Право на риск

Июнь, 1975 Это первая победа Джеймса Ханта — хорошего приятеля и наступающего на пятки соперника, но Ники это совершенно не волнует. Пока все поздравляют Ханта, он ищет взглядом в толпе красные комбинезоны персонала «Феррари», чтобы узнать, что там и как. Конечно, если бы дело было совсем плохо, это отражалась бы на лицах, во взглядах; но сейчас Ники не видит того отпечатка, который кладет на людей тень близко подошедшей смерти. Значит, все в порядке, насколько возможно. Но он должен знать точно. Где же хоть кто-нибудь, черт их всех возьми? Он отчаянно боролся за лидерство на последних кругах и прекрасно понимает, что управляла им не жажда победы. Путь к финишу был самым быстрым способом узнать о Луке, и Ники гнал как мог, превышая порог возможного риска. Они разошлись с Хантом на секунду, но Ники не жалеет, не досадует и не злится. Потом — может быть, все придет. Но не сейчас. Не теперь. — Он в больнице. Перелом ноги, — сообщает кто-то, и Ники потом так и не может вспомнить, кто это был. Он переодевается и едет по указанному адресу, потому что хочет как можно скорее увидеть Луку и многое ему сказать. Асфальт Зандвоорта был влажным после дождя. Ники с первых кругов захватил лидерство и не стал следовать примеру Ханта, который раньше всех сменил дождевую резину на слики. А решение оказалось оправданным — Хант почти сразу вышел вперед. Ники выкладывался как мог, выжимал из машины все силы, но «Хескетт» упорно маячил впереди. Секунды отставания росли, ситуацию нужно было исправлять немедленно. Приняв решение, Ники свернул на пит-лейн. Механики бросились к машине, и вместе с ними — Лука, как обычно, готовый отдать все ради победы «Феррари». Ронни Петерсон тоже решил переобуться. Ники видел все как в замедленной съемке: тормозящий, но еще сохраняющий достаточную скорость «Лотус», Лука, так и не заметивший его приближения, суматоха, медики, что-то кричащий Форгьери… Время включилось заново, когда он уже выехал на трассу, так и не зная, что с Лукой. Впервые Ники хотел доехать до финиша не для того, чтобы победить. — О чем ты думал? — спрашивает он, глядя на Луку, чьи резкие черты кажутся особенно яркими в неуютной больничной белизне. — Зачем ты полез? — Затем, зачем и ты выходишь на трассу, — Лука насмешлив. Ему вкололи обезболивающее, но, думает Ники, хватило бы и его собственного адреналина. — Я хотел победить. — Ты ненормальный, — говорит Ники, садясь на край кровати. — Хочешь победить ценой жизни? У него бледное лицо с еще не сошедшими полосками от шлема, злые светлые глаза и тонкие губы, которые кое-кто называет невыразительными. — Нет, — говорит Лука. — Конечно, нет. Я хочу тебя. — Замечательно. — Ярость в глазах Ники медленно перегорает, вырождается в едкую насмешку. Его отпускает. — Но благодаря твоему идиотскому порыву неосуществимо. — Ну почему же? — возражает Лука. — Я уже обдумал два-три возможных варианта. — Псих, — говорит Ники. — Чокнутый итальянский псих. — А еще я твой босс, — отзывается Лука, — так что придержи язык. Ники смотрит на него с непонятным выражением и с коротким ругательством утыкается лбом в сцепленные замком ладони. — Угораздило же меня с тобой связаться. — Угораздило, — соглашается Лука, вот сейчас — действительно жалея, что ограничен в движениях. — Но это профессиональный риск. Неизбежность. — Лучше помолчи, — советует Ники. — Аварии — мой профессиональный риск. Твое дело — управление. Не лезь куда не следует. Пожалуйста. От резкого «пожалуйста» в груди Луки что-то екает, и в воображении проносятся мгновенные, но очень реалистичные картинки: общий дом, совместный быт, приемные дети и одна на двоих старость. Заманчивость этой перспективы пугает больше недавней аварии. Лука отворачивается. — Не буду, — говорит он, — обещаю. Иди, я хочу отдохнуть. Ники поднимается, доходит до двери, возвращается, поворачивает его лицо к себе и целует так, будто продолжает разговор. Лука не может не ответить. — Будешь дома — позвони, — говорит Ники. — Я приеду, и ты покажешь мне все варианты, которые придумал. Он уходит — на этот раз действительно уходит. Лука смотрит в потолок, трогая губы пальцем. Ему плевать, во что превратилась его жизнь. Она ему нравится. Август, 1976 Лука не может успокоиться. Он меряет шагами комнату с неуклонностью маятника: туда-сюда. — Сядь, — говорит Ники. — Раздражаешь. Лука садится на краешек стула, готовый в любую секунду снова вскочить, чтобы продолжить свое бесконечное движение. — Ники, — говорит он со всей возможной итальянской убедительностью. — Рано. Тебе