Часть 1
31 декабря 2019 г. в 12:29
С Юнги все поразительно сложно и легко одновременно. У Чимина едет крыша, пока тот жадно облизывает его член, протирая своими костлявыми коленями влажный после дождя асфальт. Они скрылись от чужого неодобрения где-то за углом, за гаражами, вне доступа, в другой вселенной.
Чимину и мерзко, и хорошо. Юнги сосет просто отлично, но в этом и есть проблема, корень вселенского, человеческого зла.
Тот самый запретный плод — гнилой весь, изъеденный червями и ужасно зловонный.
Чимин держит Юнги за жесткие, высветленные дешевой краской из Воллмарта, волосы, накрутив их на пальцы сильно и больно, не позволяя тому даже немного двинуть головой.
И все, что мурашками сейчас пробегает под кожей — это грязь, грязь, грязь. Чимин сводит лопатки, жмурится, рисуя перед глазами самый дурацкий образ девушки-порно-звезды. Большая упругая грудь, мягкий животик, сочные бедра, манящие складочки между ними…
Все не то, не так.
Чимин устал, ему больно и с периодичностью в каждый день хочется вскрыться, удалиться из этого мира, нажать на кнопку delete или escape.
Потому что не может парень сосать член другому парню.
Это неправильно, так нельзя, ребята из муниципальной, а значит — религиозной — школы не поймут. Если даже просто начнут догадываться…
Ему конец.
Юнги живет с матерью в одном из самых стандартных домов мечты. Он ничем не отличается от десятка других на его улице. Конечно, если поставить себе цель, то отличия найти можно, но по сути, в своей основе все совершенно одинаково. Некоторые из них брошены, там собираются подростки и пугают друг друга историями о том, как в доме кого-то убили, повесили или расчленили прямо на кухонном столе. По факту же, кто-то в очередной раз не осилил мечту, оказался лишним в красивой рамке. Юнги это прекрасно понимает. Они с матерью и сами не вписываются, но она так хотела жить свободно.
У Юнги эта свобода скрипит на зубах каждый раз, когда его скулой протирают асфальт. Он старается не показывать матери, как ему здесь, на вопросы отмахивается стандартным: «Нормально». Он свыкнется, ведь мать — это, по сути, единственное, что держит его здесь. Она сделала для него все и даже чуточку больше, надо хотя бы постараться встроиться в этот гребанный мир. Юнги тощий, угловатый, с ужасным акцентом и далеко не красавчик. Идеальная кукла для битья в этом толерантном и светлом мире. Только вот просто так он не дается, сопротивляется до последнего, как в последний раз. Со временем трогают меньше, но раз в неделю стабильно.
Подняв на Чимина глаза, Юнги впивается ногтями в его худые бедра, делает это специально так, чтобы остались следы, чтобы тот смотрел на это все завтра утром и раскаивался. У них же здесь все к этому стремятся, даже призывают. Прими, раскайся, осознай. Юнги усердствует, видя, как Чимина потряхивает, как он держится за него и при этом отталкивает это от себя, пусть и неосознанно. Чимин — это пример. Такой жизни для него хочет матушка. «Хорошая» компания, отличная успеваемость в школе, внешность. Все восхищаются и умиляются, девчонки строят глазки и подкидывают записки, приглашая на свидание.
Как они оказались в этом месте одновременно? Юнги довольно банально напился. Матери дома нет, она ушла на ночное дежурство, и это открыло двери для вечеринки. Праздник одного Юнги, гимн его одиночеству. Музыка в наушниках, бутылка в руке и неожиданный Чимин.
Резиновая подошва стареньких конверсов проезжается по мокрому асфальту прямо в лужу у коленей Юнги.
Чимин запрокидывает голову, специально ударяясь затылком о стену сзади.
— Это все ты и твой блядский, пидорский рот, — цедит Чимин, опуская руку с волос Юнги на тонкую бледную шею сзади и сжимая. — Завтра я с парнями еще поставлю тебя на место…
Слова со скрипом выходят из груди, словно чужие, не с его языка сорвавшиеся. Член под языком стоит каменно, как и всегда.
Страшно. Чимину очень-очень страшно. Когда мама, работающая в две смены кассиром в Taco Bell, с надеждой спрашивает о будущем, о девушке и семье. Водит его по воскресеньям на еженедельные службы, склоняет перед скамейкой на колени и заставляет трепетать перед чистым обликом Девы Марии.
А Чимин не может даже голову поднять на ясный лик — стыдно и противно от самого себя. Подобное ни одной молитвой не стереть, никаким откровением.
Юнги ничего не отвечает, и не потому, что не может. Вполне в его силах сейчас оскалиться, укусить, а лучше поднять крик и посмотреть на ужас в глазах Чимина, как тот будет судорожно придумывать оправдание тому, что происходит. Юнги естественно достанется, он снова будет плеваться кровью и надеяться, что органы остались на своих местах, но душа его будет ликовать. Вот только никто никого не принуждал. Юнги сам опустился на колени и хотел этого, потому что на утро это напомнит о себе лишь головной болью.
Чимин не может с этим смириться никак и не собирается. Ну кто устоит перед отличным минетом? Подростки, гормоны. Ночные подворотни, содранные ладони и колени. Да, утром останутся следы — развороченное в кровь сердце, отпечатки пальцев Юнги на бедрах, царапины от его коротких ногтей.
Но Чимин наденет улыбку пошире для мамы, поцелует ее в щеку, возьмет свой скромный обед из холодильника и поедет на велосипеде в школу. Да, далеко не лучшую, на окраине разворованного гетто, но уже какую-то родную, и вместе со своими друзьями окунет Юнги головой в унитаз.
Потому что — он позорный педик. С такими наклонностями надо валить в Лос-Анджелес или Нью-Йорк, но никак не оставаться в их богом забытом городке.
С этими мыслями Чимин вытаскивает свой член из чужого влажного рта, шлепает головкой по покрасневшим губам и кончает на синюшне-бледное лицо.
— Урод, — сплевывает Чимин под ноги, поднимая Юнги с коленей за волосы.
Юнги ухмыляется, его шатает от алкоголя, от нехватки воздуха после минета, но в остальном все отлично. Он запрокидывает голову, совершенно игнорируя Чимина, и издает полувыдох-полусмешок.
А потом Юнги выворачивает. Он резко дергается, поворачиваясь в сторону, чтобы не испачкать чужую обувь, хотя и не отслеживает этот момент.
Застегнув джинсы, Чимин не отказывает себе в удовольствии пнуть ногой Юнги сзади. Не устояв, тот падает на колени, но не издает и звука, только внутренности выплевывает. Чимин улыбается победно, наклоняется рядом и шепчет тихо:
— На коленях тебе место, мерзость. Советую тебе сегодня хорошенько помолиться за свою душонку.
Чимин еще раз проходится ногой теперь уже по ребрам Юнги, натягивает капюшон легкой ветровки и быстрым шагом сваливает из этого богом забытого места.
Когда организм Юнги дает ему передышку, находятся силы подняться на ноги и пойти домой. А там стянуть с себя грязные вещи, выстирать их, чтобы мать не заметила, и помыться самому. Юнги соврет, если скажет, что ему плевать, хотя очень хочется думать именно так. Он ругает себя за то, что повелся, за то, что сжалился и поддался какой-то мольбе в чужих глазах. Была ли она там на самом деле или, может, ему хотелось, чтобы все это было не настолько мерзко, чтобы было оправдание.
Утром действительно чертовски болят голова и живот. Юнги — примерный сын и не пропускает занятия, несмотря на то, что появляться среди тех лицемерных тварей ему не хочется. Он слышал, как вернулась мать, как что-то пыталась ему приготовить на утро, а потом ушла спать. Юнги ничего не берет, ограничивается яблоком — жрать не хочется, а блевать уже нет сил.
Чимин идет домой не сразу. Заходит сначала за хот-догом и колой и медленно плетется на заправку, где иногда подрабатывает после школы. Платят конечно копейки, едва выходит три бакса за час, но на перекус и пиво хватает. Провозившись немного на работе, Чимин бегом направляется на остановку, едва не пропустив последний автобус. С облегчением зайдя внутрь, он садится на самое дальнее место и выдыхает. По дороге его джинсы и кеды совсем промокли, насквозь. Так сильно, что Чимин уже и ног не чувствует.
