Слёзы

На него смотрят тысячи влюблённых глаз, но он незаметно ищет в них те самые, которые будут смотреть на него без всякого фальшивого восхищения или неукрощенного желания его внимания, которые будут согревать своей девственной, нетронутой теплотой, которые будут аккуратно и неспеша, будто от любого неосторожного движения он треснет, словно фарфоровая статуэтка, проникать всё глубже и глубже в его сознание, заполняя собой все мысли, и которые, в конце концов, он сможет просто любить. Но как бы ему не хотелось строить эти прекрасные воздушные замки с неприступными стенами, в глубине души он знал, что среди этих неверных, абсолютно идентичных тряпичных фальшивок он никогда не найдёт этих самых глаз. Он будет метаться из стороны в сторону в их поисках, он будет кричать в пустоту и умолять о них, он будет биться головой о бетонные стены, безудержно плакать, может даже сойдёт с ума, но уже никто не сможет ему помочь, ведь чувствами, которых он так ждёт, обычно каждая из кукол платит за совершенство. «Но ничто не может быть совершенным, Лу» - тихо, нежно и почти неслышно сказал кто-то много лет назад. Он помнит эти слова наравне с важнейшими событиями его жизни, но тщетно пытается забыть их, отогнать подальше и внушить себе, что они бессмысленны. Размытый образ из снов, такой загадочный и знакомый, заставляет его думать иначе, за что почти каждую неделю он ругает себя перед сном — они не соответствуют его принципам, обесценивают долгие годы труда над собой и вселяют в разум совсем ненужные ему сомнения. Ведь какая разница, что подразумевает под собой совершенство для других кукол, если их единственный шанс попасть в большой искрящийся мир — быть совершенным так, как хочет этого Лу? И та кукла, которая произнесла те отвратительные слова прямо перед тем, как войти в Портал и исчезнуть где-то навсегда, говорила просто полный бред, потому что истиное совершенство заключается в любви окружающих — если они думают о ком-то, как о идеальном, то он действительно таковым является. Если нет... Если нет, то Лу будет любить его сам. Ведь все эти мерзкие истины — пыль, за которой он на протяжении стольких лет пытается спрятать себя настоящего: непорочного, чуткого, чистого, заботливого, добродушного — не такого, каким он является сейчас. Сейчас он просто фальшивка. И, возможно, уже давно смирился со своим гадким притворством, но изо всех сил старается подавить в себе желание признать это. И так он существовал без лишнего одиннадцать Партий. Последние ему особо не запомнились - язвительные комментарии в сторону чужой внешности и давление перспективой быть никем не нужными и нелюбимыми постепенно стали привычкой наравне с дыханием и морганием. Хоть раньше всё было абсолютно иначе, — иногда позволяя себе колкости, Лу поддерживал окружающих, не давая им пасть духом и потерять веру в себя, — сейчас всё изменилось в худшую сторону. Куклы приходили и уходили, а безысходность в его груди всё росла и росла. Надежды на приход гипотетического ангела в изысканной форме Института уже почти не оставалось. Да и на что можно было надеяться с такой репутацией? Разве что на надёжную свиту свихнувшихся на беспорядочной любви и косметике девочек-фанатиков, которые будут с Лу, пока тот пользуется такой популярностью. Поэтому с каждой Партией он старался выглядеть всё жёстче и требовательнее, пока действительно таким не стал, в тысячу раз умножив собственные качества и получив самовлюблённого, восхищающегося только собой эгоистичного неудачника, который готов на убийство ради своей славы и превосходства. Он умел искусно разбивать людей изнутри: заставлять их чувствовать себя уродливыми так, чтобы слёзы текли из их глаз, чтобы острые ножи нелестных слов ощущались даже внутри несимметричных лёгких, чтобы ходить по раскалённым углям было не так больно, как смотреть на себя в зеркало, и он делал это так легкомысленно и уверенно, что не усомниться в его надменных усмешках было просто невозможно. Невозможно и для юного печального Нолана, который всегда приветливо улыбался сквозь слёзы, задумчиво смотря на непроизвольно оглядывающихся на его табличку «урод!» на шее время от времени незнакомых ему учеников. Эту отвратительную табличку ему повесил никто иной, как Лу, высмеяв перед всем Институтом за такие несовершенно прекрасные вещи, как веснушки, неумело крашеная в зелёный прядь волос и многие другие мелочи, которые сам Нолан считал своей неповторимой изюминкой. Но теперь его мизерная вера в собственную индивидуальность потухла, и ему остаётся лишь захлёбываться в своих уродливых слезах до того самого момента, как он войдёт в Портал и откроет