неокультурология

— блять. пиздец. просто пиздец, господи. блять, — первое, что юта слышит, когда возвращается в свою комнату в общежитии позже полуночи и наступает на задники своих кед, стаскивая их с себя. юта ничего против нецензурной брани не имеет, даже наоборот, как искушённый лингвист, считает, что это естественное и необходимое явление в языке, но в общежитии юта мат слышал только от себя и от иногда заглядывающего его проведать читтапона, а так как юта сейчас молчит и читтапона поблизости не видать, ругаться может только его сосед юно, а свидетелем такого юта ещё не был. за два года совместного проживания от юно юта слышал только несколько очень вежливых просьб не хлопать дверьми, когда юта возвращается в общежитие позже одиннадцати, и любезные вопросы по поводу того, что юта хочет на ужин. юно создаёт впечатление человека, который слова грубее «чёрт» в жизни не произносил, и то это «чёрт» попалось ему в стихах, и даже его он произносит со всем присущим ему изяществом. вообще юта довольно мало о юно знает, хотя они и делят между собой жилую площадь. он знает, что юно учится на втором курсе факультета журналистики. знает, что он знаком с сыченом с инженерного и что он пользуется до неправильного дорогими, с точки зрения антикапиталистически настроенного юты, духами, а ещё просыпается в шесть утра каждый день, ходит на пробежку, слушает cigarettes after sex, но не курит, не водит в общежитие девушек и носит чистые ботинки. юта заглядывает в комнату. юно сидит за письменным столом, склонившись над ноутбуком, в свете настольной лампы. юта проверяет время на экране телефона. двадцать семь минут второго. обычно в такое время юно уже спит. — эй, — юно вздрагивает, когда юта его окликает, и чуть не сваливается с крутящегося кресла. — прости, прости, — юта поднимает руки в примирительном жесте. у юно красные глаза, и юта, как искушённый торчок и плакса, считает, что дело тут не в траве и не в слезах вовсе. — у тебя всё окей вообще? — окей? — переспрашивает юно, словно юта говорит с ним на совершенно непонятном ему языке. что-то на японском, вероятно, или на лингвистическом. — всё окей? — да, у тебя, — терпеливо повторяет юта. — всё окей? — окей, — кивает юно и переводит взгляд обратно на экран ноутбука. — у меня всё окей. лучше всех блять. юта растерянно хлопает ресницами. с одной стороны, он сейчас не в самом трезвом состоянии, чтобы играть в детектива конана и выяснять, что с юно случилось, потому что ему бы в кровать завалиться, накрыться одеялом с головой и проспать до начала четвёртой пары, но, с другой стороны, оставлять юно одного в таком состоянии — очень не по-соседски. юта думает немного — так долго, насколько ему позволяет его прожжённый лингвистикой и дымом мозг, — вздыхает, переставляет табуретку, на которую обычно складывает одежду, к письменному столу и садится рядом с юно. — что делаешь? юно снова смотрит на него, и в его взгляде читается вселенская злость, отчаяние, беспомощность и что-то ещё, что юта распознать не может, но что юту до мурашек по коже пугает. — получаю высшее, нахуй, образование, — сквозь зубы цедит юно и всё равно звучит довольно-таки вежливо, и от этого контраста у юты волосы дыбом встают, ему хочется быстренько собрать свои вещи и смотаться из общежития на несколько дней, пока юно обратно не превратится в до тошноты изящного себя, которого юта знает. — а почему ты, собственно, спрашиваешь, хён? — ну, ты, — юта запинается и неопределённо жмёт плечами. — выглядишь дерьмово, вот почему, — наконец говорит он. юно медленно моргает. он, без привычного слоя тонального крема на лице, выглядит каким-то уж очень бледным и отливает болезненно-зелёным. — без обид, но я могу в твои мешки под