***
Борис прибывает в вечер среды. По гравийной дорожке к дому Тео подъезжает машина, и он выходит со стороны пассажирского сиденья, перекидывая через плечо спортивную сумку. Тео открывает парадную дверь и выходит на крыльцо, держась за перила, а Блю выскакивает вслед за ним и бежит прямо к Борису, активно виляя хвостом из стороны в сторону, вне себя от радости, что у них гость. — Ах! Поттер, у тебя есть собака! Привет, дорогуша, что за милашка, — Борис наклоняется, чтобы погладить её, воркуя ласковые прозвища, когда она утыкается головой ему в руку. — Как её зовут? — Блю. Тео спускается с крыльца и поднимает сумку, которую уронил Борис, когда Блю подбежала к нему, и набрасывает себе на плечо. — Хэй, Блю, привет, крошка Блю, ты заботилась о моём лучшем друге? Умничка. Борис встаёт, обнимает Тео за плечи и прижимается к нему. — Как давно мы не виделись! Я влюблён в это место, Поттер, оно прекрасно, — он обводит рукой долину и виднеющиеся вдалеке горы, — но не слишком ли холодно, нет? — Ну, мы в северной части Нью-Йорка, а сейчас декабрь. Борис жестом отсылает водителя, бросает пару русских фраз, которых Тео не понимает, после чего они вместе поднимаются на крыльцо и заходят в дом. За ними спешит Блю. Тео слушает, как машина отъезжает от дома, и запирает дверь. Тео бросает сумку Бориса на диван и направляется в кухню. — Я собирался сварганить что-нибудь с макаронами, поэтому было бы хорошо, если бы ты помог мне. До ближайшей забегаловки минут тридцать езды, — бросает Тео через плечо. — Полчаса?! Это не похоже на ту городскую жизнь, который ты жил, Поттер. Тео кивает. — Знаю. Нужно было привыкнуть, но мне нравится. Борис смотрит на него, слегка сдвинув брови к переносице и склонив голову набок. Это значит, что он считывает Тео, а Тео это ненавидит, но позволяет ему делать выводы, потому что иначе он всё равно сделает их, но позже. — Мне тоже нравится. Это место на тебя похоже, — отвечает Борис. Замешательство, должно быть, отражается на лице Тео. — Такое же древнее, — объясняет Борис. — Да ну тебя нахер! Говори за себя, я думаю, что отлично выгляжу для тридцати шести. Спасибо тебе большое. Борис смеется над ним и усаживается на столешницу напротив плиты. — Всего лишь шутка — говорит он между приступами смеха, — ты, как и раньше, прекрасен. Тео закатывает глаза и снова отворачивается к плите, чтобы засыпать макароны в кипящую воду. Он хочет скрыть румянец, который разжёг щеки. Глупые, необоснованные комплименты Бориса производят такой же эффект, как в детстве. — Перелёт был отвратным, я сидел с человеком, который не только развалился на два подлокотника, но ещё и пытался отжать моё место для ног. То, что я коротышка, не даёт тебе прав на моё пространство, мудак, — Борис продолжает рассказывать о том, какой катастрофой была его поездка, в то же время он распахивает все кухонные шкафы, чтобы найти миску с чесноком и бутылочку оливкового масла. Тео наблюдает, как он измельчает гвоздику и нагревает сковороду, капая в неё масло, чтобы оно покрыло поверхность. «Прямо чудо, — думает Тео, — что Борис по-настоящему умеет готовить и что он чувствует себя настолько уверенным, чтобы взять и хозяйничать в моей кухне как в своей собственной». Он всё трещит о полёте, когда Тео сливает макароны и разделяет их на две тарелки. Борис перехватывает их, как только он заканчивает, чтобы вылить на них чеснок с маслом, а затем посыпает морской солью и молотым перцем. Они едят на диване с включенным телевизором. Тео пользуется случаем, чтобы в первый раз за долгое время рассмотреть Бориса. У него, как всегда, угловатые, острые скулы и нос. Над виском с правой стороны белеет шрам, но он был там и раньше. Есть новый на шее, от его вида у Тео сводит живот, а зрение затуманивается, но он не задаёт вопроса. У Бориса есть новая татуировка на противоположной стороне шеи. Она маленькая и изящная, тёмные чернила выделяются на бледной коже. Тео перестает пялиться на его шею и видит, что Борис смотрит на него. Он ухмыляется. — Она тебе нравится? Тео переводит взгляд на телевизор, всё ещё показывающий что-то, и чувствует, как Борис берёт его руку и прижимает пальцы к своей шее. Это полумесяц, он тонкий и на коже кажется серебряным. Борис проводит по нему указательным пальцем Тео, затем отпускает, и ладонь снова опускается на колени. — Я сделал его несколько месяцев назад. Чувствую себя очень лирично с ним, но как только вижу Мириам, она говорит, что он похож на пятно от кофе, — смеётся. Тео сидит, слушает и делает вид, что его сердце не пытается ретироваться из тела прямо в борисову тарелку с макаронами. Это было самое интимное прикосновение с тех пор, как он в последний раз видел Бориса. Он старается не думать о своём непреднамеренном (но совершенно осознанном) целибате. Прошло уже шесть лет. Он не задерживает эту мысль в голове. — Мило, — отвечает он. Борис фыркает, встаёт, хватает тарелку Тео и идёт к раковине, чтобы начать мыть. Тео медленно следует за ним, беря полотенце, чтобы вытирать тарелки. Они с Борисом, не спеша, убираются, иногда смеясь над повтором «Сайнфелда», который крутят по телевизору. Как только они заканчивают, Тео достаёт чайник и наполняет его водой. Тео кипятит воду и ставит две кружки на стойку, наливая чай в обе, а Борис сидит на противоположной столешнице, свесив ноги, и рассказывает Тео о художественной галерее, которую «ты бы полюбил, Поттер, но люди, которые приходили туда… тьфу! Все они богачи, заботящиеся лишь о трате денег, а не об искусстве». — Может быть, ты рядом с галереей был? — акцентирует Тео. — Ха-ха, Тео. Я ходил туда, чтобы насладиться искусством. Он спрыгивает со столешницы, принимая кружку, что ему протягивает Тео, и затем идёт к боковой кухонной двери и открывает её для Тео, как будто он открывал её для него тысячу раз, а вовсе это не первый его визит в этот дом. Тео выходит наружу, в объятия морозной декабрьской ночи, и Борис идёт следом. Они обосновываются на террасе, на заднем дворике. Тео кружку держит в руках небрежно, а Борис свою обхватил обеими руками, прижимает к груди. Тео смотрит на него и замечает яркий цвет его ушей и носа. Он молча встаёт, чувствуя, как Борис наблюдает за ним, возвращается