снова целуясь уже в сомкнутом замке объятий, торопясь насытиться. У Грелля глаза шалые, очки не нужны. Одежда была распахнута, и точечные касания его быстрых пальцев, как россыпь огненных искр, жгуче пробежали по голому прохладному телу. Вслед за ними он сам скользнул вниз, и высвободил из тканной тесноты нетерпеливую плоть, припал к ней ртом, дразня с опасной улыбкой, довольный. Нежно тёплая мягкость языка и колючие зубы, почти впивавшиеся иглами в чуткую кожу, на грани, взвинчивали переливами острейших ощущений. Глухо бился в ушах шум нахлынувших волн прибоя. Пальцы тонули в густых прядях: волосы чуть влажные и шелковистые, точно сгустки свернувшейся крови, и их сырой запах, сладкий, с привкусом морской соли и металла, камня ли… дурманили до исступления. Грелль сводил с ума, как и его близость, прикосновения, сам заблудившийся в поисках каких-то чувств. Гробовщик поднял его, прижимая к себе, голодно приник к разогретым губам, благодаря за ласку. С ним можно быть грубее, свободнее, не сдерживаясь. Грелль что-то шептал, заклятьем, со всхлипом, льнул всем трепетным телом. Гробовщик не выпускал его из рук, отвечая, нежил поцелуями. Усадил на подвернувшийся каменный приступок, кинув туда своё пальто. Снова укутал объятиями, закрывая от обжигающих водных брызг. Истомлённый, в горячем стоне Грелль выгнулся, принимая его. Обвил руками за шею, и ноги с силой стискивали узкие бёдра. В помутнённом сознании, прислонясь вплотную, Гробовщик удерживал надёжно, и обоим давал равную свободу движений. Кровавые пряди опутали сминавшие их пальцы. Грелль расслабился; сквозь жар дыхания у виска легко срывались короткие, чуть слышные вскрики. Как вечность назад, мятежное море размеренно билось о скалистый берег, окатывало студёными брызгами и возвращалось с новым порывом ветра. Им было хорошо вместе. И какая разница, где. Если есть тот, кто волнует и кому нужен, вопреки всему, понимает и ждёт.