Человек и лис

      Юноша обошел вдоль и поперёк весь храм. Засунул свой острый нос во все щелки, да отлежал бок за пару часов на выступах верхних балок потолка, и все это время то и дело поглядывая на мальчишку, который сидел перед алтарём. От его присутствия у наблюдавшего медленно, но верно начинался нервный тик, и когда человек уже готов был взвыть от безделья, он разразился бранью: — Эй! Человек, ты даже не молишься! Ты просто сидишь, и хоть бы что сказал! — в сердцах закричал тот с лёгким, едва слышным шипением. Юнец даже не взглянул на него, предпочитая игнорировать обитателя храма, который явно лезет не в своё дело. — Что ты вообще тут забыл?! Я, конечно, благодарен за подношения, но, блять, ты просто сидишь тут пятый час, не надоело? — всё продолжал надрываться юноша, еще более разгневанный, не получив ответа. — Я пришел по наказу родных. Мне больше по душе сидеть в тишине, так что, будьте добры, — соблюдайте. Не кричите. Не лезьте, — спокойно ответил парень. Его голос не был похож на мальчишеский, и только сейчас, с колокольни своих прожитых лет, Вэй Усянь понял, что перед ним никак не ребёнок, а юноша годов семнадцати. Может, больше, может, меньше, — он уже давно разучился понимать человеческий возраст. — Нет, ну ты охуел, — с живостью воскликнул Усянь, недовольно поморщившись, и гордо вздернул голову, поправляя кимоно, съехавшее на локти после гневной тирады. Лишь после этих слов юноша повернулся и поднял на него глаза: — Слу-… — он хотел было что-то ответить, но замер, оборвавшись на полуслове. Его взгляд зацепился за крупные лисьи уши, которые были видны даже с этого ракурса. Обруч? Непохоже. — Ахуеть, — пораженно выдохнул тот, кто, пожалуй, впервые в своей жизни сквернословил (услышал бы дядя — выстегал бы палкой), на мгновение растерявшись. Он быстро-быстро заморгал, но, опомнившись, придал лицу прежнее бесстрастие. — Хм? А ты что, думал я тут просто так, дурью маюсь? — те самые уши цвета вороньего крыла с белыми кисточками на концах весело дернулись, и их обладатель наклонился, дабы быть с собеседником лицом к лицу. Тонкие губы сложились в насмешливую ухмылку с едва выступившими клыками: — Удивлён, не так ли? Ну ладно, не об этом наши бараны. Так что ты тут потерял? С чего тебе требовалось зайти в этот храм? Брови юноши съехались, образовывая ложбинку меж ними (у Вэй Усяня прям руки зачесались, так и хотелось ткнуть в неё пальцем!), хмурясь. Он отвернулся. — Почему я должен отвечать на Ваши вопросы? — беспристрастно спросил он. — Ой, да ладно! Ты тут проторчал часов пять! К тому же, — лис страдальчески поморщился, — тут скука смертная, а я могу и совет подкинуть, — пока лис бодро заливал, он то и дело метался вокруг юноши, подпихивая и подмигивая, и с последними словами завалился набок. Парень хотел было словить его; дернулся, отрывая руки от колен, но, видя, что лис просто устраивался поудобнее, возмущено пыхнул. — Так на чём мы остановились? — спросил Усянь и, будто что-то вспомнив, цокнул острым языком, щёлкая пальцами, — Кстати, как тебя звать-то? Шумно вдохнув и выдохнув, парень всё же ответил: — На хуйне мы остановились! — огрызнулся он. Нет, ну это невыносимо! — Ванцзи. Лань Ванцзи. — О-о, ну, а я Усянь, — ответил лис, переворачиваясь на живот. Его длинные, в цвет ушам, волосы, отливавшие обсидианом, разметались по полу. Он устроил голову на сложенные руки и смотрел из-подо лба, — так что случилось? — Ничего. Это… — он немного помолчал, словно подбирая слова, — нормально для моей семьи. Мой дядя, что нас воспитывает, имеет монашеские идеологии. — А если честно? — склонил голову в бок. Длинные волосы метнулись за ним. Тихое утро — не редкость в этом доме. Впрочем, как и все остальное время. Едва слышное шуршание Сёдзи¹ вторило таким же шуршащим голосам