в дом, и появляется через минуту с большим пушистым одеялом. Он накидывает его Борису на спину и садится рядом с ним. Глядит в небо. Теперь он понимает, почему мама так любила ферму. Отсюда он видит каждую щербинку Луны, а всё звёзды напоминают ему о Вегасе. О Вегасе и его маме. Тео оглядывается на Бориса, который не сводит с него глаз с тех пор, как они вышли из дома. — Ты замёрз, — говорит Борис. Да, но он привык к холоду, это Тео и объясняет Борису. Теперь Борис встаёт, перешагивает два фута, разделявшие их, и снова садится, накидывая широкое одеяло на их плечи. Тео задерживает дыхание, считает до трёх, выдыхает. Сейчас ему теплее, но он полагает, что это связано не с одеялом, а больше с тем, что Борис прижимает свою руку к руке Тео, а ногу к ноге Тео. Он снова поглядывает на Бориса. Вблизи ещё чётче видна разница между нынешним Павликовским и тем, которого он видел в прошлый раз. Борис выглядит старше, но лучше. На щеках у него пролегли едва заметные морщинки от улыбки, в волосах появилась проседь, мешки под глазами серые, а не фиолетовые, и лицо пополнело. Он знает, что Борис ещё в прошлый раз был в завязке, но теперь это видно по его лицу. Тео одолевает внезапное желание устроить голову на плече Бориса. Если бы он был младше, он бы отрицал это чувство, но сейчас он просто позволяет ему побродить в уме, игнорирует резкую команду «не надо», заменяя её на «может быть». Он знает, что Борис позволит, и, возможно, это из-за звёзд, что напоминают о Вегасе, и, может быть, просто на одну ночь он снова хочет стать ребёнком, поэтому он склоняет голову к чужому плечу. К большому облегчению Тео, мир не разносит огненным взрывом, а наоборот, он сжимается. Весь мир — это долина, освещённая Луной на заднем дворике, и в нём живут только два человека. Борис прижимается щекой к макушке Тео, а костяшками касается пальцев Тео, которыми он обхватывает свою кружку. Они оба ощущают тепло. Через некоторое время они возвращаются внутрь, их конечности затекли от сидения в холоде на каменной террасе. Уже поздно, он устал, и Борис устал от полёта, поэтому Тео идёт к себе в комнату и снимает одежду. Это почти странно — просто взять и лечь спать, не напившись и не принимая наркотики, ведь Борис здесь. Тео помнит, как думал в прошлый раз, когда Борис был в завязке, что это всего на несколько месяцев. Для Тео не секрет, что он ещё курит травку, но он никогда не видел и не слышал, чтобы он принимал что-либо ещё за последние два года, а Борис склонен быть чересчур честным в отношении своих зависимостей. Это выбивает из колеи, ведь он тоже трезв, что нарушает ритуал, который они создали для встреч друг с другом. Борис входит в комнату, вырывая Тео из мыслей. — Ты же в курсе, что у тебя только одна кровать, верно? Если ты хотел пообжиматься, то мог бы просто попросить, — говорит он с порога. Конечно, Тео знает, что у него одна кровать. Он также знает, что краснеет, и хочет сказать Борису, чтобы тот отвалил, и ещё он хочет набраться смелости, чтобы ответить Борису дерзостью: «тогда иди сюда и пообжимайся», но он не делает этого, не может позволить себе, поэтому молчит. Он просто предполагал, что кто-то займёт диван. Он собирается предложить этот вариант, ведь Борис, наверное, устал после долгого перелёта. — Нет, всё окей. Мы ведь и раньше в одной спали, — перебивает он с улыбкой, сбрасывая свою одежду на пол и забираясь к Тео в постель. Эта двуспальная кровать стоила бешеных денег, но она их заслуживает. У Тео простыни зелёного цвета и сделаны из такого хлопка, что вам хочется проводить по ним руками снова и снова. Одеяло лёгкое, словно пёрышко, а плюш, из которого оно сделано, имеет трудно описуемый розоватый оттенок. В принципе, оно похоже на облако, очень дорогое облако, и как только Борис ложится, он зарывается носом в кровать и вздыхает. — А, неважно, Поттер. Можешь спать на диване, хочу растянуться на этой штуке. Серьезно, я чувствую, что я парю. — Ты похож на кота, — говорит ему Тео, когда Борис вытягивается на кровати и прячет голову под одеяло. — Иди сюда, Тео, здесь теплее, — говорит он, поднимая толстое одеяло, чтобы Тео приютился под ним. Он послушно ныряет под него и смотрит на Бориса, у которого глаза закрыты, а щека прижата к подушке. Тео позволяет себе взглянуть ниже. Прошло много лет с тех пор, как он видел больше шеи, и вид его обнаженной груди и рук заставляет что-то в легких перестать работать. У Бориса есть шрамы. Много, и он о них знал, но вблизи всё иначе. Тео не знает и не хочет знать, откуда они. Ещё у Бориса есть татуировки: некоторые из них выглядят так, будто они сделаны в подсобке чьей-то дерьмовой квартиры, а на другие явно было потрачено много часов. Тео улыбается маленькому, но невероятно подробному портрету собаки, которая чертовски похожа на Попчика. На предплечье есть слова на русском, поэтому он не может их прочитать, а на груди расположились ещё одни, рядом с абстрактной картинкой, состоящей из толстых чёрных линий, похожих на мазки. Тео также замечает вырисовывающиеся сухожилия. Борис всё ещё угловат, но теперь выглядит сильнее, здоровее. Тео чувствует, что веки тяжелеют, прижимает голову к подушке и замечает, что Борис тоже смотрит на него. Ему всегда удаётся увидеть то, что Тео пытается скрыть. Борис на мгновение встречается с ним взглядом, а затем опускает его на тело Тео. Тео сразу ощущает неуверенность, оно такое худое, ведь он никогда не учился следить за питанием, чтобы поддерживать свой вес в норме. Он обхватывает себя руками, стараясь казаться непринужденным, и игнорирует румянец, который ощущается глубоко в груди, на ушах и щеках. Он немного ёрзает под пристальным взглядом, словно движения каким-то образом сбросят взгляд Бориса, и он больше не сможет наблюдать. Борис будто совершенно не замечает, как сильно его пристальное внимание влияет на Тео, он протягивает ладонь к его шее и осторожно прислоняет свою голову к Тео и прижимает их лбы друг к другу. Блю запрыгивает на кровать и устраивается между ними на одеяле. «Всё хорошо», — думает Тео, и позволяет мысли жить в нём, рядом с глубоким дыханием Бориса и тёплыми телом Блю. Он расслабляет плечи, отпускает руку, которая сжимала тело, и засыпает. Перед тем, как заснуть, в его последней мысли мелькает идея о том, что, может быть, их общий ритуал и не был никогда связан с наркотиками?***