И на долю секунды ему очень хочется думать о конце.
Конце всего. Какой-нибудь редкой болезни или что-то в этом роде. Он и так уже заражен чем-то похуже.
Только маму жалко. Совсем одна останется, с ума может от горя сойти.
Чимин закрывает глаза.
Чимин хочет очнуться где-нибудь в солнечной Калифорнии, в приличном доме, среди ярких улыбок и зеленых пальм.
В школу он просыпается с большим трудом. Мама, как обычно, ушла совсем рано на работу, оставив на столе пачку хлопьев и молоко. Удивительная роскошь. Мыслей у Чимина нет никаких. Он ерзает под одеялом, в доме холодно, помещение почти не отапливается, да у них и долги серьезные, куда уж тут. Но вставать приходится. Чимин с рыком поднимается с постели, подходит к зеркалу у шкафа и с отвращением рассматривает следы от ногтей Юнги на своих бедрах. Хочется разбить отражение напротив, настолько ему мерзко от самого себя.
Хотя и признаваться в этом совсем не хочется.
Он спал с девчонками всегда. Много и часто, иногда сразу с двумя, в самых разнообразных позах. Они сами прыгали на его член, флиртовали, строили глазки и сводили ножки. И Чимин правда хотел бы наслаждаться ими, любить искренне этих чудесных, откровенных нимф.
Но нет. С некоторых пор в его организме произошел какой-то сбой, баг. У него начал вставать на парней. На самых любых: худых, мускулистых, спортивных, женоподобных. И он не мог ничего с этим поделать. Хотелось очень грязных вещей, снились мокрые сны. Мама всегда ему говорила: быть гомосексуалистом — страшный грех. У парней из школы мнение было такое же. И Чимин решил, что это просто гормоны шалят. Начал встречаться с девчонками, улыбаться им, водить на свиданки.
И когда наконец удалось хотя бы немного подавить свои неправильные желания, в их школе появился Юнги. Тоже кореец, как и он сам, с довольно странным английским, весь такой угловатый, тощий.
И гей.
Юнги никогда этого не скрывал, постил что-то про ЛГБТ в фейсбук и твиттер, открыто вступал в споры с преподавателями.
И ведь не боялся.
Чимин за это и начал ненавидеть Юнги. Весь открытый свободный. Таких здесь не любят.
Сначала они с парнями просто его задевали, угрожали. Потом начали огрызаться сильнее, дело часто доходило до драки.
А потом… А потом Юнги начал ему отсасывать. Хорошо, с толком. И ничего лучше (и хуже) Чимин не испытывал никогда. Он сам не помнит, как все это произошло. Очередные издевки в каком-то из кабинетов после школы, спор, кулаки. А потом — Юнги на коленях. Чимин тогда кончил за две минуты, не сдержался.
И это стало их игрой. Опасной, дерзкой.
Чимин, видимо, всегда любил саморазрушения.
Первый раз это было вызовом, стремлением показать Чимину, кем он является на самом деле, а дальнейшее было ошибкой. Юнги первое время действительно хотел любить. Он делал все аккуратно и даже нежно, касался поцелуем живота и не мог скрыть улыбку, когда они где-то пересекались. За это несколько раз прилетало в челюсть или в нос. Постепенно с текущей кровью, со всеми испачканными салфетками ушло и тепло. Теперь Юнги намеренно оставляет следы, явные и заметные. Они расчерчивают бедра или лучше запястья. Чимин натягивает кофты пониже, а Юнги лишь ухмыляется. Он-то знает, имеет полное представление о всех грязных мыслях этого «ангела». И это знание — его трофей. Юнги даже думал как-то пару фоток сделать, чтобы в случае чего козырнуть ими.
Сидя на собственном рюкзаке в углу около обшарпанной стены, Юнги думает, что ему это надоело. Он заебался уже с этим парнем, да и теплые чувства вышли вместе с рвотой еще вчера. Юнги больше не поведется ни на эти глаза, ни на подгибающиеся колени. Он устал чувствовать себя тряпкой. Веры в то, что Чимин изменится и ему нужно время, больше нет. Никогда этого не произойдет и ничто не способно его расшевелить, по-крайней мере Юнги с себя эту миссию снимает. Насытился по самое горло.
Он ухмыляется, наблюдая за компанией Чимина. Там все сплошь лучшие. Юнги дожидается, пока тот не посмотрит на него, и улыбается еще шире, а потом встает и поворачивается спиной, демонстративно оттопыривая задницу.
— Этот пидор совсем страх потерял, — комментирует Мэнни — один из друзей Чимина, наблюдая за показательным выступлением Юнги.
— Да он же больной, что с него взять, — отмахивается Чимин. — Сегодня еще раз разукрасим эту сладкую мордашку и, может, успокоится.
— Эй, грязь! — выкрикивает Мэнни, подходя ближе к Юнги. — Ты нарываешься?
Чимин медленно ползет следом, смотрит мимо друга прямо в бесстыжие глаза Юнги. Он ведь все знает, но никто, конечно, не поверит. На стороне Чимина вся школа и громадный авторитет. Маленький корейский гомик права голоса в скромной муниципальной школе не имеет.
— Да-да, Юнги. Так не терпится быть выебанным очередным спидозным мужиком? — ржет Чимин, перехватывая Юнги за ворот рубашки и встряхивая, пока кулак Мэнни летит тому под ребра.
Юнги давится воздухом, но это уже было столько раз, что в себя он приходит довольно быстро, да и удар, признаться, слабоват.
— Ты бы свои диагнозы не озвучивал на всю школу, — Юнги выпрямляет спину. — Хотя я за честность… хвалю.
Чимин красными пятнами идет от гнева. Он бьет подошвой своих кед Юнги под правой коленкой, вкладывая в это всю злость и ненависть:
— Да ты что себе позволяешь, а?! Рот свой вонючий прикрой. Тебе уже никакая исповедь не поможет, урод. Сдохнешь в подворотне, и никто даже не вспомнит. Школа только чище станет.
Юнги от удара падает на колени, хотя его и пытаются удержать в вертикальном положении, но, видимо, мало стараются. От этих речей ему смешно. Он цедит сквозь зубы, зная, что никто не поймет, но один человек точно должен это запомнить:
— Не подходи ко мне. Никогда.
Юнги резко подается вперед и впивается зубами в бедро Чимина.
— Отвали! — орет Чимин не столько от боли, сколько от стыда. Юнги кусает прямо туда, где вчера оставил свои чертовы следы. — Сученыш, мерзость, фу!
Мэнни помогает оттащить Юнги, впился тот сильно, отпускать не хотел.
— Бешеный, как собака, — с охреневшим голосом цедит Мэнни, осматривая влажный след, очень заметный на штанах Чимина. — Я бы обеззаразил, а то мало ли…
— Ничего, — отнекивается Чимин. — Ему за это сегодня еще попадет. Да, дружище?
Мэнни кивает, улыбаясь хищно и предвещая отличную взбучку для Юнги. А тот только рад. По сути, что он теряет, если думать об этом глобально. Лишь бы инвалидом не оставили, матери не потянуть, а на остальное плевать. Видимо, не получится из него образцового ученика.
Перерыв закончен и всем приходится разойтись, хотя зрелище им явно было по вкусу.
На уроках Чимин сосредоточиться совсем не может, не то чтобы ему этого действительно хотелось. На звание отличника претендовать он никогда и не собирался. В мыслях лихорадкой бьется равнодушное, может, лишь слегка испуганное лицо Юнги. Синие, почти фиолетовые круги под его вечно грустными глазами, короткие иголочки темных ресниц, маленький рот с полными губами, их опущенные уголки, светлые волосы, спадающие на бледный-бледный лоб.
Тоненькая фигурка, синющие ручейки вздутых вен на руках, нервно вздрагивающий кадык…
Чимин даже ночью вспомнит каждую черту лица Юнги.
Обозначит, нарисует, возведет в абсолют.
И от этих мыслей тянет разве что блевать. «Нельзя-нельзя» — набатом звучит голос матери. И плевать, что Чимину хочется раздвинуть эти тощие, костлявые колени, целовать их, шептать на ушко тупые глупости, на которые ведутся все девчонки из школы.