жителей дома. Они говорили приглушенным тоном по привычке, даже когда отца не было дома. Диалоги, будто заготовленные, повторялись раз за разом, ведь семье не о чем было вести обыденные семейные разговоры. Неловкость в общении братьев, появившаяся совсем недавно, была обусловлена полным отсутствием общих тем и привычкой доверять собственные мысли своим родным. Принятие пищи всегда проходило холодно, ничем не отличаясь от всего их взаимодействия. Выдержать очередное: «Ты плохо справляешься со своими обязанностями. я разочарован» Ванцзи был не в силах. В единственный выходной ему хотелось остаться наедине с самим собой, или хотя бы не выслушивать это вновь. Количество раз произнесенной фразы выходило за рамки его ледяного спокойствия и молчаливого согласия. Чего хотят от него? Каких еще высот? Разве его отличных оценок, идеального умения держать себя в руках и такого же идеального поведения для дяди и отца не достаточно? Ванцзи уже не знал. Но сегодня не тот день, когда ему было интересно поднимать этот вопрос.       После очередного завтрака, состоящего из гнетущей тишины и порицательного взгляда дяди, подбиваемое взглядом отца, он решил: «Нельзя находиться в этом доме, пока тут отец и дядя. Стоит уединиться, а лучше поговорить с Хуанем».       Ванцзи буквально всем телом ощущал темную ауру полного контроля, что исходила от старшего Ланя. Вязкая и тяжелая, она заставляла испытывать дискомфорт и чувство безнадеги, что год за годом только усиливалось.       Собравшись на скорую руку и обронив брату: «Я в храм», Ванцзи смог сбежать. Ему стыдно это признавать, но он просто сбежал. Порой это был единственный выход избежать общения с семьей. Лань Ванцзи был воспитан да и знал, насколько бессмысленно доказывать отцу что-либо, если тот решил иначе. Хороших отношений у них никогда не было, и строить их никто не хотел. Деспотичный тип с мягким некогда характером его отца пугал, но совершенно не вызывал у Ванцзи уважения. Он не мог уважать того, кто погубил их мать и забыл своих детей. Старый деревянный храм находился за городом. К нему шла мощеная тропа из камней, скорее всего, уложенная еще во времена его стройки. Поднимаясь на пригорок, Ванцзи проходил сквозь лесок, что укрывал храм от чужих глаз. Сокрытый деревьями, он никогда не был местом скопления людей. Даже на большие праздники там было малолюдно и достаточно тихо. Горячий ветер рассекал сумеречный стоячий воздух. Запах сандалового шо-ко перемешивался и постепенно сливался с ароматами свежей листвы. Единственными, кто нарушал сумеречное безмолвие были стаи птиц из леса на холме. Их громкие напевы звучали еще более звонко, чем днем: они сбивались в стали, кружили бесконечным темным потоком, не прекращая движения. Шелест сотни крыльев вторил перешептыванию деревьев под ними, создавая непередаваемую мелодику вечера. Лучи уходящего солнца плавно ложились на темный свод храма. Проходя сквозь ярко-зеленые кроны, они придавали храму поистине величественный, но от того не менее уютный, теплый оттенок. Каштановые балки сменили свой холодный отлив на кирпичный, белоснежные стены сияли золотом и охрой. В храме все легче становилось дышать. Постепенно воздух становился более влажным, мягким, ветерок утихал, но при этом холодел. Полуразрушенные каменные ступени, что были у подножья небольшого храма, окончательно остыли. Возня птиц утихла, как и шумный ветер, что гулял по зарослям деревьев и кустарника. Последние лучи солнца блеснули на золотых колокольчиках у самой крыши, что затрепетали вслед уходящему дню. Плавно на территорию храма спускался вечер. Слабый шум ветра на время позволял немного расслабиться. Ванцзи старался сосредоточиться на окружении и заставить себя перестать заниматься самокопанием, что довольно часто не давало ровным