Когда он просыпается, Борис и Блю исчезли, и на миг начинает казаться, что последние шесть лет — просто сон, и в реальности он находится в своей старой квартире, но Тео нащупывает тепло места на кровати, где спал Борис. — Борис? — бурчит он хриплым от сна голосом. Тишина. Тео выходит из спальни, заворачиваясь в халат, и осматривает дом, почти сразу замечая, что его собака и её поводок исчезли. Вздох облегчения вырывается из груди — ему ничего не мерещится. Тео ложится обратно. Он немного рад, что Борис ушёл, потому что это делает факт его стояка не таким постыдным. Но не сильно. План Тео был в том, чтобы запрыгнуть в душ и разобраться с этим, но теперь, когда он знает, что дом пуст, по крайней мере, на время, мысль позаботиться об этой проблеме, не выходя из кровати, выглядит гораздо заманчивее. Он сбрасывает халат с плеч, наклоняется и обхватывает себя, закрывая глаза. Он пробно двигает рукой вверх и вниз, пытаясь сосредоточиться на ощущениях и не думать ни о чём конкретном. Несмотря на усилия, в сознании постоянно возникает образ Бориса, смотрящего на него, прикосновение руки к шее Тео и запах его одежды прошлой ночью, когда Тео положил голову ему на плечо. Дыхание прерывается, темп ускоряется. Спина выгибается, когда Тео кончает, тяжело дыша. Он лежит, переводя дух, и наконец снова открывает глаза. К дверному проёму прислоняется Борис. Блядь. Тео голый, а его дыхание всё ещё прерывистое, и Борис просто стоит, ничего не говоря. Как же Тео не слышал, что он вернулся? Он же занимался собой всего минут десять. «Скажи что-нибудь», — приказывает он себе. — Я, эм… эм я был… — «что, чёрт возьми, ты должен сказать, когда лучший друг застаёт тебя мастурбирующим?». Он вдруг начинает злиться на Бориса за то, что тот наблюдает. — Не мог бы произнести что-нибудь? — спрашивает Тео, натягивая на себя простыню. — Я… я просто зашёл после прогулки, чтобы разбудить тебя, не думал даже, что могу помешать, но я просто… — Тео понимает, что Борис нервничает, несмотря на то, что ухмыляется. Он не говорит то, что действительно хочет сказать, это заставляет Тео нервничать, будто ему итак не хватает обессиливающего чувства стыда. Борис пытается заглянуть в глаза Тео, но тот отворачивается так стремительно, что удивительно, как он ничего себе не сломал. — Хм-м-м. Напомню тебе, что мы делали это раньше. Когда они занимались этим, они никогда не были трезвым. По крайней мере, Тео никогда им не был, они были просто подростками, просто молодыми людьми, которые дурачились, играя в почти взрослых. Это ничего не значило. Они всего лишь были под рукой друг у друга. Так Тео всегда говорил сам себе. Но теперь они действительно взрослые. В прошлый раз Тео просто отрицательно покачал головой, и Борис принял это, а Тео сделал вид, что это «нет» не зацепилось за горло и не жгло. — Извини, — просит Борис, но он извиняется не за то, что до сих пор пялится. Тео качает головой и говорит «всё в порядке», потому что это правда, и ему легче сделать вид, что это не имеет значения. По его мнению, это лучше, чем притворяться, что ничего не произошло. — Оставлю-ка я тебя принять душ, — Борис оглядывает его в последний раз и смеётся. Всё напряжение уходит из комнаты, когда Тео смеётся тоже. «Как же глупо», — думает он, чувствуя жар.***
Он принимает такой холодный душ, чтобы тот пробрал его до дрожи — лучше пусть он будет чувствовать её, чем смущение. Тео не знает, что было хуже: то, что Борис застал его в самый уязвимый момент, который он только может вообразить, или то, что он хотел, чтобы Борис лёг рядом. Он не думает столько, сколько надо для возвращения паники, как он обычно делал, когда признавал своё влечение к Борису. Борис стучит в дверь и кричит: — Если ты не поспешишь, я войду и заставлю тебя мыть мне голову! Так что Тео выключает воду. Он накидывает рубашку, застегивает все пуговицы, затем надевает свитер на всякий случай. После того, что случилось утром, он уверен, что не вынесет пристального взгляда Бориса. Тео даже надевает огромные носки, ведь если он поймает Бориса, с интересом засматривающегося на его голую лодыжку, то провалиться Тео под землю. Борис, конечно, сразу замечает, чего Тео хотел добиться, и смеется над ним, когда он выходит на кухню. — Холодно? — Отвали. Борис уже приготовил завтрак, это блины и бананы, но не банановые блины, потому что «их консистенция отвратительна, Тео, не возьму в толк, почему люди едят их». Они не стали заморачиваться с тем, чтобы уйти с маленькой кухоньки Тео на диван в гостиной, а сели рядом со столом, поджав ноги, как делали в детстве. — Буэ, это отвратительно, — говорит Тео, глядя на сироп, стекающий по пальцу Бориса. — А что тут отвратительного? — спрашивает он, слизывая каплю, — перестань быть таким душнилой. Дай пожить. Он берёт бутылку сиропа и наливает немного на тарелку Тео, повсюду разбрызгивая, попадает на штаны, носки Тео и разлетается по всей столешнице. Если бы можно было убивать взглядом, то Борис бы погиб. Тео хватает кусок банана, протягивает руку и вмазывает его в волосы Бориса. — Надеюсь, тебе не нравится эта одежда, Поттер, — говорит Борис, поднимаясь и наклоняясь, чтобы Тео оказался поближе, и начинает поливать его сиропом, пока Тео безуспешно пробует размазать по нему банан. — Я только из душа, — кричит Тео из-под руки Бориса, пытаясь вырваться, когда сироп капает на очки. — Надо было подумать об этом до того, как ты это начал. — Первым был ты! Борис пожимает плечами и отпускает его, тяжело дыша и посмеиваясь над тем, что волосы Тео слиплись. Они оба поднимаются на ноги, смотрят на сироп на столешнице и раздавленный банан на полу, на который наступил Борис. — Мы не должны так портить еду, — говорит Борис, осматривая беспорядок, уголки его рта опущены. — Всё в порядке. Если что, купим ещё. Тео знает, что неважно, сколько денег зарабатывает Борис, он все равно беспокоится о том, чтобы еды всем хватало. Тео знает единственный действенный способ заставить Бориса в такой момент чувствовать себя лучше: например, напомнить ему, что еда есть ещё, и тогда его беспокойство исчезнет. — Эй, Тео? — Да? Борис поворачивает голову и улыбается ему. — Счастливого Рождества. — Счастливого Рождества, Борис.***
