Це дивне i прекрасне небо...

      Украина лежала неподвижно на поле последней битвы за свою столицу. Ей казалось, будто тело её распростёрлось в чистом поле, а над кругом убитых солдат вились стайки чёрных птиц, протяжно кричавших «Ка-ар! Ка-ар!» Из груди, порезанной осколками, лилась густая кровь. Не смея пошевелиться, она почти не дышала. Чего-то ждала. «Це нічого, — думала Украина, глядя в затянутое облаками небо. — Нiчого… Головне, що… брат в безопасности…»       В памяти человека всегда теплится много радостных событий из его жизни, особенно на краю гибели. Вот и Украина сейчас в облаках отыскала почти всё: от своих первых моментов до сего момента.       Оля помнила свои первые шаги, свои первые слова, свою первую зиму. Помнила маму с её проницательным взглядом. Помнила, как первый раз её похитили половцы. Помнила, как первый раз полюбила человека и испытала разочарование от осознания своего бытия страной, пока ещё маленькой, но крепчавшей с каждым годом. С тех пор Украина часто плакала, редко улыбалась и в итоге стала тихой-тихой, как мышка. Продолжалось это ровно до тех пор, пока она не увидела в первый раз два больших фиалковых глаза. И тогда-то сердце Украины растаяло. Глядя на эту пепельно-серую шевелюру непослушных волос, на эти пухленькие щёчки и маленький носик, Оля не могла не потеплеть душой. Когда в её жизни появилась маленькая нелюдимая девочка с хмурыми глазами, она ничуть не расстроилась, напротив: лёгшая на неё ответственность сделала Украину счастливой. А потом ушла мама. Последние слова, что Украина услышала от неё, были: «Оленька… Как же ты похорошела, милая моя!..»       После этого стало некому защищать Русь. Украина пыталась тогда изо всех сил поддерживать порядок, но всё было бесполезно. Беларусь держалась за подол сестры, а Россия изо дня в день подвергался нападкам Золотой Орды, Швеции и Тевтона. Украина тогда впервые совершенно пала духом. Но потом она услышала, что Россия с новгородским войском сумел одержать победу над шведами и тевтонским орденом. После этого дела пошли в гору…       Каждый раз, когда происходили такие подъёмы, Украина радовалась, по её телу струилось тепло, и чувствовала она гордость за брата и сестру. Но были и годы раздоров, смут, голодухи — они приносили так много несчастий, сопровождались таким количеством невинных жертв, что тяжело становилось на сердце. Тяжело и горько. Оля очень тяжело переживала Великую Смуту, государственные перевороты после смерти Петра Великого, восстание декабристов, революции и гражданскую войну этого столетия — всё то, что происходило внутри страны. Невыносимая боль терзала Украину, когда она переживала эти конфликты. Войны с другими странами не приносили ей столько страданий. Вернее, она так думала… до тех пор, пока рядом с ней не взорвалась бомба.       Оля была очень набожной. Со дня Крещения Руси, она не снимала с груди крест, даже тогда, когда СССР объявил себя атеистическим государством. За несколько дней до начала войны Россия спросил у сестры: «Зачем ты носишь при себе эту безделушку?» На что Украина ответила: «Благодаря ей у меня всё ещё сохраняется надежда на лучшее». «Но я же запретил», — парировал Россия. «Плохо запрещать хорошее, Ваня», — ответила тогда Украина. Она даже после предательства Германии всё ещё продолжала верить. Сражаться и верить. Бороться и верить. Верить в то, что скоро всё это закончится. И когда Украина, стоя перед своими солдатами, обвела их в последний раз твёрдым взглядом и зычно крикнула: «Вперёд, хлопцы! Одолеем врага!» — она всё равно продолжала верить. Верить в то, что это будет не последний бой солдат. И тогда Оля, вздохнув, вынула казацкую шашку из-за пояса. И помчалась Красная армия в бой…       «Вот це небо-то какое! — губы Украины дрогнули. — Оно там, далеко, а я — здесь. И поделать ничего нельзя… А ведь так хотелось сестру ещё раз обнять и братца угостить… А самой-то?.. самой-то сколько всего хотелось-то сделать!»       Послышался скрип сапогов. Осторожно повернув голову, Украина увидела Пруссию, неторопливо шедшего по полю кровавой сечи. Тяжело дышавшую Олю тот нашёл без труда.       — Чего разлеглась? — улыбнувшись, спросил он. Пруссия нагнулся и посмотрел на поверженную страну. — Украина, у тебя мозги меньше груди, что ли? Зачем Союз отозвала, дурёха?!       Украина ничего не ответила. Она лишь смерила Пруссию страдальческим взглядом и тут же отвела глаза.       — Тоже не сдашься? — Пруссия был довольно угрюм, словно ему надоело разыгрывать одну и ту же сцену. — Что ж вы, русские, твердолобые такие… Ладно уж, — Пруссия грубо ухватился за лежавшую рядом с Украиной шашку и занёс её над грудью девушки. — Что Польша, что Беларусь — все вы, проигравшие, одинаковы.       Украина не смела лить слёз. Они застыли тонкой плёнкой на её прекрасных глазах, застилали взор. Оля откашлялась. Боль в раненой груди дала о себе знать.       — Осколок, да? — поинтересовался Пруссия, словно жалел Украину. — Больно, понимаю. Сам отхватил когда-то. Но, как сказал один мой хороший друг: Corruptio optimi pessima*. Будь спокойна, Украина. Скоро боль пройдёт, это я обещаю тебе.       Пруссия вонзил шашку в грудь Украины. С её губ слетел крик, тихий, словно вздох. Над площадью тотчас же воцарилась тишина.       Глаза Пруссии, кроваво-красные, устремились в заплывающие небеса. Как странно, думалось ему, война только началась, а он уже совершенно растерял весь запал.       — Kiew wird genommen**, — тихо сказал Пруссия.       …В небо вопросительно уставились застекленевшие глаза Украины. И громко гаркнул чёрный ворон, кружась над головой поверженной страны…