для себя новую жизнь, если такая возможность ему вообще предоставится. Как неразумный будущий хозяин выбирает для себя из щенков самого хилого, так Лу выбрал Нолана в качестве самого любимого объекта для насмешек. Он снова начал травить жуков, не замечая среди них бабочек, которые жаждали взлететь к небесам, но умирали в его руках, едва открыв глаза. Его слова, как медленно действующий яд, который отравляет не сразу, а лишь после долгих мучений, элегантно переступая через лужи слёз на багрово-красных пуантах, всё ближе и ближе приближаясь к истерзанному стандартами красоты сердцу, могли уничтожить любого за считанные дни, заставить согнуться под весом навязанных идеалов и принципов. Но Нолан почему-то не сгибался. Вообще-то никто не знает, откуда он берёт свой по-мальчишески чистый оптимизм — то ли он притворяется, то ли всегда таким был: его улыбка кажется неестественной на фоне вечных издёвок Лу, которые тот слышит чуть ли не каждые два часа, а от его милого негромкого смеха почему-то становится больно в груди. «А действительно ли этому мальчику всё равно?» - спросят они и не заметят, как Нолан тихо прошепчет себе под нос едва слышное «да», смахнув с плеча невидимую пылинку. А соврёт ли он, - никто не знает. Его феноменальная стойкость, которую он показывал при окружающих, действительно привлекала внимание. Лу как всегда оставался равнодушным к осуждающим взглядам в сторону Нолана, иногда испытывая порочное ликование от медленно загорающейся ненависти в глазах студентов, смотрящих на него, болтающего ногами и насвистывающего какую-то незамысловатую мелодию. Лу совсем не нравился такой настрой, но так играть с ним в эту игру было интереснее — сломить остальных было гораздо легче, чем его. Под удивлённые и восторженные взгляды студентов он мог бы высмеять Нолана как угодно, за что угодно и когда угодно, наконец заставив чувствовать то, что ему нужно чувствовать, но какая-то незначительная жалость проскальзывала у него перед глазами, тихо шепча: «Это того не стоит» и исчезала в глубинах подсознания Лу, оседая мыслью о том, что медленное отравление - лучшее отравление, поэтому стоит повременить с полным обесцениванием его достоинств во вред ему же. Тем более в этом мерзком Институте есть ещё множество людей, чьи недостатки достойны ещё большего внимания, чем нелепо завязанный галстук и рыжие веснушки, разве нет? Впрочем, стоять в стороне было сложно каждому: юные, горячие сердца некоторых жаждали справедливости по отношению к себе, которую Лу ежедневно попирал, а кто-то был согласен с его неоспоримым мнением и злость на своё несовершенство проявлял неприязнью к окружающим. Остальных — тех, кто слушал Лу, но не соглашался с его точкой зрения, молча любя свои недостатки, — никто даже не считал; на грязной, испорченной, порочной стороне Института остались лишь сломленные разумы и уродливые тела, и незаметно для самого себя Лу губил их, не понимая, какую ценность для них предоставляет его мнение и слова. Он беззаботно ходил по разбитому стеклу, свистя под нос песню о своей красоте, заставляя осколки под ногами трескаться ещё больше. Но все они прекрасно понимали, что должны делать так, как он сказал, иначе они просто не выберутся из этого замкнутого круга ненависти к себе. То, что у Лу совершенно отсутствовала душа, было видно сразу, но никто толком не знал, что творится в его голове. Он и сам не до конца это понимал. И то ли его жизнь всегда была такой, то ли он проиграл одиночеству в борьбе за счастье, но он больше не хотел стараться быть хорошим в глазах других. Он не желал показывать, что способен испытывать что-то кроме ненависти и гордости, чтобы не загубить свой авторитет, построенный на собственных, нарочно сломанных мечтах о будущем, ведь иначе годы его стараний просто обесценились бы. Но действительно ли лишение права на настоящие человеческие чувства стоило того? Лу помнил то время, когда его Институт только-только начинал свою работу — тогда всё было совершенно по-другому. Он чувствовал тепло, радость и любовь со стороны студентов, к которым относился, как к друзьям, но сейчас он видит в них лишь гадких подделок, не способных испытывать искренние, настоящие эмоции, которые он так давно не испытывал сам. И дело было даже не в том, что прошло много времени, за которое он успел пересмотреть взгляды на жизнь и делать весь этот бред, который он называет примером истиного совершенства; его друзья уходили один за другим в Большой Мир, будто стирая из памяти воспоминания о месте, где их ждал и любил их верный Лу, будто заставляя свой разум забыть собственные улыбки и радость: они все променяли его на