Они вместе убирают тарелки, вытирают столешницу, пол и сваливают кучей посуду в раковине. Тео осторожно снимает с себя одежду и бросает её в стиральную машину. Борис засовывает голову под кухонный кран и просто смывает остатки банана с волос на кухне, а Тео опять принимает душ. На прогулку они берут Блю. Похолодало, и Борис, кажется, выглядит ещё бледнее, а Тео клянется, что чувствует, как мёрзнут суставы. Блю бегает кругами и поджимает лапы, сигнализируя Тео, что сейчас слишком холодно, чтобы гулять. Борис подхватывает её, засовывает под пальто и несёт обратно в дом, несмотря на то, что она слишком тяжелая, чтобы её можно было так носить. Они возвращаются, задыхаясь от мороза, и Борис падает на диван, всё ещё обнимая Блю, которая выглядит более чем довольной тем, что её используют как живую грелку. Борис утыкается лицом в мех. — Всегда ли так холодно? Как ты с этим живёшь? — Чаще всего это не так уж плохо. — В следующем году мы на праздники поедем куда-нибудь греться, Поттер, хорошо? Разум Тео берёт тайм-аут, пытаясь совместить слова «в следующем году» и «мы», а затем он выдавливает: — Ладно. Солнце снаружи начинает садиться, и комнату заливает мутный оранжевый свет. Тео усаживается на диван рядом с Борисом и Блю, натягивает одеяло на плечи. В комнате царит комфортная тишина, она не похожа на ту, что возникает перед тем, когда кто-то начинает кричать или кипит от гнева. Она не похожа и на гнетущее, тяжелое молчание, а с ним Тео так хорошо знаком, ведь оно наступает, когда ты весь день проводишь в одиночестве и боишься заката солнца. Эта же тишина кажется мягкой и тёплой. Тео жил бы в ней вечно. Он трогает борисову щиколотку и проводит большим и указательным пальцем по коже, веки прикрыты, голова покоится на спинке дивана. Он глубоко дышит, ощущая, как легкие расширяются и сжимаются, и чувствует, что Борис дышит рядом с его щекой, ближе, чем казалось. Борис едва касается ладонью подбородка Тео, и тот ощущает исходящее от неё тепло. В прошлый раз Тео сказал «нет», повторяя себе снова и снова «с этим покончено», и «мы больше не дети», но он слаб, а Борис всегда был рядом, когда Тео терял бдительность. Борис всегда деликатен, напоминает он себе. — Могу ли я? — спрашивает он, его голос такой тихий, что едва слышно. Тео кивает и льнёт к ладони Бориса. Борис касается его губ, целует. На самом деле, «целует» — очень громко сказано. Больше похоже на целомудренное соприкосновение губ. На какое-то время они замирают, но затем Тео чувствует чужой пульс нижней губы, и он наконец слегка отвечает. Поцелуй неспешен и невинен. Рука Бориса не собирается отпускать лицо Тео, и Тео выдыхает. Борис целует его так, как будто это всё, что он когда-либо хотел, будто большего и не надо, будто большего не существует. Всё его внимание подарено губам Тео. Тео отстраняется, чтобы перевести дыхание, и Борис прижимается к нему носом, пока Тео не открывает глаза. Борис улыбается ему, его губы покраснели, а волосы кудрями обрамляют лицо. Тео ощущает, как сердце буквально сжимается, а желудок опускается в кончики пальцев ног, и он думает, что, возможно, было бы легче переживать это, когда они были моложе, и всё, что он делал, казалось, не имело никаких последствий. Он помнит: когда они были лишь детьми, что-то дикое и отчаянное заставляло цепляться за Бориса, хотя это желание также заставляло его хотеть утонуть. А потом, в Амстердаме, ему показалось, что сердце вот-вот выскочит из груди, и он унесётся в другое место. Теперь без алкогольной дымки и викодинового кайфа он чувствует, что не хочет оставаться один, это пугает Тео больше всего на свете. Он чувствует себя в безопасности лишь в одиночестве, но это по тому, что он чересчур привязан к такому образу жизни., а сейчас Борис стряхивал пыль с той части Тео, которая заставляла его желать компании, так болезненно, и нарёк эту часть домом. Борис целует его лоб, веки, и Тео позволяет ему, потому что это приятно, и он хочет, чтобы Борис был ближе, но он не знает, как попросить. Но ему не надо произносить это вслух; Борис просто кладет голову ему на колени, накрывает их обоих одеялом и включает телевизор. Сейчас Рождество, так что, конечно, время крутить на каждом канале «Эту замечательную жизнь», и Борис расслаблено мурчит под знакомый фильм. Тео, однако, натягивает одеяло на глаза, вспоминая последний раз, когда они вместе смотрели его. Мутные воспоминания всплывают перед глазами: Борис прижимался грудью, прикосновение пальцев к волосам, спина, вытягивающаяся дугой. Он понимает, что его дыхание, должно быть, немного сбилось, когда чувствует, что Блю легла ему на живот, это возвращает в настоящее. Борис кладёт пальцы на лоб Тео, стягивая одеяло с его лица, и просто смотрит на него с полуулыбкой на губах. — Тебе больше не нравится наш фильм, Поттер? — Нравится, — отвечает Тео, и это правда, но также он вызывает в нём чувство странной обнаженности, хотя воспоминания, с этим связанные, наверное, единственные, которые Тео помнит лучше Бориса. — Тогда смотри, — приказывает он. Ни один из них не отводит взгляда. Это похоже на вызов, и Тео так хочет принять его, но он осознает, что у него кончились оправдания, он больше не знает, что всё это такое, ведь Борис тоже трезвый. Это слишком похоже на поблажку, а её у него быть не может, он её недостоин. Так много чувств разом. Он видит, что Борис собирается наклониться, поэтому говорит: — Мы не можем. — А почему бы и нет? — спрашивает Борис, нахмурившись, — наверно, здесь одиноко, да? — Я… все в порядке, правда. Мне это не надо… Борис приподнимает бровь: — Тебе это не надо? Это похоже на ложь, Поттер. Как давно ты с кем-нибудь спал? Тео огорчен этим вопросом, потому что он-то уж очень осведомлен, сколько времени прошло, и ему не нужно, чтобы знал кто-нибудь ещё. Последний человек, с которым он был в постели, смотрел на него сверху вниз. — Тео? Он закатывает глаза: — Шесть. — Шесть месяцев? Тео просто смотрит на него, пока он не поймет. — Лет? Боже, Поттер. — Я лишь. Мне это не нужно. В самом деле. — Тебе не нравится? Но