рано выходить на трассу. — Врачи говорят, можно. — Потому что ты давишь на них. — Потому что я могу это сделать! — Ники! — Да, могу! — Теперь уже он вскакивает — невысокий, худой после больницы, упрямый. Голова в зеленой чалме из перевязочного материала. — И ты мне не запретишь. У Луки снова холодеют руки, как тогда, когда он понял, чья машина горит на Северной петле. Он может запретить Ники гонку — хотя это совсем не понравится Энцо. Но гораздо важнее, что это не понравится Ники. Лука не знает, какое должен принять решение. Он боялся, что сойдет с ума в тот день и несколько последующих, когда Ники был между жизнью и смертью. Запах горелой резины и горелого мяса, обожженное существо на носилках со знакомым голосом и взглядом, радость от того, что он выжил, диагнозы, один жутче другого. Лука не мог подолгу задерживаться в больнице, у него были обязанности, очень много обязанностей, и это тоже сводило с ума. Он даже напиться смог только после того, как Ники вышел из комы. Он не хотел больше рисковать. — Через два месяца, Ники. — Через два месяца будет поздно. — Для чего? Чтобы стать чемпионом? У тебя будет следующий сезон. И следующий. — Нет, — Ники улыбается, не глядя в глаза. — Нельзя жить завтрашним днем. Я могу успеть сейчас. Лука все понимает, но… — Неужели тебе не страшно? — спрашивает он. Ники подходит вплотную, тянет его к себе. — Страшно, — говорит он. — Ты не представляешь, как. Когда его руки добираются до пряжки ремня, Лука приходит в себя. Отстраняется, разрывая поцелуй, перехватывает запястья. — Не рановато? — Ты опять? — смеется Ники. — Тебе и на это разрешение от врачей получить? — Неплохо бы, — соглашается Лука, неторопливо расстегивая пуговицы на его рубашке. Он боится прикасаться к Ники, словно тот хрустальный, но понимает, что сейчас — нужно. И прикасаться, и смотреть, и заниматься сексом. Обычные занятия обычных людей. По эту сторону жизни. Лука все понимает и старается не осторожничать. Выходит не очень хорошо. Лежащий под ним Ники сгребает его волосы в горсть и тянет. Лука поднимает голову. — Где твой характер, чертов ты итальянец? — спрашивает Ники. Россыпь пота подрагивает над верхней губой — возбуждение или боль? — На Зандвоорте ты шины менять кинулся, а сейчас что? Или тебя заводят только победы? Компьютер — говорят о нем. Идиоты. Ники — это пламя. Ровное плещущее пламя, и Лука окунается в него, будто и в самом деле замерз и ищет места согреться. — Да черт с тобой, — говорит он, бросая действительно затянувшуюся прелюдию, и берет Ники одним привычным движением. Входит в него, любит его, выталкивает из него страх и сам освобождается от груза тревоги. Ники коротко стонет, слегка отстраняется и тут же подается навстречу. Он никогда не закрывает глаза, и Лука тоже смотрит. Он любит смотреть на Ники, любит любить его, любит видеть его глаза в момент финиша — ясные, сосредоточенные на цели. Но сейчас тот странно кривится, неловко приподнимает голову. Повязка трется о подушку, догадывается Лука. Не останавливаясь, он заводит ладонь под голову Ники, подхватывает ее, поддерживает на весу. Ники и в постели экономен во всем, выверен как хороший механизм, не любит лишних движений, но сейчас порывисто, быстро целует Луку в губы, и Лука плывет. Он начинает двигаться быстрее, резче, забывая об излишней осторожности. Видимо, этого Ники и хотел. Он обхватывает свой член, так же резко двигает рукой, тяжело дышит, облизывая покрасневшие губы. Они кончают почти одновременно, разъединяются, растягиваются на разных сторонах неширокой кровати. — Ты ведь все равно поедешь в Монце, так? — спрашивает Лука. Ники долго молчит. — Нет, если ты будешь против, — говорит он, когда Лука уже не ждет ответа. Снова повисает молчание. — Езжай, — наконец решается Лука. Это не потому, что он уступает желанию Ники, а потому, что верит в него. — Но пообещай мне кое-что. Не только в Монце. Пообещай, что если когда-нибудь, согласно твоим же расчетам, риск будет выше допустимого, ты откажешься от гонки. Ты не Хант, чтобы жить одним днем. Ты Лауда. — Ты ведь сам говорил, что ради победы можно рискнуть жизнью, — щурится Ники. Его правый глаз слезится. Не на трассу бы ему. Но Лука уже согласился. — Я имел в виду — своей, — говорит Лука. — И это было только один раз. — Одного достаточно. — Вот именно. Пообещай. — Обещаю, — говорит Ники, опираясь на локоть и поворачиваясь к нему. — Обещаю не рисковать понапрасну и стать чемпионом. От него пахнет лекарством, потом, сексом. Это очень живые запахи, и Лука верит ему.