глазами котят запихать и утопить где-нибудь. могу прямо вместе с тобой, если захочешь, — брови юно ползут куда-то под его ещё влажную после душа чёлку. — я это так, — добавляет юта. — просто говорю. я не собираюсь тебя топить. ну, только если ты сам не захочешь, конечно. мой язык любви — это помощь, поэтому, ты только мигни, и я тебя придушу, или что ты там хочешь. — что ты несёшь? — тихо спрашивает юно, но на мгновение на его губах появляется улыбка, и юта считает это своей личной победой. — забей, — отмахивается он. — почему ты не спишь? «спать пора, уснул бычок», все дела. тебе ж утром на пробежку вставать. — эта хуйня сама себя не сделает, — отзывается юно и как-то слишком агрессивно щёлкает мышкой, чтобы включить потухший экран ноутбука. на нём — наполовину заполненный текстовый документ. times new roman, двенадцатый шрифт, первый кегль — всё по красоте, и у юты только от одного взгляда на исписанные строки начинает кружиться голова. — ну, — задумчиво тянет юта, пробегаясь по тексту глазами — расширенная новостная заметка, что бы это не значило. юта не слишком разбирается, потому что журналистику презирает — там одно враньё и спекуляции, а студенты с факультета журналистики выглядят так, будто бы их прожевали и выплюнули, как потерявшую вкус мятную жвачку. мятную жвачку юта тоже, к слову, презирает. — ты же пишешь. быстро справишься, значит, — юно вскидывает бровь, и юта объясняет. — ну, ты же стихи сочиняешь. я слышал, что ты выступаешь на поэтических вечерах на кампусе. и сычен мне говорил, что ты всякие прозаические штуки пишешь, — юно хмурится и всё ещё смотрит непонимающе, то на документ на экране, то на юту. — я к тому, что это же не должно составлять тебе особого труда. я имею в виду, ты талантливый и писать умеешь. закончи эту хуйню и спать иди, а то сидишь тут злой и убитый. мне этого не надо. у тебя статус моего красивого соседа, и я тобой перед друзьями понтуюсь, так что изволь этот статус поддерживать и не лишай меня повода для понтов. — «не должно составлять особого труда»? — переспрашивает юно. — ну, да, — кивает юта и тут же жалеет, что вообще это сказал. потому что юно делает глубокий вдох. — блять, господи, как же вы меня заебали. «ты же талантливый». «ты же пишешь». идите нахуй. я так больше не могу. журналистика — это мрак и духота. тут учат не правду освещать, а врать, врать снова, подменять факты, обманывать аудиторию, чтобы завлечь её и продать больше копий, получить больше просмотров, заработать больше денег. тут всё не по-настоящему, и все это прекрасно понимают, но всё равно зачем-то продолжают говорить несчастным детям с горящими глазами и пером в руках, что они будут говорить правду, обличать злодеев, ловить преступников, сражаться на стороне добра, но журналистика — это сущее зло. «журналистика — это писательство» — говорили они. «поступи, ты же так хорошо пишешь, у тебя талант» — говорили они. всем похуй на мой талант. может, его и нет у меня ни черта, а родители мне наврали. все мне наврали, а потом я закончу этот университет и либо сгнию в канаве где-нибудь в хондэ, либо тоже буду всем врать, как последний негодяй. «журналистика такая творческая профессия». ага, конечно. тебя четыре года будут учить писать заметки и статьи под копирку, чтобы сто с лишним человек после выпуска стали сотней штампованный журналистов, которые прикрывают прогнившее правительство и публикуют непроверенные, но зато такие правильные с точки зрения журналистского текста материалы. всем похуй на твои интересы и стиль. тут все пишут одинаково и много, и скучно, и ни о чём. ну, просто ни о чём. расширенная новостная заметка про то, сколько домашних животных мчс сеула спасло в этом году? пожалуйста, пишите. четыре