раньше же у тебя были партнеры. А сегодня утром… — Не напоминай мне, — говорит Тео, поднося лицо к рукам, когда он поворачивается корпусом, чтобы быть лицом к лицу с Борисом, — послушай, так легче. — Я и предлагаю. Разве не легче? Тео думает, что так чертовски просто согласиться с ним. Но чем он заслужил это? У него не может быть ничего подобного, он не может. — Я не могу. — Тео, детка, ты уже делал это. Много раз. — Зачем ты позволяешь мне, Борис? Ты больше не должен заботиться обо мне, — выдыхает он, — говорить, что мне это надо, всё просто… всё слишком больно. Это не то, что он хотел сказать, но говорит честно. Он видит, как лицо Бориса исказилось, и тот собирается что-то выпалить, но останавливается, словно пытаясь подобрать верные слова. Ожидание его ответа растягивалось, как резина. Но и оно кончается. — Господи, Тео, ты не думал о том, что мне тоже может быть больно? Ты думаешь, легко мне? Я не навещаю тебя, потому что знаю, что захочу прикоснуться к тебе, а в последний раз, в последний раз ты просто покачал головой. Ты хоть представляешь, как это больно? И я знал, что это из-за того, что ты слишком трезв, поэтому не позволишь мне прикоснуться, и это причиняет мне боль. Почему ты отвергаешь себя, Тео? Я столько лет пытался понять, потому что тоже ненавидел себя — долгое время я не позволял себе и смотреть на другого мужчину, не позволял думать о том, что чувствую к тебе… но… но. Не важно, со сколькими людьми я трахался, или скольких пытался любить, или как сильно хотел завести семью, ты в итоге единственный, о ком я могу думать. Но я не могу добиться тебя, — выдыхает он. Тео концентрируется на настоящем, иначе его грудь разорвёт на части. — Ты и так впустил меня в свою жизнь, это хорошо, я не должен хотеть большего. Но мне так больно, до глубины души. Я хотел бы любить тебя всеми возможными способами. Тео пытается замедлить сердцебиение и дыхание, но это вообще невозможно, поэтому он лишь делает прерывистый вдох, от этого Блю вскакивает и снова прижимается к его коленкам, облизывает ему руку. — Я пытаюсь, Борис. Пытаюсь… пересилить себя, — ещё один вдох. — Большую часть времени я едва могу признаться себе, что я… что я… — он вздыхает, разочарованный своей неспособностью сказать то, что они оба уже давно знают, знали. Он слышит свой собственный голос, эхом отдающийся в голове, который говорит: «я люблю тебя, разумеется». Он пытается дать понять это Борису: — Я хотел причинить боль только себе. Борис смотрит на него, его глаза слезятся. — Я знаю, malysh, я знаю об этом слишком хорошо. Я просто спрашиваю, закончим ли мы причинять боль друг другу? Впусти меня. Обещаю, что останусь, ты не потеряешь и меня тоже. Тео думает обо всех случаях, когда Борис, должно быть, спас ему жизнь, о том, что он чувствует себя как дома, где бы Тео ни был. Тео думает о том, как сильно сердце бьётся в груди, когда Борис прикасается; как улучшается сон от простого знания, что Борис спит на другой стороне кровати; как появляется чувство опасно похожее на счастье, когда ему удаётся рассмешить Бориса. Он думает об убитом в попытках умереть времени. Последние шесть лет он провёл в одиночестве, пытаясь стать той версией человека, который может жить, не испытывая вины и ненависти ко всему, чем он является. Он слышит слова своего терапевта даже сейчас: «Вы не должны наказывать себя за то, что вы выжили», и ощущает, что слёзы набухают в уголках глаз. Он вдруг чувствует необъяснимую потребность рассказать Борису, что он пытается помочь себе. — Я хожу к психотерапевту… — выдаёт Тео и морщится. — Не знаю, зачем тебе знать это. Борис выглядит потрясённым. — Кажется, это первый раз, когда ты потерял дар речи, — бормочет Тео себе под нос. — Я мог зависнуть, вспоминая, о том, что было не так давно… — Борис улыбается. Дразнит даже сейчас, колкости тут не достаёт, но Тео всё также краснеет. — Мне надо было запереться… — Ты мне никогда не рассказывал. Что он у тебя есть. Тео пожимает плечами и смотрит на Блю, заснувшую у него на коленях. Он гладит её мех, а Борис протягивает руку и обхватывает пальцами запястье Тео. — Извини, что я так и не научился любить. Я думаю, что не сумею любить так, как правильно, — выпаливает Тео. Он чувствует облегчение, признаваясь в этом, ведь слова любви всегда вертелись на языке, когда Борис был рядом. Приятно, наконец, произнести их, несмотря на то, что слова режут рот, как шипы. Тео ковыряет шерсть Блю, просто чтобы занять руки, слёзы текут по лицу, которое горит от смущения и стыда, и он отказывается поднимать взгляд на Бориса. Разве взрослый человек не должен знать о таких вещах, — спрашивает он себя, — он разве должен справляться и не работать так усердно, чтобы перестать ненавидеть себя? Взрослый человек разве не должен не чувствовать вот уже более десяти лет необходимости заглушать чувства наркотиками и алкоголем? Борис тоже плачет, так что Тео больше не чувствует себя таким идиотом. Борис сползает с дивана и становится на колени на ковёр напротив Тео, чтобы он мог посмотреть на него и взглянуть в глаза. Борис протягивает руку и кладёт ладонь ему на щеку. — Тео, я люблю тебя. Пожалуйста, не извиняйся, мы сможем справиться с этим вместе. Тео кивает. Блю встает, как только чувствует, что Борис шевелится. Он садится с Тео, обнимает его и прижимает к груди, пока плачет, слёзы Бориса срываются с уголков глаз. Они лежат так некоторое время, позволяя усталости, которая приходит от плача, омыть их. Это почти как похмелье. Обезвоженность, голова раскалывается, забота Бориса. Он убеждает Тео подняться и проводит его в ванную. Там он включает кран, чтобы вода нагрелась. Душ принесет им обоим пользу. — Всё нормально, если я?.. — Борис замолкает. Тео смотрит на него, зрение слегка расфокусировано и кивает. Всего лишь он, это просто Борис, ничего нового. — Нормально, Борис. Он снимает с Тео очки, стягивает через голову свитер, затем помогает снять брюки и нижнее бельё. Стягивает с себя одежду Борис быстро и бросает её на пол, вместе с одеждой Тео. Они стоят в душе, позволяя воде течь по ним. Тео делает шаг ближе и наклоняется, чтобы положить голову на Бориса. Борис обнимает его. Тео прислушивается к чужому