Юнги — парень, гей, позор и стыд.
Отождествление всего того, что Чимин не получит никогда.
И эти мысли сводят его с ума каждый день.
Зажать того, кто слабее тебя и изначально сопротивляется не сильно, проще всего. Чимин поражается равнодушию Юнги в такие моменты.
Они одни за трибунами бейсбольного поля, вокруг никого, ни одного свидетеля. Чимин держит Юнги крепко за воротник рубашки, накрутив ткань несколько раз на кулак так сильно, что та врезалась в тоненькое горло, пережимая кадык.
— Что за шоу ты сегодня устроил, а? — начинает Чимин довольно мирно, просто встряхивая Юнги и ударяя его легко спиной о ледяной бетон стены.
Тот смотрит в чужие глаза пристально, не отрываясь ни на секунду. Юнги ищет там только ему знакомые картинки, надеется, что они, как в калейдоскопе, сложатся из кусочков.
Задавать себе вопрос: «Почему?», пытаться найти на него ответ — слишком банально и не стоит потраченного времени. Юнги все равно не сможет этого понять и принять тоже. Ему хочется податься вперед, обнять Чимина и коснуться его губ, прикрыв от восторга глаза, от ощущения, когда сердце заходится в беге, когда по венам несется огонь вперемешку с желанием. Пусть это будет здесь, подальше от лишних глаз. Юнги не стремится афишировать. Это его выбор — показывать то, что принято скрывать. Он знал, к чему шел, но к этому был не готов.
Юнги проходится языком по пересохшим губам, ладонью накрывает руку Чимина, очень нежно в противовес словам:
— Отъебись.
Чимин смотрит на быстрое движение юркого язычка по розовым, блестящим от слюны губам… Юнги хочется съесть, всего, без остатка, оставить только для себя.
Потом выплюнуть кишки и внутренности, плакать, упиваться жалостью к самому себе.
И снова сбежать от правды.
— Назови хоть одну причину, по которой я должен «отъебаться»? Маленький сученыш, — Чимин ударяет Юнги в живот кулаком, прокручивая его, доставая до самых внутренностей.
Юнги хватает его за шею, приближая к себе максимально близко. Держится за Чимина, чтобы не сползти на землю. Говорить трудно, больно, но он цедит сквозь зубы:
— Потому что ты бы предпочел вылизать мой член вместо этого, — Юнги говорит на ухо, никто не услышит его слов, а прочитав по губам, сочтет это за очередное оскорбление.
— Да как твой грязный язык вообще поворачивается такое говорить?
Юнги — маленькая дрянь — точно знает куда бить Чимина побольнее. Все слабости изучил, раздел до костей.
Увидел, правда, только зловоние, достойное помойки, но не вздрогнул даже.
Чимин, выдыхая через нос, откидывает Юнги на асфальт. Тот сильно ударяется спиной.
— Лизать члены можешь только ты и в Аду за это гореть будешь, — Чимин буквально прыгает на крохотное, худенькое тело сверху, хватает Юнги за волосы, приподнимая его голову, и тут же, как мячик, отбивает ее об асфальт, совсем не думая, какие последствия такого опасного действия могут быть.
Стон, полный боли, вырывается из горла против воли Юнги. Сейчас в его голове нет мыслей. Он после будет прокручивать эту ситуацию, скорее просто, чтобы занять себя чем-то. Вспомнит взгляд, полный ненависти, чужие руки, что держали его волосы так же, как тогда в подворотне. Юнги словно заперт одновременно в двух мирах, где живет Чимин, такой разный. Он теплый и податливый по четным дням и ненавидящий его по нечетным.
Юнги инстинктивно закрывает руками голову, пытаясь хоть как-то унять боль. Он почти выкрикивает «Чимин», а может, это застревает в его голове перед тем, как сознание покидает тело. Дальнейшее происходит уже где-то за гранью.
У Чимина всегда были некоторые проблемы с контролированием своего гнева. Он продолжает бить Юнги уже более хаотично. В это вкладывается не столько ненависть, сколько жалость к себе.
Только после того, как у Юнги закатываются глаза и он отключается, на Чимина накатывает самая настоящая паника. Крови конечно нет, но как минимум сотряс будет точно. У Чимина от страха даже ладони холодеют. Он смотрит на синюшнее лицо Юнги, страшное и безжизненное, на приоткрытый рот и наливающуюся гематому на виске.
На долю секунды Чимину хочется сцеловать все синяки на этом тщедушном теле. Стереть все ошибки и предрассудки. Улыбнуться, потрепать по волосам и закричать: «Розыгрыш!».
Но в реальности Чимина хватает только на то, чтобы вызвать скорую и сбежать.
Как всегда, ведь это — проще всего.
Юнги приходит в себя на пути в больницу. Осмотр, неудобные вопросы, заученный ласковый голос врачей — все это проходит, как в тумане. Ощущения отвратительные. Мир вокруг совсем его не радует, хотя в этом, пожалуй, как раз ничего не изменилось. В палате он один. Вставать с кровати желания нет, что-то делать тоже. Юнги просто лежит, стараясь не двигаться. Только мысли в голове еще подчинены какому-то импульсу.
Сколько проходит времени до появления матери не ясно. Он слышит ее голос, видимо, разговаривает с врачом, что-то выясняет. Юнги не хочется ничего обсуждать, оправдываться тоже. Он прикрывает глаза, надеясь уснуть на пару месяцев или лет. Выспаться наконец и оказаться в другом мире. Очень детское желание, и надо бы стать взрослее, но как-то похуй.
Чимина пугают не вызов матери в школу и запись в личном деле.
Его пугает страх за состояние Юнги.
После случившегося он до утра не мог заснуть, выбегал покурить на улицу и думал очень много. И мысли все крутились вокруг одного конкретного человека.
Мин Юнги.
Который абсолютно точно не заслуживает подобного отношения к себе. И лично ему плохого он ничего не сделал.
Просто Чимин настолько зациклился на своих страхах, что сделать с ними уже ничего не может — поздно, зарыл самого себя глубоко-глубоко.
И ведь не выбраться уже.
Чимин предпринимает еще несколько попыток уснуть, но проваливается. Встает в шесть утра злой и направляется в больницу. В их крошечном городе она всегда одна, не перепутаешь.
Чимин долго стоит у порога, вглядывается в ряд одинаковых окон. Подходит несколько раз к двери, оглаживает ручку.
Что его там ждет? Вряд ли Юнги прыгнет к нему в объятия и поблагодарит за визит.
Однако чисто по человечески извиниться стоит, да и директор школы попросит навестить и пообещает проверить.
Так что причина есть, не придраться.
Спустя почти полчаса метаний Чимин все-таки заходит в больницу.
Сидит еще минут сорок возле ресепшена, так как прогадал с приемными часами, но к восьми утра его пускают.
Чимин мнется у входа в палату, зажимая в руках тетрадь с конспектом, которую он отжал у какого-то очередного отличника.
— Привет, — слова у Чимина вырываются снова почти зло. — Ты не подумай, что я тут по своей воле, в школе заставили.
— Ага, — Юнги даже с кровати не поднимается, наоборот, переворачивается, демонстрируя Чимину спину. — Я и не надеялся. Скажу, что ты был вежлив и извинялся. Теперь проваливай.
Юнги лукавит. Он ждал, что Чимин придет, будет просить прощения или лепетать, что проблемы ему не нужны. Юнги даже рад его видеть. Только вот обида и злость на самого себя с особым извращением едят душу, пропускают, как макаронину через щель в зубах. Юнги уже все для себя решил. Даже шлюхам платят за услуги, так какого хуя он так унижается перед каким-то сосунком. Неужели минутное удовольствие стоит его гордости. Чушь это все для девчонок, вся эта романтика — такая муть и любовь туда же. Нет ее, лишь желание кому-то сунуть.
— А мне некуда спешить, — рявкает Чимин, усаживаясь на неудобный больничный стул. — В школе скучно, а тебя побесить — одно удовольствие.
Чимин честно не понимает, откуда в нем столько яда и злых слов. Ведь мысли — совсем другие. Он думает о тощем тельце Юнги, бледном и болезненном, о дурацкой больничной ночнушке на завязочках, которая делает его похожим на привидение. О торчащих из-под одеяла гладких и стройных ножках, по которым хочется провести не то языком, не то кончиками пальцев…
Чимин мотает головой.
