Treak or Treat

Ненависть. Боль. Страх. Отчаяние. Обида. Но больше всего, конечно, боль. Она головокружительная, роковая, роскошная дама, и до ломоты в костях уродливая. Она улыбается беззубой улыбкой, блистает пустыми глазницами, соблазняет своим костлявым телом. Она дальняя родственница смерти — где-то в потайном кармане облегающего чёрного платья она хранит ржавый и затупивший серп. Им, конечно, не убьёшь. Но кто сказал, что она хочет убить? Она вгонит тупое лезвие в вашу плоть, разломит кости, вспорет вены, возьмёт за шкирку ваш рассудок и выпотрошит его до самой последней адекватной мысли. Она обожает это. Ваши крики и стоны, хрип, хруст, чавкающий звук разрывающегося сырого мяса доводят её до оргазма. Она обожает горячую кровь и ошмётки вашего разума на своих иссохших пальцах. На самом деле боль та ещё шлюха — рано или поздно и от вас она уйдёт, но в свои двенадцать лет Шото смог заполучить её расположение целиком и полностью. Его обручили с ней, казалось, по факту его рождения. Он не помнит и дня собственного существования без своей верной супруги. Шото было больно. Как обычно. Боль приватизировала его тело, разум, чувства, мысли. Она стала настолько привычной и надёжной константой его крохотной бессмысленной жизни, что он почти ощутил холодный порыв паники, когда вдруг он почувствовал не-боль. Нет, избитое тело, конечно, болело, и грудная клетка, судорожно поднимающаяся от бега, — тоже немного, но внутри было холодно. Прикосновения боли всегда были горячие, жгучие, как огонь, а сейчас было холодно. Сейчас, когда он выбежал из дома в одной изорванной и покрытой кровью одежде после тренировки. Сейчас, когда ветер дул в лицо, а слёзы размазывались по щекам — первые слёзы со времен «смерти» мамы. Ряды домов чёрным и чем-то мерцающим расступались перед ним чёрной дорогой. Он бежал как сумасшедший по ночным улицам, и не думал, что с ним сделают позже, после того как он под носом у отца выбежал в открытую парадную дверь. Остался только ветер и холод. И асфальт под ногами. Горло сдавило жгучей вспышкой боли. Шото резко остановился и обо что-то содрав руки начал дико кашлять. В глотку словно налили раскалённого металла. Из горла вместе со слюнями и желудочным соком вылетали, казалось, кусочки его лёгких. Боль любовно погладила его по согнутой спине. Жжение понемногу остыло. Возможно, стоит сказать спасибо ледяной причуде. От его марафонного забега в ушах шумела кровь, дыхание загналось, слёзы текли на каком-то автомате, без его позволения, перед глазами мир катался на каруселях. Он пробыл так какое-то время, начиная ловить панику от дезориентации в пространстве, пока взбесившийся организм не успокоился. Глаза первым делом распознали серый твёрдый предмет перед собой — асфальт. Шото поднялся с дороги, игнорируя свои содранные ладони, и вытер мокрое лицо. Он обнаружил себя рядом с какой-то незнакомой детской площадкой в окружении каких-то незнакомых домов. Но его не особо волновала неизвестность местности — весь город для него неизвестная местность — больше всего его удивила цветастость всего вокруг. Если зарыться в свои воспоминания, то он, наверное, вспомнит, что весь город какой-то слишком… яркий для ночи. И многолюдный. Не то чтобы он часто гулял по ночам, но, вроде как, ночной город должен быть тёмным, пустым и сонным. Группа детей, заходящая в дома, и тепло встречающие их хозяева не выглядели особо сонными. Ребята одеты в странную одежду, которая, видимо, должна пугать. Во дворах стояли тыквы со страшными рожицами, на некоторых деревьях висели оранжевые гирлянды, в окнах горел свет, а на небе — звёзды. Так каждая ночь в городе проходит? — У тебя классный костюм. Шото дёрнулся и посмотрел на источник голоса. Мальчик, может его ровесник, сидел на качелях и смущённо улыбался, неловко почёсывая щёку. У него была забавная копна тёмных волос на голове и веснушки на щеках. Одежда была тоже странная, как и у тех детей, которые, о чём-то болтая и чем-то шурша, ушли вниз по дорожке между домами. Один большой красный кроссовок и босая нога неуверенно скрещены в лодыжках. Футболка с дыркой посередине груди, которая была облита «кровью» и джинсы с менее обильными красными подтёками. — Мне нравится. Шото опять вздрогнул на звук тихого приятного голоса. Мальчик смотрел прямо на него. Шото посмотрел направо и налево, а потом снова на него. — У тебя очень реалистично получилось, — продолжал парень. Шото посмотрел на свою рваную, грязную и потную одежду с каплями крови. Это не костюм, но почему-то он сказал, совсем не это: — Твой тоже. Реалистичный. Мальчик расширил глаза и подпрыгнул так, что качели скрипнули, а потом расплылся в такой счастливой улыбке, словно Шото ему не сказал очевидный факт. Если смысл в том, чтобы надеть пугающий и реалистичный костюм, то незнакомец точно с этим справился. Мальчик мотнул головой на соседнюю качелю. — Хочешь покачаться со мной? А то одному грустно, — говорит он и отталкивается ногами от земли. Шото не знает, хочет или нет, но он всё равно садится. Он никогда не качался на качелях, поэтому просто повторяет за своим неожиданным собеседником. Он отталкивается ногами и чувствует