сердцебиению, улавливая, как оно успокаивается. Он тянется за Бориса, берёт шампунь. Борис смотрит на него, изогнув бровь, когда Тео наливает немного геля в ладонь, после чего проводит пальцами по кудрям. Он медленно взбивает гель в пену и втирает кончиками пальцев в кожу, выводит маленькие круги большими пальцами у висков. Борис выдыхает и притягивает Тео ближе, прижимается лицом к шее Тео. Тео понимает, что наблюдает за ними как бы снаружи тела. Это похоже на установку: если он прикоснется к Борису, то ему нужно каяться только за то, что он жив. Но он этого не делает. Возможно, из-за того, что слишком устал, и он может чувствовать лишь Бориса, да мягкость его, и Тео позволяет себе это чувствовать. — Это потому, что теперь ты трезвенник. Утверждение, а не вопрос. Тео приходится на секунду поломать голову о предмете разговора, прежде чем стало ясно, что Борис говорит о его (отсутствии) сексуальной жизни. Конечно, он оказывается прав. — Да… Всё просто слишком резко навалилось, — запинается Тео, его голос становится глуше, — я только начал разбираться со своей жизнью и секс… он не так важен. Сейчас это кажется излишеством. — Для тебя он, правда, неважен или ты боишься его? Он значит для тебя нечто большее? Руки Тео неподвижны, и он старается не морщиться от того, что Борис так хорошо знает его и заставляет смотреть правде в глаза. Борис ополаскивает волосы, наклоняется, чтобы поцеловать подбородок, шею и плечо Тео. — Просто подумай об этом. Он выключает душ и берёт полотенца для них обоих. Они не утруждают себя пижамами, хотя Тео колеблется у ящика своего комода, но в итоге просто ныряет под одеялом голым. Борис прижимается к Тео и целует его в шею, в этом жесте нет ни жара, ни желания большего. Больше смахивает на то, что он просто наслаждается тем, что Тео ему позволяет. Борис мурлычет ему в кожу. — Могу я задать тебе вопрос, Поттер? — Конечно. — А ты когда-нибудь спал… с другим мужчиной? Тео не отвечает, прикидывая в уме, может ли он выразить это вслух, насколько он может оживить воспоминания, чтобы не захлебнуться ими. Он так долго прокручивает это голове, что мысли расплываются. «Это всего лишь Борис, просто расскажи ему». Он так и поступает. — До того, как я завязал, я… я пытался однажды. Я, кхм, обманулся в квартире одного парня. И… и как только он начал прикасаться ко мне, я просто… Я не знаю, я испугался и ушёл. Я так накурился, что Хоби пришлось тащить меня в душ. Чтобы привести в чувство, — Тео закрывает глаза и замечает, что руки дрожат. Борис берёт их в свои. — Он повёз меня к центру реабилитации через пару дней после. Сказал, что хочет, пока жив, видеть меня чистым как стёклышко. Тео понимает, что слишком крепко схватил Бориса за руку, но не может заставить себя расслабиться. Находясь рядом с Борисом, всегда хочется выкопать всё, что хотелось скрыть от мира, и вручить ему коробку со всем этим. — Жаль, что я его почти не знал. Он не был идеальным, но к тебе он относился лучше, чем твой родной отец. — Да… мне тоже жаль. Наступает момент, когда молчат они оба. Тео слышит, как снаружи воет ветер, скрипят ветки, и видит, что за окном идёт снег. Он вдыхает аромат шампуня с волос Бориса. Тео бьётся об заклад, что Борис хочет знать больше, а Деккер сомневается, что сможет продолжить этот разговор утром, поэтому он слегка тыкает его, чтобы тот продолжил спрашивать. — Когда я ушёл. Кто-то же был ещё? Кто-нибудь значимый? — Если честно, то нет. Я имею в виду, конечно, ещё оставалась Пиппа, но с ней было так… я действительно не знаю, что чувствовал к ней, но это оказалось не то. И, очевидно, у меня была Китси, но я встречался с ней, потому что это казалось правильным. Ещё была Кэрол, но я её почти не помню… Я тогда почти всё время под кайфом был. А когда я еще учился в школе, была Джулия. — Джулия, да? Вы что, учились в одном классе или типа того? — Нет, ей было лет двадцать восемь, я полагаю. Она покупала мне алкоголь, и мы просто несколько раз переспали. Борис приподнимается на локте и смотрит на Тео: — А сколько было тебе? — Наверное, около шестнадцати. — Иисусе, Тео, шестнадцать? Тео знает, что это скверно. Ему понадобилась целая вечность, чтобы увидеть реальность. Он чувствует себя очень неуверенно, когда рассказывает о своей сексуальной жизни, потому что знает: его рассказы чертовски жалки, и он так уязвим перед слушающим. Тео не нравится говорить об этом, по крайней мере, сейчас. Но Борис приподнимается на локте и смотрит на него так, как и всегда, когда Тео рассказывает обо всех своих не лучших моментов за десятилетие. С желанием защитить. — У тебя с кем-нибудь был секс, который ты помнил и которым действительно наслаждался? Ответом было «с тобой», но Тео не в силах признаться, поэтому он лишь смотрит на Бориса, всё его тело напряжено в надежде, что Борис поймёт, и он понимает. Тео замечает, как его взгляд из оберегающего превращается в нежный, с ноткой собственничества, горящей по краю радужки, и это заставляет кожу Тео покрываться мурашками. Он отводит взгляд. Тео сползает на кровати ещё ниже, так что Борис теперь кладет подбородок на макушку Тео и обнимает его, одна рука проводит круги между лопатками, а другая покоится на шее. — Пока я хожу по Земле, Тео, ты можешь спать со мной, — шепчет он в волосы Тео. — Я позабочусь, чтобы, когда ты возвращался домой, холодильник всегда был полон еды, — шепчет Тео Борису в грудь и целует его в шею. Произнести эти слова было легче, чем те другие, которые, казалось, набиваются ватой между губами и заставляют кровь отхлынуть от головы. Тео клонит в сон, но он хочет ещё немного побыть в руках Бориса. Он не знает, как будет чувствовать себя утром. Раньше, когда были наркотики, выпивка и нескончаемый пиздец, всякий раз, когда они просыпались в одной постели, Тео убегал. Он останавливается и засовывает все воспоминания об этом глубоко в череп, чтобы никогда больше не вспоминать. Он не знает, что будет делать с этим, хотя они не заходили дальше поцелуев, хочется сделать эти отношения постоянными. Он надеется, что проснется и почувствует облегчение, а не ужас от того, что Борис рядом. Тео хочет чувствовать облегчение. Однако в данный момент есть только сейчас, а завтра будет завтра, и