Чимину нельзя об этом даже думать.
— Приятно слышать, что ты ходишь туда только ради меня, — голос у Юнги ровный, спокойный. Он не видит того, что происходит за его спиной, поэтому старается поймать звуки. Прощупывает мир вокруг, словно летучая мышка. Чимин возится, ему неудобно. Стул жалобно поскрипывает, и ситуация становится все более неловкой. Им нечего сказать друг другу, хотя у каждого целые коробки невысказанных слов. Они, как при переезде, аккуратно сложены, и не ясно — распаковывать их или оставить уже так, до лучших времен.
Юнги молчит какое-то время, продолжая прислушиваться. Не смотря Чимину в глаза, не касаясь взглядом его губ, говорить проще. Когда Юнги видит все это, он теряется, ему хочется обнять, оберегать, упасть на колени, что тот чаще всего и делает.
— Чимин, я не приду к тебе больше, — голос отдает легким ноябрьским холодом.
— А тебя кто-то спрашивает? — нервно улыбается Чимин. — Юнги, ты сдохнешь без моих прикосновений.
Чимин подвигается ближе вместе со стулом и запускает руку под тонкий слой одеяла, нащупывая прохладную кожу в дырочках уродливой ночнушки. Юнги вздрагивает и прикрывает глаза, пытаясь уловить в этом какую-то нежность. Он борется с желанием повернуться, чтобы попытаться поймать постоянно ускользающую от него теплоту. Чимин так похож на солнышко, когда улыбается, но его тепло достается другим, в Юнги же впиваются острые лучи его самомнения.
— Я сдохну от них.
— И к лучшему.
Чимин сам не знает, что на него находит — какое-то помутнение, мозги совсем отключаются. Он так же под одеялом тянет ленточки-завязки, дразнит прикосновениями, с удовольствием чувствуя, как подрагивает Юнги. Возбуждение накатывает на него, приятной волной поднимается снизу. Юнги с трудом держит себя в руках. Хочется послать все к черту, завести эту шарманку по-новому и вновь простить, вновь позволить. Головная боль отрезвляет, напоминает о том, что произошло и что, скорее всего, не будет единичным случаем. Юнги мимолетно касается своего члена, и это, как ни странно, дает ему ответ на все вопросы.
— Может, еще и отсосешь мне? — Юнги уверен, Чимин никогда на такое не согласится, скорее сдохнет.
— Да пошел ты, — цедит Чимин, но не останавливается, продолжает трогать везде, где дотягивается.
Он сам не понимает, что с ним происходит. Тело Юнги творит с его мозгами какие-то абсолютно безумные и ненормальные вещи. Ведь так не должно быть. Но руки упорно касаются мягкой, гладкой кожи, и от этого крыша едет окончательно.
Юнги тяжело дышит, прерывисто, но даже то, что Чимин пытается быть нежным, не смягчает его. Это какой-то дешевый цирк с клоуном в главной роли. Юнги уже понял, что моменты ласки у Чимина крайне редки и, увы, быстро проходят. Он переворачивается, садится на кровати, а потом и вовсе слезает с нее. Юнги упирается руками в колени Чимина и произносит четко, почти по слогам.
— Все закончилось. Никаких больше ночных вылазок не будет. Все, Чимин, смирись. Я не хочу больше тебя видеть. Если удастся, свалю из этого дерьмового города. А сейчас попрошу, чтобы тебя ко мне больше не пускали. Голова болит.
Чимина накрывает паника. Ладони тут же холодеют, по спине пробегают мурашки. Его всего буквально передергивает. Мысль о том, что Юнги уедет, закончит все это, удивительно невыносима. Это просто невозможно. Чимин смотрит не то зло, не то печально, пытается подобрать слова и как-то ответить, но язык совсем не поворачивается.
Ведь он радоваться должен, что Юнги свалит наконец-то. Все снова встанет на свои места, никаких больше гомиков рядом и странных, неправильных желаний.
Никакого страха от собственных мыслей и поступков.
Чимин заведет себе классную девчонку, поступит с ней вместе с колледж и познакомит с мамой.
Но от осознания, что Юнги может вот так запросто исчезнуть из жизни, совсем тошно, настолько сильно, что желудок от страха сводит.
— Нет, — тихо выдавливает Чимин, путаясь в словах. — Никуда ты не поедешь.
Не осознавая происходящего, он тянется к ладони Юнги и сжимает ее в своей похолодевшей руке. Юнги ждал совсем другого ответа, что-то вроде: «Ну и проваливай». Это было бы очень в духе Чимина, сочилось бы ядом и обидой. Он смотрит на чужую руку поверх своей, на пальцы, такие милые и короткие, словно перед ним парнишка лет двенадцати, и улыбается почему-то. Совсем недавно, буквально пару недель назад он бы летал от этого ответа, заглядывал в глаза и спрашивал что-то в духе: «Хочешь, чтобы я остался?». Но Юнги этого не делает. Он вздыхает и высвобождает руку.
— Чимин, так будет лучше. Мы никто друг другу, а отсосать тебе и Стейси может. Или вон дружка своего попроси, может, он тоже не против.
— Блять, — ругается Чимин, толкая Юнги в плечо, опрокидывая назад на кровать. — Ты. Никуда. Не. Поедешь.
Чимин говорит четко, с расстановкой, делая вид, что у него все под контролем. А в голове полная каша и давно сдохший здравый смысл.
— Чимин, какого черта ты себя так ведешь? Проваливай! — Юнги отходит немного от кровати, чтобы просто не упираться в нее задницей. — Или опять позовешь своих прихвостней, заломите мне руки, поставите на колени? Насколько тебе нужно меня унизить, чтобы отлегло? Какого хуя ты до меня доебался?
— Да не хочу я проваливать! — кричит Чимин в ответ, сильно сжимая предплечье Юнги, чтобы тот никуда не сбежал. — И звать никого не собираюсь, — добавляет уже тише. — Юнги, не делай все сложнее, чем есть сейчас.
Чимин с каждым словом закапывает себя все глубже и глубже. Хотя, казалось бы, куда еще?
Он, конечно, не готов и никогда не будет готов к тому, чтобы признаться в своей слабости к Юнги. Это никак не вписывается в четкие рамки правильной и удобной жизни. С мужчиной нельзя строить романтических отношений. Все потом будут осуждать, соседи начнут косо смотреть, в школе он станет мальчиком для битья.
Общество просто отвернется от него.
Чимин жутко стыдится себя. И не готов встретиться с неодобрением общества. Он рос в крайне традиционной религиозной корейской семье, в крохотном городке, куда хваленый американский либерализм доберется еще совсем нескоро.
Юнги в нем для всех — как бельмо на глазу, диковинка.
Чимин не хочет и не собирается быть таким же.
Но противиться тому, что с ним делает Юнги, уже почти невозможно
— Тогда чего ты хочешь? Чтобы я покорно терпел ваши издевательства, но каждую ночь ждал очередное сообщение с левого номера?
Вырываться нет особого смысла, поэтому Юнги не дергается. В теории он даже сильнее Чимина, только рука никогда на него не поднималась.
— Я не знаю, — честно отвечает Чимин.
И после — он явно едет крышей. В голове не укладывается мысль о том, что Юнги может просто исчезнуть из его жизни. Конечно, и присутствие тоже выходит за рамки довольного узкого мирка Чимина, но сейчас, почему-то, это пугает куда меньше. Проблема не кажется такой уж катастрофической на фоне другой.
Действуя на каком-то автомате, не думая ни о чем, словно под наркотой, Чимин прижимается своими губами к губам Юнги — сухим, но теплым. Он не сует ему в рот язык, ничего такого. Просто целует по-детски, пробуя ощущения на вкус.
Нравится.
И от этого только страшнее.
Юнги не двигается.
Это, как пуля в лоб, но тогда он должен был обмякнуть, упасть к чужим ногам. Этого тоже не происходит. Юнги не знает, как реагировать и что теперь говорить. Послать подальше, захлопнуть дверь и никогда, слышишь Чимин, никогда не возвращаться к этой теме. Юнги пытается ухватиться в голове за какую-то мысль, но там тишина. Безжизненная пустыня, жаркая и удушающая. Он приоткрывает рот, чтобы впустить туда немного холодного воздуха и остудить.