тысячи, нахуй, знаков на пресс-релиз, который можно уложить в пять слов. ну, вот честно, я шутка? я шутка? я хочу писать тексты, которые имеют значение. я хочу, чтобы люди слушали меня и слышали. я хочу использовать метафоры, я хочу рифмовать, я хочу, чтобы было сложно, но глубоко, не бессмысленно. я хочу, чтобы мои тексты дышали, чтобы они были правдивы, чтобы у них была ломаная структура или не было структуры совсем. я хочу, чтобы все, кто может и умеет писать тексты, которые могут влиять на чувства и умы других людей, писали, писали, писали и никогда не прекращали писать, потому что это значимо. писать о том, о чём ты по-настоящему думаешь, и то, что ты по-настоящему чувствуешь, — значимо и важно. без этого мир развалится. но правда не окупается, понимаешь? правда не окупается. окупается только ложь и однотипные истории, и простота, и разжёванные новости, и, — юно переводит дыхание. у него дрожат руки. юта, как искушённый зависимый от кофеина, считает, что лучше бы ему с их общей кухни банку растворимого кофе выбросить. — никому не нужны мои стихи. поэзия не окупается. проза не окупается. и ты скажешь: «юно, господи, если в журналистике всё так просто и скучно, занимайся ей фоном, чтобы получить диплом и заработать, и трать оставшееся время на тексты, которые тебе нравится писать», но, знаешь что? у меня нет времени. у меня нет времени и сил на тексты, которые мне нравится писать. этот университет съедает мой мозг и моё сердце, и, как бы я не хотел писать стихотворения про то, что происходит во всём мире, чтобы через поэзию показать реальность, и, как бы я не хотел писать истории про живых, настоящих людей, про дружбу, про любовь, про семью, про смерть, про нежность, доброту, потери, грусть, страсть, желания, мечты, веру, надежду, страх, про бога, в конце концов, я не могу. у меня нет времени и сил рефлексировать и писать, и сочинять, и вкладывать в это всего себя, потому что весь я уже не существую даже. я могу только писать и писать эти ужасные одинаковые расширенные новостные заметки и снимать репортажи, и брать интервью, чтобы потом какой-нибудь профессор говорил мне, что я уж слишком в свободной форме это делаю, и у нас тут не ток-шоу вообще-то, а журналистика. пошла она нахуй. я так больше не могу. у меня постоянно болит голова и глаза, и спина, и я хочу спать и есть, и дышать свежим воздухом. я не хочу разваливаться физически, но я разваливаюсь, сколько бы я не бегал по утрам и сколько бы витаминов не пил. я не хочу вылететь из этого университета, потому что тогда я вылечу из родительского дома. «юно, ты же такой умный, ты такой сообразительный, просто закончи этот факультет, а потом получи магистратуру по направлению история кино или культурология, или мировая литература, или что-то в этом духе, или вообще уезжай куда-нибудь во францию или в бельгию и поучись там, тебе же это ничего не стоит, ты так легко учишь языки». да нихуя не легко. я выгорю к моменту, когда закончу этот университет. я уже выгораю. я просто чувствую, как мой мозг сгорает в этом беспощадном пламени капитализма и продуктивности, и высшего образования, которое настолько переоценено, что мне хочется плакать. мне хочется плакать. мне. я вообще никогда не плачу, но мне так хочется, прямо при тебе, вот сейчас, очень позорно, — юно шмыгает носом. — ты понимаешь, хён? несколько минут они сидят в тишине. экран ноутбука снова погасает. в комнате пахнет дорогими духами юно, банановым молоком, которое постоянно им притаскивает тэиль-хён с юридического, только наступившей весной и немного перегаром. юно ещё раз шмыгает носом. юта притягивает его к себе за плечи и обнимает, как искушённый кухонный психолог и просто хороший человек. — ну, ну, — тихо