он может контролировать только настоящее. Психотерапевт в его разуме не дремлет. Он ненавидит каждый раз, когда его слова вспоминаются и оказываются полезными. Тео не уверен, проще ли отдаваться горю, чем прогрессировать, но первое хотя бы удовлетворяет его цинизм. — Ты слишком много думаешь, Тео, — бормочет Борис ему в затылок. — Я хочу, чтобы ты не уходил никуда завтра. Прямо сейчас, я хочу, чтобы ты был завтра тут. Не только был в доме, или в постели, но… тут, со мной. Мне надо было высказать это тебе, потому что я не знаю, что буду чувствовать завтра. Практиковать честность — самое трудное, что когда-либо делал Тео, поэтому он использует любую возможность, чтобы сказать правду. Большую часть времени он делает это больше для себя, но раз Борис здесь, то почему бы не поделиться правдой и с ним тоже? Тео чувствует, как Борис резко втягивает воздух, его грудь резко вздымается и давит на него. — Окей. Я тоже хочу остаться. Я рад, что ты мне сказал.***
Когда Тео просыпается, Борис обхватывает его запястье, длинные пальцы прикасаются к нежной внутренней стороне, будто он пытается нащупать пульс. Сквозь занавески просачивается солнечный свет, золотым ореолом покрывает плитки пола, отбрасывает тёплые отблески на кровать. Они подсвечивают тёмные волосы Бориса, заставляя их искриться, свет и тьма. Его нога закинута Тео на талию, она удерживает его на месте, а он сам так близко, что Тео ощущает исходящий от него жар. Он поднимает руку и очерчивает ею его подбородок. Борис что-то мычит, ухмыляется и утыкается в ладонь Тео лицом. — Не хотел я заставлять тебя так нервничать. В замешательстве Тео хмурит брови, но Борис лишь хлопает по его запястью. Тео и не думал, что его сердце может так гулко биться, пытается вырваться из хватки, но Борис лишь ухватывает его руку крепче. — Нет, я хочу чувствовать. У Тео действительно нет выбора, остаётся лежать и позволять Борису знать о каждом прерывистым вдохе и учащённом сердцебиении. Борис некоторое время не двигается, но в конце концов просто убирает руку с запястья Тео и касается его затылка, ещё больше наклоняясь вперед. — Ты что, собрался сбежать, как только я тебя отпущу? Из-за этого так трясёшься? — Нет. Я… — Тео пытается вдохнуть, но он просто втягивает в себя запах человека, который рядом с ним, — что теперь, Борис? — Ты до сих пор хочешь, чтобы я был здесь, сейчас, этим утром? — Да. — Тогда я останусь. Тео отстраняется, чтобы посмотреть на Бориса, пытаясь осмыслить и осознать сказанное. Борис останется. Он и вчера сказал, что останется. Тео позволит ему остаться, хочет, чтобы он остался. Это так просто, так хорошо, грудь Тео стискивает сила потребности в том, чтобы Борис остался, он игнорировал и отрицал это так долго, что желание причиняет боль. Теперь что-то должно пойти не так. Так должно быть, так всегда бывает. Вот тут-то и начинается паника. Тео рвано дышит, он чувствует жжение под кончиками пальцев. Руки Бориса где-то касаются его тела, в них единственное тепло, которое Тео чувствует после внезапного озноба. Нос Блю утыкается в него, затем она роняет пузырёк с лекарствами на одеяло, и Борис понимает, что делать, раньше, чем Тео удаётся попросить его. Он выдавливает таблетку в руку Тео и хватает воду с тумбочки. Проходит несколько минут, и воздух возвращается в лёгкие Тео, а тепло в его тело. — Нет, ну послушай… я всё ещё могу уйти… — говорит Борис, явно пытаясь скрыть неуверенность, его голос напряжен. — Если ты останешься, не случится ли чего-нибудь ещё? Не случится ли что-нибудь ужасное, Борис? Ведь именно это всегда и происходит, я знаю, я говорю как сумасшедший, но… но всё так и выходит, верно? — голос Тео становится глухим и хриплым, его слова давят, он так сильно хочет ошибиться, хочет, чтобы кто-то сказал ему, прямо сейчас всё правильно, что что у него может быть… — Поттер, детка, нет. Единственное, что произойдет, это то, что я останусь. Не грянет страшный шторм, что разрушит твой дом, не будет пуль, сыплющихся с неба, не будет болезни, которая заберёт меня от тебя. Я же сказал, твоя жизнь может стать хорошей. Я хочу остаться. Тео смотрит на шрам у ключицы Бориса, запоминает его форму, цвет, длину. Он вдыхает, выдыхает и считает до десяти по-английски, потом по-испански, затем по-русски. Он может разрешить Борису остаться. — Пока ты ходишь по Земле? Борис смущенно глядит на него. — Мне тоже нужно, понимаешь? Я просыпаюсь и думаю, в порядке ли ты. Тео смотрит на него в упор: — Но это у тебя… опасная работёнка. — Может быть, но именно ты всегда притягивал неприятности, как магнит притягивает металл, — Борис делает паузу, — и иногда ты притягиваешь их нарочно. — Я знаю, — выдыхает Тео. — Тебе нужны твои вещи? Ты уверен, что хочешь остаться здесь? — несмотря на все заверения Бориса, до сих пор было трудно осознать, что Тео больше не обязательно хоронить себя в чувстве одиночества. — Я остаюсь. И я могу просто купить то, что не могу взять у тебя. Мы можем навестить мою квартиру в любое время, Мириам всё равно будет управлять делами некоторое время. Не торопись. — Так ты остаешься? — Господи Иисусе, Поттер, спроси меня ещё раз. — Я мог бы. Борис улыбается, и мир Тео распадается на части, которые складываются в эту улыбку. Белизна зубов. Цвет его губ. Маленькие морщинки на его щеках. Блеск в его тёмных глазах, живых и смотрящих прямо на него. О боже, он действительно останется. Тео наклоняется вперед. Борис ловит его губы своими и поворачивается корпусом к Тео, его руки обхватывают лицо Тео. Тео отстраняется: — Чаю? — Всегда.***