Рука Юнги несмело и почти невесомо, до безумия боясь спугнуть момент, касается чужих волос. Вползает пальцами, будто это змеи в чертовой пустыне. Он смотрит в глаза, пытается уловить там ответ на молчаливый вопрос: «Ты понял, что сделал?». В чужом взгляде такой клубок, что и не разодрать это все за тысячу лет. Юнги не хочет туда больше смотреть. Он прикрывает глаза и проводит языком по чужим губам. Осторожно. Юнги идет по лезвию ножа, зная, что любое неосторожное движение отзовется острой болью в теле или в сердце.
Чимин замирает испуганно, чувствуя чужой язык у своих губ. Это настолько страшно, словно в пропасть провалиться.
Но одновременно — безумно приятно. Чимину нравится целоваться с девчонками — облизывать их мягкие, полные губы, влажные и мятные от гигиенички. Но Юнги… Это другая вселенная. У него маленький рот, сухая кожа, однако ничего лучше Чимин не испытывал никогда.
Он плотно закрывает глаза, приоткрывает рот.
Но только язык Юнги касается его собственного — реальность тяжело обрушивается на плечи. Нельзя-нельзя-нельзя. Красным загорается где-то в мозгах лампочка «Стоп!», и Чимин быстро отстраняется, случайно прикусывая язык Юнги.
Не попрощавшись, он выбегает из палаты с пульсом далеко за сто и горящим стыдом и наслаждением лицом.
Юнги остается наедине со своей пустыней. Мысли собираются там в песчаные бури, закручиваются ураганами. Он садится на кровать и долго смотрит на дверь, будто это портал в чужой мир. Еще минута — и оттуда полезут чудовища, будут высовывать свои страшные щупальца и смотреть парой десятков глаз.
Ничего не происходит.
Возвращение домой не происходит как-то торжественно, никто не встречает его с шариками и криками «сюрприз». Юнги заходит в свою комнату, кидает рюкзак с вещами на кровать и ждет приглашения к ужину. Ему рекомендовали еще какое-то время побыть дома. Юнги готов четко выполнять предписания врача, возвращаться в школу не хочется. Он растерян, разорван множеством чувств и, пожалуй, впервые за долгое время готов выкинуть вверх белый флаг, ничего больше не решать.
Чимин больше не появлялся. Это к лучшему. Юнги убеждает себя, что больше его не ждет.
Чимин спит по несколько часов в день. Каждую ночь во сне он видит Юнги: его мягкие черты лица, редкую улыбку, растрепанную копну светлых волос.
Выкинуть из головы не получается.
Он пытается ухаживать за Мишель — очаровательной девчонкой на год младше. В ней нет ничего сексуального, сплошное обаяние и нетронутая косметикой красота.
Находка среди коротких юбок и вызывающих декольте.
Они даже целуются неловко под лестницей в школе.
Но это все не вызывает и десятой части тех эмоций, которые Чимин испытывают с Юнги.
Там — ураган. Ненависть, страсть, желание. И что-то еще, жутко тянущее и горячее, которое игнорировать бы, но не получается.
Юнги он больше не пишет, старается игнорировать его существование. В школе тот не появляется, видимо, прописали постельный режим.
Но без него тяжесть в груди усиливается, и Мишель заполнить это не в состоянии.
Чимин осторожно ходит каждый вечер мимо дома Юнги, пытается заглянуть в окна, понять чужую жизнь.
Ведь себя понять пока так и не получается.
Юнги натыкается на него, когда идет вынести мусор. Время, конечно, не самое подходящее, но это скорее повод проветриться. После того случая у них с матерью был долгий и основательный разговор о ситуации в школе и в целом в жизни. Юнги проверял каждый вечер фейсбук и телефон, но никаких вестей или намеков там не было. Решение покинуть город они приняли с матерью единогласно. Она вполне могла сменить работу, вариант подвернулся довольно выгодный, а Юнги здесь больше ничего не держало. Та, брошенная от обиды фраза, оказалась пророческой. Вещи собирать было рано, но мысль о том, что он доживает здесь последние дни, прочно укоренилась в голове. В школу Юнги возвращаться не собирался.
— Привет, — бросает он как можно более равнодушно и буднично. — Дома, кроме меня, никого, если что-то нужно — говори. Можешь внутри.
Оставив мусор в баке, Юнги идет к дому, пряча руки в карманах штанов.
Чимин чувствует себя мерзким сталкером, но это не останавливает его. Он молча и как-то почти послушно плетется за Юнги. Недавно по школе поползли слухи о его переезде. Вроде как мама нашла работу получше. Но Чимин прекрасно понимает — дело не в этом. Работа — просто более красивая причина. Юнги явно был инициатором переезда, а мама решила подстроиться под сына, которого с завидным постоянством унижали в школе.
Они заходят в дом. Чимин снимает толстовку и кеды, проходит за Юнги в комнату.
— Я не знаю даже, что сказать тебе, Юнги, — мнется Чимин.
— Можешь начать с «извини, я был мразью», — Юнги отодвигает ящик стола. Внутри перекатываются несколько бутылок пива, и в углу лежит парочка косяков.
Мама никогда в его вещах не роется, но обычно это все прикрыто одеждой и книгами. Просто сегодня у нее ночная смена, а Юнги хотел расслабиться. Чимин его планам не мешает. Из колонок льется какой-то бит, хотя по ощущениям скорее выпрыгивает или они выплевывают его, как что-то не особо вкусное.
Молча открыв одну бутылку, Юнги ставит ее перед Чимином.
— Извини… Что пробил тебе голову, — усмехается Чимин, не отказываясь от предложения выпить пива. Закурить косяк кажется также идеей неплохой. На трезвую голову он не готов оставаться с Юнги один на один — слишком много между ними всего происходит, струны натянуты до максимального предела.
Юнги инстинктивно трогает голову, ерошит волосы. На Чимина он старается на смотреть, пялится в экран старенького ноутбука, выбирает там какой-то трек и делает его громче.
— Зацени. Тебе вряд ли такое заходит, но поверь мне, скоро подобные биты будут звучать из каждого дома.
Чимин забирает у Юнги косяк, затягивается, отхлебывая пиво. Мешать алкоголь и дурь — идея довольно плохая, последствия могут быть самыми разными. Но Чимину надо забыться, стереть свою повседневную жизнь, ответственность перед кем-то.
Перезагрузиться.
— Неплохо, — признается Чимин и, словив ритм, даже пытается мурлыкать под бит. Это отлично отвлекает.
— Я же говорил. Современная музыка себя изжила. Ничего нового она предложить не может, а за ними будущее.
Запуская в свои легкие терпкий дым, Юнги чуть кривится и облизывает пересохшие губы. Музыка словно становится больше, объемнее, проникает в каждую вену и клеточку тела. Юнги откидывается спиной на боковину кровати, и та отзывается скрипом. Тоже вещь не первой свежести, но выбирать не приходится, они ведь изначально не планировали поселиться здесь надолго.
— Ты отлично дополняешь песню, — ухмыляется Юнги и все же переводит на Чимина взгляд. Смотрит пристально, теряя по пути улыбку и заменяя ее холодом обиды.
— Я раньше пел в хоре, на свою музыкальность не жалуюсь, — Чимин отвечает тихо. Голова уже пустая и кружится немного, начинает страшно хотеться есть и придвинуть Юнги к себе. — Двигайся, — добавляет Чимин, указывая на место возле себя. Они сидят на полу, удобного мало, но дивана у Юнги в комнате нет, а кровать узкая и односпальная.
Юнги двигается, повинуясь то ли желаниям, то ли интересу. Говорить так и правда удобнее, не нужно напрягаться и пытаться быть громче музыки. Юнги делает еще одну затяжку и передает Чимину косяк сам, убирая его руки, вставляет кончик в чужой рот, мазнув пальцами по губам.
— Почему перестал? Дружки не одобрили?
— Я был тенором, все вокруг издевались, и мама не одобрила. Ну, и в жизни это правда никак не пригодится. Так что все логично.