детей, оставив его гнить в своём жалком Институте. И куклы вновь прибывали, но потом уходили и никогда не возвращались, как и в первый, и во второй, и в третий раз. Покидали родные дома, друзей, Институт ради чего-то важного и святого, к чему так усердно пробирались через густые тернии. И Лу мог бы понять их, если бы и у него в жизни была такая цель, как у них. Но её нет, никогда не было, и теперь вряд ли будет. Однажды проводив самых дорогих людей в манящую неизвестность, вряд ли начнёшь с таким же легкомыслием доверять людям. Привяжешься к ним, а потом не сможешь отпустить; отдашь всё самое лучшее, а потом останешься ни с чем. И так будет всегда до самого конца, пока твоё одиночество окончательно не выжмет из тебя все соки и не заставит чувствовать себя настолько бесполезным, что и отдавать что-то больше будет незачем. И Лу осознал это ещё с самой первой Партии, когда навсегда попрощался со своими самыми первыми друзьями. А сейчас «Лу» и «друзья» для студентов — два взаимоисключающих понятия, потому что они не знают, чего на самом деле хочет их неподражаемый лидер, сидя за высокой неприступной стеной, которой он оградил себя от всех, пытаясь спрятаться от боли. И его главный страх на сегодняшний день, от которого он так хочет убежать и скрыться, так и остался неизменным — Лу боялся любви. И вроде так смешно — чего же он ждёт, прогнивший изнутри и влюблённый лишь в своё отражение в зеркале, плюющий на внимание студентов и обожествлённый в их глазах, если любовь всегда была прямо перед его носом? Им восхищаются, завидуют, стремятся быть похожими на него, с ним соглашаются, плачут от своего несоответствия его стандартам по ночам, заклеивают зеркала, рисуют пальцами в пыли черты его лица, у них кружится голова от одного его взгляда, они влюбляются в его тело и не могут признать, что они никогда не станут такими, как он — и неужели ему этого мало? Если хорошо задуматься и постараться оправдать эгоизм Лу хоть чем-то, если разложить по полочкам его скверные мысли и чувства, которые прячутся по пыльным закоулкам окаменелого сердца, если приложить усилия для того, чтобы найти подвох в его действиях, то можно прийти к одному лишь выводу — он умирает под давлением этого пластикового внимания, которое ему совсем не нужно. И сколько бы глупые влюблённые девочки не пели ему свои лживые оды, он никогда бы не полюбил их, даже если бы они были идеальны по всем категориям. Лу сдался уже давно. Ему больше не хотелось бороться со своей чёрствостью, заклеивать разбитое сердце и ждать, пока всё само наладится. Он перестал верить в то, что возможность что-то поменять ещё существует, и с каждым днём он заболевал одиночеством всё больше, имея лекарство под рукой, но просто не желая его замечать. Он был погублен количеством студентов, которые валились на его голову, словно камни, которые требовали к себе индивидуального подхода, на которых он тратил так много бессонных ночей и сил. Но что будет, когда они добьются совершенства и будут такими, как Лу? Сумеют ли они вовремя остановиться? Осознают ли в конце пути, что стали не личностями, а красивыми оболочками, внутри которых давно сгнила индивидуальность? Остаётся лишь гадать и надеяться, что они никогда не станут даже отдалённо похожими на него, чтобы не отравить в них чувства, которые не способен испытывать их непревзойдённый лидер. Так Лу сомневался внутри себя уже долгое время. Вернее, это были даже не сомнения. Это был конфликт, война, бой насмерть, в котором одна сторона была обязана умереть в самом конце, осознав свою неправоту, а вторая — ликовать и праздновать оттого, что теперь сможет на что-то повлиять. От этого ноющего чувства борьбы внутри себя, которое отдавало в голову, он уже не знал, куда себя деть и куда бежать от своих многочисленных проблем. Сейчас он просто игнорирует их наличие, замазывая его косметикой, чтобы внушить себе, что он всё ещё может существовать, как раньше. Но кто знает, что будет потом? Что, если ложь однажды не поможет? И он снова вставал с колен, снова шёл навстречу студентам, снова говорил им отвратительные вещи, от которых его самого уже начинает тошнить, а глаза Нолана блестели почти каждый день после окончания занятий. Не удивительно, что он тоже был невероятно слаб перед напором оскорблений, так же, как и весь Институт. Он пытался держаться и не потерять веру в себя, но в конце дня его жизнелюбие полностью сходило на нет, уступая место жалости к себе. Лу видел это, но никогда не обращал внимания, думая, что это должно быть нормой. Но что ты скажешь, дорогой Лу, если тот, кого ты так презираешь, прямо сейчас лежит у тебя на плече?