ветер. Мир начинает раскачиваться. Справа слышится громкий счастливый смех. Улыбка у парня достаёт до ушей, а счастье в маленьком теле столько, что, кажется, он сейчас засветится. В груди у Шото что-то взрывается, что-то приятное. Ветер продувает насквозь тело, рядом лучится его маленькое солнышко, и он впервые за долгое время ощущает это. Уют. Ему уютно в грязной одежде, голодным и измученным тренировками, как можно дальше от отца и дома, рядом с этим незнакомым мальчиком. Хотелось заплакать, но он уже выплакал сегодня свою годовую норму, так что он делает то, что не делал очень давно. Немного натянуто и криво поднимает уголок губ. Чтобы никто не заметил. — Как тебя зовут? — мальчик спрашивает его, перестав отталкиваться ногами и позволяя качелям раскачиваться самим. Шото на автомате повторяет за ним, немного растерявшись с ответом. — То… Шото. — А я Изуку, — Изуку улыбается ещё шире, а теплом его взгляда можно согреть небольшую деревеньку на северном полюсе. На Шото никто так, кроме мамы, не смотрел. Он перевёл взгляд на оранжевую гирлянду на рядом стоящем дереве. — Здесь всегда так ярко? Изуку осмотрел улицу. — Не всегда, — это был слишком тяжёлый вздох. — Только на Хэллоуин. — Что это такое? Изуку недоумевающе посмотрел на него. — Хэллоуин? Ты не знаешь? Шото нахмурился и покачал головой. — Хэллоуин это праздник, когда все надевают страшные костюмы, ходят по домам и просят конфеты. Ещё делают страшных тыкв, — он тыкнул босой чумазой стопой на тыкву на чужом крыльце, когда качели полетели вперёд, — и ещё много всякого. — Зачем? Изуку выглядел сбитым с толка. — Не знаю. Наверное, потому что это весело и… празднично. Ещё в эту ночь могут приходить мёртвые из загробного мира и веселиться вместе с живыми. — Мёртвые мертвы. Они не могут ниоткуда приходить и тем более веселиться, — отрезал Шото. Он нахмурился от того, как, наверное, это грубо звучало — он не хотел обидеть своего нового знакомого. Но Изуку не выглядел обиженным. — Кто знает, но так говорят, — пожал он плечами и с улыбкой посмотрел, как ещё одна компания в цветастых костюмах шумно идёт по тротуару. — Получается, — начал он неуверенно, — ты никогда не праздновал Хэллоуин? Шото проследил за его взглядом и помотал головой на вопрос. Ребята начали бежать от одного мальчика, раскинувшего свой чёрный плащ в стороны. Похоже это было весело. Шото посмотрел обратно на Изуку. Изуку смотрел уже на него, прикусывая губу, словно решаясь на что-то. — Спроси у меня: «Сладость или гадость?». — Зачем? — Так надо. — Я не хочу делать тебе гадости, — уверенно предупредил его Шото. Изуку открыл рот и похлопал глазами, и Шото понял, что, похоже, опять сказал что-то не то. Но следом на веснушчатом лице медленно расползлась солнечная широкая улыбка. Изуку снова засветился. — Нет… в смысле да, но… Я… в смысле, — Изуку глубоко вздохнул, останавливая себя. — Ты и не должен делать мне гадости, но спросить — это обязательное условие. Шото недоумевающе кивнул. — Сладость или гадость? Изуку притормозил качели ногами и, когда Шото повторил за ним, он порыскал в карманах и, раскрыв ладонь, протянул ему руку. — Сладость. На его ладони лежала конфета. — Это мне? — Да, — Изуку уверенно кивнул. Шото подозрительно посмотрел на самую обычную конфетку в зелёной обёртке и осторожно медленно её взял. Изуку убрал руку, снова начав раскачиваться. Конфета в руке ощущалась странно и противозаконно — дома ему запрещали есть сладкое, и не то, чтобы его это очень расстраивало. Он не любит сахар. Он не любит сахар, но эту конфету никому никогда ни за что не отдаст. Его первый подарок. И он снова это чувствует. В груди. Что-то жмёт изнутри. Кажется, что сердце стало таким большим, что больше не входит в рёберную клетку. В голове, как в кастрюле, мысли тянутся горячей патокой со вкусом карамели и солнца. По сосудам течёт приторная клубничная газировка. Вместо костей его тело в прямом состоянии держит сдобное пряное печенье с корицей и шоколадом. Губы сами растягиваются в сахарную улыбку, и Шото кажется, что он весь похож на конфету в красно-белой обёртке. Так вот, значит, как ощущается праздник… Шото убирает конфетку в карман, чтобы она не растаяла в руке. — Спасибо, Изуку, — негромко произносит он и поворачивает голову к пустой качели, которая по инерции продолжает раскачиваться. Шото встаёт. Ребята в костюмах идут вдоль по улице, не обращая внимание ни на что кроме друг друга и конфет, съедаемых на ходу. В окнах всё ещё горит свет, гирлянды и тыквы светятся яркими оранжевыми огоньками. А на детской площадке пусто. Только Шото и пустая раскачивающаяся с тихим скрипом качелька. Он ещё раз оглядывается вокруг своей оси, но пейзаж не меняется ни на одного кудрявого солнечного мальчика со слишком реалистичным костюмом на Хэллоуин. Шото бросает последний взгляд на качель и уходит с площадки, пытаясь определить, где он находится и как ему добраться до дома. Когда из вереницы улиц показывается забор особняка, он решает, что Изуку был просто защитной реакцией его истощённого и измученного организма. Ему стало легче. Вполне осязаемую конфету в своём правом кармане Шото старательно игнорирует.