Чимина обжигает прикосновение пальцев Юнги к своим губам. Он делает затяжку и выдыхает сладковатый дым прямо Юнги в лицо, в опасной близости от чужого рта.
— Повторим поцелуй? — Юнги спрашивает прямо, не сводя взгляда, буквально гипнотизируя. Ему этого хочется до невозможности, свербит внутри, чешется под кожей.
— Делай, что хочешь, Юнги.
У Чимина дрожит голос, ему хочется прокричать десять раз: «Да, целуй!», но даже под действием алкоголя и травы не получается озвучивать нормально все свои желания. Это не похоже на приглашение, но для позволения вполне сносно. Юнги тушит оставшийся косяк о бок бутылки и подается вперед. Он на своей территории и здесь чувствует себя по-другому. Это его дом и его правила, растерянность Чимина лишь придает сил. Юнги впивается в чужие губы поцелуем, торопливым, не совсем точным. Он держит Чимина за шею, не позволяя тому отстраниться. В груди черти в барабаны бьют и пустыня от адского пламени загорается.
Чимин захлебывается в ощущениях, он не знает, что чувствовать. Это какой-то восторг, лава, цунами. Язык Юнги горячий, толкается в рот настойчиво, влажно. Рука на затылке не дает никакого шанса на побег.
Чимину стыдно, до слез стыдно.
За свой каменный стояк, за приятное чувство в груди и внизу живота. За желание поддаться.
Он и правда не замечает, как щеки начинают стягивать слезы — впервые за много лет. Мама всегда говорила ему, что рыдать могут только девушки. Уже в начальной школе Чимину приходилось сдерживаться. Когда его задирали за слишком высокий голос, когда он впервые разбил коленку и сломал руку.
Он терпел, радуясь тому, как мама называла его настоящим мужчиной.
Что бы она сказала про него сейчас? Увидев, как любимый сынок плавится под прикосновением местного гомика.
Юнги старается не напирать слишком сильно, но в таком положении не удобно. На одной руке вес двоих не удержать. Он отстраняется, чтобы восстановить равновесие и не завалить Чимина на пол. Слезы оказываются для него шоком, чем-то непонятным. Юнги переживает, что сделал больно, не должен был, но вдруг. В груди, где-то очень глубоко маленьким цветком распускается нежность, давно задавленная обидой. Юнги касается чужой щеки поцелуем. Осторожным, почти невесомым.
Чимин захлебывается этой нежностью. Перед глазами плывет от дурацких, предательских слез. Чимин не понимает, куда себя деть. Хочется утонуть, провалиться, но только если вместе с Юнги. Поэтому Чимин поддается и тянется вперед, в чужие руки, ставшие для него капканом и ловушкой. Юнги прижимает его к себе, гладит плечи и спину, пытается успокоить.
— Дома что-то случилось?
Чимин вдруг становится каким-то маленьким и беззащитным. Юнги двигается назад, пока вновь не упирается спиной в кровать. Он затаскивает Чимина к себе на колени, целует скулы и висок.
— Расскажешь?
— Ты, блять, случился, — выдавливает в ответ Чимин, успокаиваясь и сгорая от стыда за свою истерику.
Рядом с Юнги тепло, намного уютнее, чем в объятиях с малышкой Мишель. Чимин знает, что это ненадолго. Они выкурили целый косяк, залили его пивом, не думая о последствиях и о завтрашнем дне. Есть только сейчас. И оно пугающе прекрасно.
Юнги вновь находит своими губами чужие. Поцелуй выходит глубже и нежнее, чем первый. Юнги явно старается. Отрывается, чтобы вдохнуть, задевает нос Чимина и заходит на новый круг. С каждым следующим поцелуем становится все жарче и хочется большего. Юнги забирается руками под футболку Чимина, трогает живот, поднимается выше. Сосредоточиться на поцелуях невозможно — в голове все плывет. Юнги опускается к чужой шее, тычется туда губами и тяжело дышит.
— Что ты делаешь? — тихо шепчет Чимин, не пытаясь даже вырваться из объятий Юнги. Его ладони, пальцы обжигают, оставляют на коже следы. Девушки так не ласкают.
И на коленях у них Чимин тоже никогда не сидел. Но сейчас хочется забыться, сбросить всю предыдущую жизнь. Хотя бы на ночь или, может, на один час.
Чимин точно знает, что пожалеет утром.
Но утро наступит еще не скоро.
— Целую, — ухмыляется Юнги куда-то в шею.
Он отодвигает ворот чужой футболки, засасывает кожу на ключицах. Руки гладят беспорядочно, без какой-либо цели, везде, куда могут дотянуться.
Чимин отворачивается, ему стыдно за то, что возбужден уже до предела. Он прикрывает тыльной стороной ладони свое лицо. Ему не хочется, чтобы Юнги видел его таким… Слабым. Но руку от лица убирают, вновь целуют губы и заглядывают в глаза. Юнги сажает Чимина на пол, а сам встает, берет бутылку. Сделав несколько глотков, он медленно снимает с себя домашнюю футболку, чуть путаясь в рукавах, спускает джинсы. Юнги остается перед Чимином в одном белье, смотрит прямо, без тени смущения. Но так только кажется, внутри он дрожит от страха, от волнения. Чимин впервые видит его практически голым.
— А у тебя кожа и правда такая светлая. Очень-очень… Красиво, — неуверенно выдавливает Чимин, проходясь кончиками пальцев по гладкой ноге Юнги. Он смотрит снизу на невысокую, тонкую фигуру, едва заметные впадины талии, плоский живот, стройные ноги.
Чимин хочет это все запомнить именно таким, другой возможности может уже не представиться. Пока у них есть тысяча отговорок и причин заниматься подобными вещами, почему бы не воспользоваться?
Юнги опускается к нему, смотрит, как волчонок, загнанный в угол, не знающий, чего ожидать от человека. Он чуть задирает футболку Чимина и ныряет вниз, проходится по оголенному животу губами. Юнги делал так уже не раз. Дразнил перед тем, как расстегнуть джинсы и взять в рот. Но теперь он движется вверх. Снимает футболку. Наваливается на Чимина, чтобы уронить того на пол и нависнуть сверху.
— Смело, — смеется Чимин как-то диковато, немного испуганно. Он всегда контролировал ситуацию, чувствовал свою власть, и это давало его совести отговорку. Ведь когда сверху — значит не все потеряно. Но теперь… Чимин чувствует: по коже пробегаются мурашки, все тело напрягается в ожидании продолжения, и это оказывается безумно приятным чувством.
— Тебе понравится, — шепчет Юнги перед тем, как лечь на Чимина, вновь коснуться его губ своими.
Он опускает одну руку вниз, на ощупь по памяти расстегивает застежку на чужих джинсах, ширинку. Ныряет пальцами под белье и обхватывает член. Юнги волнуется, пальцы слушаются не очень хорошо и он царапает кожу. Собственный стояк просит внимания, но это уже привычно — игнорировать. Юнги прижимается пахом, трется, сжимая член Чимина рукой.
— Прикоснись ко мне, — рычит. — Прикоснись, — умоляет.
— За что ты мне, — жалобно мычит Чимин, выдыхая тяжело.
Он просовывает руку между их горячими телами, касается члена Юнги через тонкую преграду белья. И это, наверное, первый раз, когда Чимин трогает его. На ощупь ничего отличного от собственного: длина и толщина среднестатистические. Ничего страшного, как оказалось, в этом нет. Юнги также возбужден до предела, член стоит каменно, на трусах под пальцами ощущается влажное пятно. И Чимину почти приятно это чувствовать. У Юнги от этого звезды перед глазами с небосвода сыпятся. Поцелуи вновь жаркие, прерывистые. Они мешаются с тихими стонами, возней. Юнги заваливается на бок, утягивает Чимина за собой. Так проще избавиться от остатков одежды. Прижимаясь членом к чужой коже, Юнги не может поверить, что это наяву. Чимин перед ним обнаженный, позволяет то, о чем даже мечтать было страшно.
— Юнги… Мне страшно, — признается Чимин. Ему уже не о чем сожалеть. Они обнажены друг перед другом во всех смыслах.