счетом ничего, кроме очередного разочарования. Юноша не был уверен, в чем именно заключалось это самое «разочарование», но мерзкий горячий комок в груди, что заставлял до хруста в костяшках сжимать кулаки и невольно стискивать челюсть, ужасно досаждал. Возможно, это была злоба, но он точно не знал, какие эмоции в тот или иной момент испытывал. В учебниках не пишут, как справиться с собственными чувствами, и в целом, как они характеризуются. Не сказать, что сейчас ему было это интересно, но хотя бы знать, что именно ты испытываешь, было бы очень полезно. Вблизи храма пение птиц усиливалось и казалось, что кроны деревьев шумят ему в такт. Ветер стихал, теряясь в листве. У храма как всегда никого не было. Парадоксально, но служителей храма тут не видели никогда, хотя само строение находилось в довольно хорошем состоянии. У Лань Ванцзи изначально не входило в планы молиться, так же, как и приносить подношения. Небольшой бумажный пакет он захватил, не задумываясь. «Негоже идти в святое место и не принести дар с собой». Слова матери так сильно приелись, что это вышло рефлекторно. Поприветствовав духов храма сложенными ладонями, юноша сел на колени у алтаря. От святыни веяло ели ощутимым теплом, что мягко ложилось на сложенные на коленях руки. Трели пения птиц тут слышались хуже, но доносились достаточно отчетливо, чтобы продолжать наслаждаться их причудливой мелодией. Лань Ванцзи хотел было сконцентрироваться на пении птиц, тихих звуках леса, позвякиванию колокольцев у храма, но все это напомнило ему о походах в храмы на праздники всей семьей. Все старые воспоминания нахлынули вновь, подливая масла в огонь и заставляя снова забыться в своем — Да-а, запущенно, — прокомментировал Усянь, почёсывая затылок, — я сходу и не придумаю, что с этим сделать, — признался он. — Какого чёрта я вообще торчу тут с тобой и обсуждаю свои проблемы? — Да просто. Плохо что ли? — вскинулся Усянь. — Ты ведь не человек, что можешь понимать? — хмыкнул Лань Ванцзи. Он сидел в позе лотоса, скрестив руки на груди и сверху вниз смотрел на лиса, то и дело обращая внимание на мельтешащий хвост. Один. Он был всего один. И насколько Ванцзи знал — это показатель силы, и этот совсем ещё зелен. Не вкусивший крови ёкай опасности не представляет. — Ну это не совсем так, — туманно ответил тот, перекатываясь на спину. В момент разнеслось сдавленное «ой», и он подскочил. — Что случилось? — с легким беспокойством спросил парень, и, заметив блеснувшую слезинку в уголке глаза, недоумевал ещё больше. — Волосы придавил, — жалобно захныкал Вэй Усянь, потирая в затылке. — … Лань Ванцзи смотрит на него нечитаемым взглядом, и лис на это лишь фыркнул, надув щеки, отвернулся. — Ладно, мне пора, — после недолгого молчания говорит Ванцзи, поднимаясь с пола. — Что? — Усянь моргает, будто не понимает значения слов, сказанных парнем. — Что-что. Домой пошел, говорю. — Ты ещё вернешься? — с надеждой спрашивает Усянь. — Пф, не думаю, — хмыкает Лань Ванцзи. — Почему? — жалобно тянет лис, пока его уши рассекают воздух. Парень привстал на локти, все ещё смотря снизу вверх. Серые глаза смотрят в золотые, проникая прямо в душу, и Ванцзи кажется, что не хватает для образа брошенного щеночка лишь характерного скулежа. Лань Ванцзи отворачивается, холодно бросая лишь: — Зачем? Зачем мне возвращаться? Тусоваться с такими, как ты я не намерен, — и уходит, не оборачиваясь. Усянь после этих слов лишь укладывается на пол; прячет лицо в руках, прижав уши и хвост к телу, тихо нашептывая себе под нос: — Жаль. — А как же ты узнаешь, что я придумал решение? — Тут скучно и людей почти никогда не бывает. — За восемьсот лет ты первый из людей, кто видел и говорил со мной. Он притирается носом к рукаву. Пытается закутаться в собственные одежды в поисках тепла и