Они сидят на диване, прижимая кружки к груди. Тео помнит, как делал так в юности, по утрам, после того как пил всю ночь. Борис всё ещё носит кожаные браслеты на запястьях, но эти лучше, не рассыпаются по краям. Его ногти так же покрашены в тёмно-синий и обгрызены. Волосы, как и в прошлом — дико разлохмаченные кудри, но теперь они длиннее, тронутая сединой прядь падает на лицо и вьётся под подбородком. Чувство будто Тео с ним и не расставался. Но прошло столько времени. Тео некоторое время обдумывает это. Не Бориса, на диване сидящего сейчас рядом с ним, а тех подростков, которыми они были, то, как они гуляли по Вегасу, безрассудные и одержимые идеей сбежать от всего. Невозможно представить, что Тео выбрался из вегасовского прошлого и зажил собственной жизнью, а Борис выбрался из него и даже остался жив. Тео уже давно задавался одним вопросом… — А ты никогда не задумывался, как бы мы выжили, если бы… если бы тебе пришлось опекать нас обоих, если бы пришлось искать нормальную работу, — спрашивает он Бориса. Он чувствует себя глупо, спрашивая об этом, но он слишком долго думал об этом, поэтому не может не спросить. — Я не думаю, что смог бы позаботиться о нас. Борис задумывается, заправляет прядь волос за ухо, а Тео смотрит на его многочисленные серьги, ожидая ответа. — Я думаю… я считаю, что раз ты переживаешь об этом, это… это делает тебя лучше тех людей, которые должны были нас тогда воспитывать, — он убирает одну руку со своей кружки и касается подбородка Тео. — Но тебе не надо сейчас опекать тех детей, которыми мы были, Тео. Сейчас тебе надо заботиться о себе. Ты займёшься этим, и ребёнок, которым ты был, будет чувствовать себя защищенным. — Он улыбается. — И я буду чувствовать себя так. Борис ставит свою кружку на пол рядом с диваном, отодвигает от себя кружку Тео и тоже ставит её вниз, а потом наклоняется и касается губами губ Тео. Он осторожно начинает проявлять больше инициативы, так что в итоге он лежит на диване над Тео. — Всё окей? — шепчет он в губы Тео. Тот кивает. — Да, сейчас нормально. Борис снова целует его, а руки держит выше поясницы Тео, пробегает пальцами вверх и вниз по его рёбрам. Тео вдруг останавливает его и привстаёт. Борис отскакивает от него, открывая рот, чтобы извиниться, но Тео не даёт ему и слова вставить: — Я вчера забыл отдать тебе Рождественский подарок. Только вспомнил. Борис подождал, пока его пульс замедлится, и он снова падает на диван. — Блять, Тео, пожалуйста, не делай так больше, я, кажется, постарел на год. Тео смеется, целует его в губы и встаёт. — Извини. Я, в конце концов, заглажу свою вину. Он направляется, чтобы взять подарок из своей комнаты. Тео проводит где-то пять минут, уставившись на коробочку, прежде чем закрыть её и окончательно убедиться, что именно это он и хочет сделать. Когда он возвращается, Борис уже успел развалиться на диване, и Тео садится на пол, поближе к нему, и кладет коробочку ему на грудь. Борис садится и открывает её, являя на свет пару изумрудных серёжек. — Они принадлежали твоей маме, — говорит он, держа одну из них, приоткрыв рот, пялясь на камни. — Да… ну, они были её, но я вытащил пару камней и вставил вот сюда, — признаётся он, приподнимая ладонь, чтобы показать Борису кольцо на руке. Оно довольно незамысловатое, просто кольцо из белого золота с двумя изумрудами в центре. — После Китси я… я не хотел, чтобы они вечно пылились у меня на полке, но мне некому было их передать, поэтому я пошёл к ювелиру. Но взял только два изумруда. Не хотелось менять их слишком сильно. Борис проводит пальцем по граням камней, почти задыхаясь. — Ты не должен носить их или что-то ещё, я лишь… не знаю. Мне нужно, чтобы кто-то хранил их. Борис уже достаёт вставленные гвоздики и заменяет их серьгами. — Я могу сделать и то и другое. — Ты не обязан, — шепчет Тео. — Но я собираюсь, lyubov moya, и ты не можешь мне помешать. Борис тянет Тео к себе, так что он теперь сидит на диване, и Борис подаётся вперед, чтобы поцеловать его, и если он более жаждущий, чем обычно, Тео не указывает ему на это. Ещё он не указывает на руку Бориса, что на поглаживает его шею или большой палец, лежащий на его горле, или тот факт, что все эти детали заставляют сердце биться слишком быстро. — У меня тоже есть кое-что для тебя. Снаружи, — произносит Борис хриплым голосом. — Хорошо. — Пошли, — Борис встаёт, и Тео следует за ним.***
Тео надевает ботинки, пальто и следует за Борисом к сосне, что находится на заднем дворе дома Тео. Из всего заднего двора, это его любимое место, ведь аромат сосны напоминает ему о свечах, которые мама зажигала в их квартире. У дерева Борис останавливается, и Тео видит небольшую каменную и отделанную металлом мемориальную доску, покоящуюся у его корней. — Я знаю, что потерял её. Но, может быть, если бы в этом мире было место, где ты мог бы побыть с ней… может быть, ты мог бы хотя бы поговорить с ней. И я запомнил, как ты рассказывал мне о свечах, которые она жгла в вашей квартире. Пока Тео слушает, он наклоняется, чтобы прочесть надпись на табличке, и глаза его наполняются слезами. «В память об Одри Деккер». — Борис, — Тео смотрит на него снизу вверх, и Борис опускается на колени рядом с ним. — Борис… я… — Всё в порядке? Она бы не была против? — Да, да, Борис. Спасибо. Тео держит лицо Бориса в своих руках и целует, а затем притягивает его в объятия. Борис позволяет обнимать себя Тео столько, сколько ему нужно, и к тому времени, когда он отпускает его, они оба замёрзли. Тео дрожит, поэтому Борис просто хватает его за руку и тянет обратно в дом. Тео охотно идёт и позволяет отвести себя в спальню. Борис оставляет там Тео и велит ему одеться теплее, ведь одежда промокла от снега, а сам он идёт готовить горячий шоколад. Тео возвращается в кухню и берёт у Бориса свою кружку. Мужчина пытается разобраться в чувствах и смотрит, как свет падает на серьги, которые он подарил Борису. Переводит взгляд на кружку в своих руках, и чувствует, как те слова снова пузырятся у него в горле. — Ох… я люблю тебя. Да, он знает, что любит Бориса, но это немного иначе. Чувство такое, будто он знает об этом дольше, чем живет на земле, как будто его судьба — любить Бориса столько, сколько Луна существует на небосводе. Он поднимает взгляд. Борис улыбается ему, и Тео улыбается в ответ. — Я затянул с этим, да? — Это заняло у нас слишком много времени, любовь моя.***
На следующий день, Тео просыпается раньше Бориса и смотрит, как тот спит. Он знает, что всё равно будет паниковать из-за этого и просыпаться, задыхаясь и чувствуя, что ему нужно сбежать, и у него будут дни, когда он будет хотеть лишь заглушить эти чувства, но, по крайней мере, когда ему нужно будет опереться на что-то, возможно, этой опорой станут слова любви и принятия. До Тео доходит, что, скорее всего, Борис всю жизнь посвятил тому, чтобы дать Тео и то и другое.