— Чимин, — Юнги так близко, что сердце бьется одно на двоих и дышать приходится синхронно. Он забирается рукой в чужие волосы, прижимается виском к виску и шепчет, как в бреду: — Я не сделаю тебе больно. Я никогда не позволю себе этого. Даже если ты ударишь меня — не отвечу, — Юнги усмехается сам себе. — Я…
Он замолкает, потому что дальше сказать не может, только сжимать в объятиях. Юнги даже в мыслях никогда не говорил этого. От алкоголя и дури мир какой-то нереальный, все вокруг словно сон или бред.
— Этого я и боюсь. Все эти непонятные чувства… Их не должно быть, даже если хочется. Я пытаюсь игнорировать, но вижу тебя — и не могу сдержаться. Лучше бы ты сделал мне больно, — Чимин говорит с запинками, не может правильно сформулировать мысли, язык заплетается. Теплое дыхание Юнги задачу проще не делает.
— Я не могу, — впервые они настолько близко, что можно разглядеть себя в чужих глазах.
Юнги пытается подобрать слова, сказать, что любить не страшно, не важно кого. Он ведь сможет все, если рядом, и ничто не пугает.
— Ты боишься меня полюбить? — Юнги озвучивает мысль, что вертелась в голове, вопрос, на который он и сам не может ответить.
— Я сделаю все, чтобы ты никогда не узнал ответ на этот вопрос, — Чимину слова даются с большим трудом. Он жмется к Юнги назад, сокращая расстояние до минимума. Эта ночь — все, что у них осталось.
Юнги больше ничего не спрашивает. Он касается губами чужого плеча, ведет рукой по спине.
— Только не уходи. Никогда не прощу тебе этого, — рычит Юнги перед тем, как поцеловать Чимина, вкладывая в эти слова всю обиду.
Он вновь заваливает его на спину, переходит поцелуями на шею, кусает. Юнги бьет кулаком по полу, но не останавливается. Спускается поцелуями все ниже, засасывает кожу на животе. Он садится, расставляя ноги Чимина по бокам от себя. Прижимается так, чтобы их члены были максимально близко. Он дрочит Чимину, потом себе.
— Прости, Юнги, — выдыхает Чимин серьезно, ерзая задницей по полу. Стыд уже переливает через край. Открыть глаза, значит столкнуться с той реальностью, к которой Чимин уже через час будет не готов.
Он наслаждается, ему хорошо, лучше, чем когда-либо. А сожалеть… Все потом.
Опыта у Юнги не очень много, но он компенсирует его желанием доставить удовольствие, эмоциями. Замедляется, пробует то, что нравится ему самому. Сжать, погладить по спирали. Он соединяет их члены вместе и откровенно наслаждается этой картиной. Он тянет Чимина за руку, чтобы поднять его к себе и снова целовать чужие губы.
Юнги сладкий-сладкий от выкуренного косяка, с едва ощутимой горчинкой на кончике языка, пиво все-таки было отстойным.
Но Чимину до дрожи в коленках нравится. Ему не надо притворяться кем-то, выделываться перед девчонками. Впервые он настоящий. Сломленный, жалкий, неправильный весь, трусливый. Но какой есть, каким всегда боялся быть.
И это пьянит намного сильнее травы и срывает тормоза. Сглотнув нервно, Чимин толкается бедрами в чужую ладонь, отпуская, разрешая. Один раз попробовав его губы, Юнги уже не может от них отказаться. Поцелуи рваные, иногда больше похожи на укусы. Он терзает губы Чимина, задыхаясь от восторга, дрочит ему, не останавливаясь, пока не начинает затекать запястье от слишком быстрого ритма и приходится немного затормозить. Юнги вновь роняет их на пол, прижимается пахом, трется. Это немного больно, смазки все же не хватает. Но эмоции все перекрывают. Юнги не может надышаться. Он тянет за волосы и целует до звездочек в глазах.
— Юнги… Что же ты творишь, — шепчет Чимин в вязкую темноту чужой комнаты. Он перехватывает Юнги за плечо одной рукой, царапает, тянет к себе. Поцелуи вытягивают не только воздух из легких, но и остатки здравого смысла. Чимин неспешно поглаживает себя, захлебываясь наслаждением. Рука Юнги ложится сверху, помогая. Ему приходится немного съехать вбок для удобства. Он перетягивает руку Чимина на свой пах и задушено стонет, как только чужие пальцы касаются члена.
Прикосновение к члену Юнги обжигает. К нежной коже, влажной головке. Чимин облизывается жадно, будто голодный зверь. Находит в себе силы наконец-то открыть глаза и посмотреть на Юнги прямо, без страха, неуверенно двигая ладонью по его члену. В чужом взгляде целая бездна, там давно утонули все черти. Юнги не мешает, он почти не дышит, чтобы не спугнуть момент. Хочется кончить, приходится закусывать губы, чтобы позорно не спустить Чимину в ладонь.
— У тебя такая светлая кожа, — Чимин снова проводит ладонью по плечу Юнги. — Будто светишься.
Чимин улыбается своим мыслям, дурным, такие на трезвую голову не придут. Но сейчас они кажутся безумно уместными.
— Никогда об этом не думал, — Юнги смотрит на Чимина, словно ищет, что сказать. — Но спасибо. Мне всегда нравилось, когда ты смотришь вот так.
Юнги крайне редко удавалось поймать этот взгляд, прямой и не затравленный.
— Как я смотрю, Юнги? — спрашивает Чимин, впрочем, уже тише, так как оргазм узлом сворачивается, огонь пожирает его изнутри.
Хочется сказать про первую встречу, промелькнувший именно тогда интерес. Юнги увидел его сразу и даже улыбнулся в ответ. Слова жестокие и грязные, удары — это было потом. Юнги не мог понять, почему и откуда вдруг это взялось.
— С любовью, — произносит одними губами, надеясь, что Чимин не отведет глаза.
Чимина словно холодной водой окатывают. Он открывает рот, бесшумно шевелит губами, не в силах ответить.
Не готов-не готов-не готов. Даже сейчас, даже после грамма дури ему тяжело взглянуть в лицо.
Оргазм становится спасением для Чимина. Он вздрагивает, стонет тихо и выдыхает, кончая в ладонь Юнги, так и не дав никаких ответов. Его собственную ладонь на чужом члене обхватывают сверху, чтобы было плотнее. Юнги помогает довести себя до оргазма в пару резких движений. Кончая, он утыкается носом в чужую щеку, дышит тяжело. Сразу хочется спать.
Юнги отгоняет от себя эти мысли, прекрасно понимая, что стоит ему уснуть, Чимин уйдет. Этого нельзя допустить и нельзя оставить его одного.
Запихнув Чимина в душевую кабинку, Юнги прислоняется к стене напротив нее и смотрит, как вода струится по чужому телу. Он очень хочет знать ответ на все озвученные вопросы и предположения. Юнги надеется, что на это еще есть время.
В душе Чимин, ожидаемо, начинает приходить в себя, и ему это не нравится. Он уже хочет забыть все, что сейчас произошло. Выдернуть из памяти горячие губы, тонкое бледное тело, тепло прикосновений…
Чимин делает воду холоднее, окончательно трезвея, пытаясь придумать, что делать дальше. Их с Юнги недоперепихону можно найти тысячу оправданий: накурились, забылись. А Чимин просто утолил свой интерес. Один раз под наркотой ничего же не решает, правда? Странно было бы отрицать, что ему понравилось, но, в конце концов, какая разница, чья рука надрачивает твой член? Они у всех одинаковые. У девчонок, разве что, поменьше.
А все таившиеся глубоко внутри чувства Чимин задавит, проигнорирует как всегда. Он завтра же позовет Мишель на свидание в кино, будет выбивать остатки Юнги из себя.
Пока… Пока надо подождать, пока тот заснет.
И уйти.
Желательно навсегда.
— Есть хочешь? — Юнги открывает шторку душевой, когда ему надоедает ждать. Летящие капли в лицо совсем не смущают, голый Чимин тем более, налюбоваться уже успел. Огромная футболка закрывает тело Юнги, и не ясно есть ли там что-то под ней. Она явно не его размера, давно потрепанная, может, вообще и не ему принадлежит.
Юнги не знает, как дальше. Но надо пожрать, живот от голода сводит. До прихода матери есть еще несколько часов.