засыпает прямо так. *** Лань Ванцзи возвращается летом, спустя почти три месяца. В него влетает на полной скорости ребенок лет четырнадцати, почти сшибая с ног и вместе с тем, — лестницы. Ванцзи опускает глаза, смотрит на это рыжее чудо, и замечает… опять чёртовы уши. Лисёнок. Лисёнок смотрит на него большими дымчато-серыми глазами, хоть на веснушчатом лице не читалось ни единой эмоции. Лишь глаза выдавали любопытство. Эти-чёртовы-уши стригут воздух так активно, что легкий холодок проходится по открытой коже. — Банко! — к ним подлетает на всех порах, к удивлению Лань Ванцзи, простая человеческая женщина. Это была небольшая девушка двадцати лет. Аккуратная фигура, приятные глазу черты лица обрамленного короткими волосами цвета зрелой сливы; две прядки, которые были забраны в небольшие жгутики и закреплялись на затылке, создавали милый образ. — Дзьотейко-цзе, — девчушка выгибает голову так, что Ванцзи всерьёз опасается за её шею. Девушка оглядывает свою пропажу и лишь после поднимает настороженный взгляд на парня перед ними. Лань Ванцзи под пристальным взглядом как-то не по себе. — Цзе? Но ведь это Китайское обращение, разве нет? — спрашивает он, пытается хоть как-то разгладить углы от встречи. Женщина закатывает глаза и слабо шлёпает лисицу по макушке. — Да. Не обращай внимания. — Эй! — рыжеволосая фыркает, морща аккуратный носик. — У-… — Лань хотел было что-то сказать и сразу же заткнулся, услышав «Лань Ванцзи?» удивлённым голосом. Он оборачивается, встречаясь взглядом с лисом. Всё тоже красно-чёрное кимоно. Те же волосы, наспех собранные резинкой. Те же большие мендалевидные, цвета луны на водней глади, глаза. Все тот же образ, что и три месяца назад. — Ин, — три хвоста метелкой прошлись по земле, гоняя пыль. В следующее мгновение девочка уже запрыгнула на парня, обхватив ногами бедра. Лань Ванцзи и Дзьотейко выпали. Но если первый сначала от поведения, но быстро его острый глаз наткнулся на хвосты. То вторая от того, как быстро от неё сегодня смываются. — Вы вернулись? — улыбнулся Усянь, поглаживая ношу по спине. — Ага, — закивала девушка, и без лишних вопросов, будто знала заранее, что спросит ее собеседник, либо ей было все равно на его мнение, защебетала о их небольшом путешествии. — Ин, ты обязан поехать с нами на следующий праздник Осени! Парень как-то печально улыбнулся, качая головой. Дзьотейко забрала ее к себе на руки: — Ты же знаешь, Ин-Ин не может далеко и так долго быть вне храма. И ты, к слову, тоже, — укоризненно посмотрела она и обратилась к чёрному лису: — Прости, мы зашли ненадолго. Мы только вернулись и нам нужно в свой храм. — Ох, да, конечно! Вы могли и не заходить! — Она капризничала, — устало вздохнув, девушка кивнула и двинулась к воротам. — Кто это? — обратился Лань Ванцзи к Вэй Усяню. — Дева Банко — дух лисицы из центрального храма. Дева — Дзьотейко тенгу, когда-то бывшая человеком. Но ни там, ни на горе она не нашла себе места, и в итоге, после одного случая, когда они и познакомились — с тех пор всегда вместе, — увидев немой вопрос, он потупив взор сказал: — У некоторых ёкаев нет фамилий, лишь имя. Это означает, что они отреклись от своего рода или были изгнаны. — У тебя ее нет? — Была когда-то. Брови Лань Ванцзи вздернулись, его губы шевельнулись, будто бы он хотел что-то сказать, но промолчал. Усянь же сделал вид, что не заметил. Хоть больше они не затрагивали эту тему, разговор всё равно не клеился. Две фигуры неспешно прогуливались вдоль храма, когда Лань Ванцзи тихо прошелестел: — Мне пора. — Уже? — Да. Юноша, избегая взгляда лиса, махнул на прощание рукой и спешно, будто сбегая, направился к выходу. Усянь больше не спрашивал, вернется ли тот, лишь смотрел удаляющейся фигуре вслед, пока та не скрылась. …На следующий день Ванцзи вернулся вновь.