проговаривает он и гладит юно по голове, когда он особенно громко всхлипывает. — это всё хуйня. это не стоит того, чтобы ты так переживал, ну, — юно утыкается юте в шею и мычит что-то неразборчивое в ответ. — я знаю, знаю, — юта запускает пальцы в его спутанные влажные волосы. — но ты слишком красивый, чтобы страдать и писать дурацкие расширенные заметки, — у юно дрожат плечи. юта мысленно проклинает все те пустые пластмассовые стаканы из-под айс-американо, которые видел в урне на их общей кухне, а ещё проклинает их университет и журналистику как явление. — тебе бы куда-нибудь в вермонт податься, писать гомоэротические новеллы, жить в хижине на склоне горы со своим любовником — кстати, если любовником буду я, я только за. мне тоже тут не особо нравится — смотреть на пасущихся в полях овец, собирать васильки и клевер, петь йодли, целоваться и пить свежее молоко. — я не люблю молоко, — бормочет юно. — а зачем ты тогда тэиль-хёну врёшь, что любишь? — возмущённо спрашивает юта. — он же тебе постоянно молоко таскает. — журналистика сделала из меня лжеца. — давай я убью её для тебя. — кого? — журналистику. — может, тебе к психотерапевту сходить, хён? — юно наконец выпутывается из объятий юты. его ресницы слипаются из-за слёз. — ты весь вечер грозишься кого-то убить. не то, чтобы я не чувствую себя в безопасности, но да, мне немного некомфортно. — я дико извиняюсь, но я тут для тебя целую профессию готов пристрелить, а ты меня к психотерапевту отправляешь, — закатывает глаза юта. — но, вообще, — говорит он мягче, когда юно трёт глаза тыльной стороной ладони. — я серьёзно. эта хуйня не стоит твоих потраченных нервов. ничего не стоит твоих потраченных нервов. и твои родители не наврали тебе, когда сказали, что ты талантливый. и я уверен, что ты достаточно талантлив для того, чтобы выбраться из этой ситуации, — юта многозначительно смотрит на ноутбук. — миру не всё равно на то, что ты пишешь. я имею в виду, не вот эти вот твои университетские задания, а то, что ты реально пишешь. это важно. искусство — это важно. ты разберёшься с этим всем, я уверен, и у тебя будет время и силы это искусство делать. а я дождусь, — юта закашливается, чувствует, как кровь предательски быстро приливает к его лицу, и поспешно добавляет. — весь мир дождётся. потому что ты стоишь того, чтобы ждать, — он встаёт с табуретки, и суставы его коленей громко щёлкают. он думает, что, может быть, ему всё же стоит начать бегать вместе с юно. — а теперь заканчивай с этим всем и иди спать. beauty rest —важнейшая часть дня, между прочим. юно слабо улыбается и встаёт с крутящегося кресла. юте почему-то хочется обнять его ещё раз, и он обещает себе сделать это чуть позже. не сейчас. не когда от него пахнет перегаром и чужим кисло-сладким одеколоном. когда они чистят зубы в их узкой ванной вместе, юно всё ещё улыбается. не во весь рот — это было бы странно — но так, словно ему хотя бы на время проще. словно он думает о чём-то, что приносит ему удовольствие. может, сочиняет что-то в голове — думает юта. — прости, что вывалил это всё на тебя, хён, — говорит юно перед сном. свет в их комнате не горит, но зато горят его глаза. юта думает, что юно и есть тот несчастный ребёнок с глазами, полными надежды и веры, и любви, и пером в руке. — наверное, не стоило мне этого делать. — не переживай об этом, — фыркает юта. — это было познавательно. почти ted talk. — ладно, — выдыхает юно и ворочается в кровати. в комнате пахнет только наступившей весной и его персиковым кремом для рук, который юта бессовестно ворует. — юно? — что? — почитаешь мне свои стихи как-нибудь? в их комнате не горит свет, но юта всё равно видит, как юно улыбается. во весь рот — и это не странно.