Чимин вылезает из ванны, обматывается полотенцем и отвечает отстранено:
— Да, можно.
Убегать сейчас он не решается, хочется уйти тихо, исчезнуть, испариться. Пусть Юнги думает, что это все просто сон, больная фантазия. В тишине они сначала заходят в комнату, чтобы Чимин мог одеться, и потом также молча спускаются на кухню. Конечно, им есть, что сказать друг другу. Но боязнь спугнуть момент слишком велика. Юнги вытаскивает из холодильника все, что может подойти для перекуса. Банальная арахисовая паста, джем, какие-то батончики, кажется, мама их обожает. В ход идут пакет сока и яблоки, следом молоко, хлопья и хлеб.
— Могу яйца поджарить, будешь? Кофе?
Юнги пытается занять голову мыслями о еде, потому что все фразы вроде: «было круто» или «как-нибудь повторим» — отдают идиотизмом.
— Я, наверное, откажусь. Уже очень поздно, спать хочется.
Чимин врет, у него сон перебило еще в ванной. Но еще выдержать это напряженное молчание он просто не сможет. Чимину уже очень хочется побыстрее все закончить. Юнги кивает, не верит, но все равно соглашается. Все настолько фальшиво и неловко, что произошедшее в эту картину не вписывается. Он нашел Чимина на своем крыльце, и теперь они пьют кофе, боясь посмотреть друг другу в глаза. То, что было между этими событиями, больше похоже на чью-то больную фантазию. Юнги подается вперед, гладит Чимина тыльной стороной ладони по щеке и хочет поцеловать, чтобы убедиться в том, что их секс не выдумка.
Чимин сжимает губы и отворачивается. Не стоит падать еще глубже, ему бы выбраться. Поцеловать хочется, конечно, очень. Но больше поддаваться слабости нельзя.
— Пошли спать, Юнги, — тихо говорит Чимин, боясь смотреть Юнги в глаза.
Юнги берет нож, открывает банку с арахисовой пастой и намазывает ее тонким слоем на хлеб. Откусывает кусок, пережевывает очень тщательно, запивая соком.
— Поешь и можешь идти. Не надо сравнивать меня со своими дружками, я ни к чему тебя не принуждаю. Не нравлюсь — вали.
— Хорошо, — просто отвечает Чимин, вставая из-за стола. — Спасибо за отличную траву и за ужин.
Чимин медленно идет в коридор, не оглядываясь, стирая за собой следы. Набрасывает толстовку, обувается и выходит, прикрывая дверь. Юнги даже не попробовал его остановить. Это и к лучшему.
За этой дверью Чимин решает оставить всего настоящего себя и забыть. Юнги остается за столом и ест, как и собирался до этого. Кусок в горло не лезет, но он старательно жует и глотает, не допуская даже мысли о том, чтобы это бросить. Кадык дергается от напряжения и подступающих слез. Юнги вытирает влагу со щек тыльной стороной ладони.
Он встает из-за стола, убирает все продукты в холодильник. Жалость к себе — последнее, что можно себе позволить. Юнги идет в комнату, смотрит на пол несколько секунд, переводя дыхание. Ему нечем подтвердить, что это было. Чимин не оставил доказательств своего присутствия, лишь эфемерные ощущения на коже. Юнги достает наушники, вставляет их в телефон и врубает на всю громкость биты. Сон так и не спускается к нему.
Чимин приходит домой уже утром. Он долго-долго гулял по предрассветному городу, не думая ни о чем.
Чимин был опустошен. У Юнги он оставил все, выйдя пустой оболочкой. Возможно, в этом были свои плюсы. Ничего больше не тревожило, по-крайней мере, на первый взгляд. Чимин продолжит улыбаться своим друзьям, Мишель, познакомит ее со своей мамой и сделает предложение после окончания университета. Нарисованная в голове картина не могла не радовать своей идеальностью. И Юнги, конечно, в ней места не оставалось.
Да, хотелось выть и орать от того, насколько с ним было хорошо. Ничего похожего на обжимания с Мишель, это в сто раз лучше, до искрящегося воздуха между. И вряд ли в его жизни подобное повторится.
Чимин похоронит это внутри себя в надежде, что рана никогда не откроется.
Кажется, Юнги отшибло мозги, ничем другим его поведение объяснить нельзя. Кто в здравом уме будет каждую ночь сидеть на крыльце собственного дома и ждать. Надеяться, что появится тот, кто всем своим поведением дал понять — между ними нет ничего общего. Но Юнги каждую ночь берет в руки плеер, выходит на крыльцо, садится, прислоняясь спиной к стене, и смотрит на дорогу. Его собственная мама плачет за дверью, но он этого не слышит. Она прекрасно знает о его ориентации, о слухах, ходящих вокруг ее сына, но ничего не может с этим сделать. Естественно каминг аут Юнги не принес ей счастья. Она пыталась с ним поговорить, выяснить, насколько все серьезно, переубедить. Но такого взгляда, такой решительности в глазах собственного сына женщина раньше не видела. Это напомнило ей о муже, о том, кто никогда не сдавался, даже если это стоило ему жизни. После этого выбор жизненного пути и того, с кем идти, полностью перешел на Юнги. Мама не вмешивалась.
Она выносила плед ближе к утру, когда Юнги просто отрубался.
Он пытался звонить, но его номер очень быстро оказался в черном списке. Чимин обрывал все контакты, жег мосты. У Юнги осталась лишь одна возможность поговорить, больше ему ничего и не было нужно.
Школа встретила его все так же неприветливо, как и раньше. Вокруг крики и смех, люди, раздражавшие его своим лицемерием. Но это нужно просто выдержать. Мэнни упирается рукой в его грудь и плотоядно облизывается.
— Что, по рукам нашим соскучился?
— Отъебись. Мне нужен Чимин. Где он? — Юнги заглядывает за его спину, пытаясь разглядеть во дворе знакомый силуэт.
— Кто-то влюбился, — наигранно восторгается Мэнни. — У нашего маленького гея в штанах что-то зашевелилось?
— Где Чимин? — Юнги злится, сжимает руки в кулаки.
— Не знаю, но явно тебя он видеть не хочет.
— Где Чимин? — повторяет Юнги, не отводя взгляда и делая шаг вперед.
— Куда ты собрался? — Мэнни отталкивает его назад. — Чимин тебе не светит. Он встречается с Мишель, а тебе лучше забыть сюда дорогу, пока не убили.
Юнги стараются особо не трогать, вылететь из школы никто не хочет, но и пускать его они не намерены. Мерзкий противный смех заполняет воздух. Компания Чимина подначивает друг друга, явно издевается, описывая все прелести Мишель и высмеивая того, кто перед ними. Юнги не выдерживает. Бьет неожиданно резко и очень сильно, разбивая Мэнни нос. Тот вопит так, словно его режут, сыплет проклятиями, называя Юнги бесом и порождением дьявола. Потасовку замечают учителя. Юнги вытирает костяшками пальцев чужую слюну со своей щеки, оставляя там кровавые разводы. Ему приходится уйти. Чимина увидеть не удается.
Вечером Юнги пишет сообщение, надеясь, что оно достигнет адресата. Указывает в нем время отъезда и ничего не просит, лишь перед отправкой быстро вписывая: «приходи».
На следующий день они грузят вещи в машину. Мама старается ничего не говорить, из школы ей естественно позвонили и сообщили об ужасном поведении сына. Лишь когда все собрано и нужно ехать, она спрашивает:
— Подождем еще немного? — ведь кого-то ее сын ждал ночами, не покидая свой пост ни на минуту.
— Нет. Едем. Меня здесь ничего не держит, — Юнги садится в машину, напоследок все же бросая взгляд на дорогу. Там, ожидаемо, никого нет.
Впереди его ждет новая жизнь, совершенно отличная от этой.
Чимин после той ночи пресекает любое общение с Юнги. Добавляет его контакт в черный список, обходит стороной чужой дом и сам на связь, конечно, тоже не выходит. На вопросы друзей отмахивается, отвечает что-то коротко, вроде: «Этот гомик мне наскучил», и начинает жизнь сначала. Красиво ухаживает за Мишель, встречает ее после занятий, водит на свидания, засыпает комплиментами и много-много целует. Увы, от нежных прикосновений женских губ внутри ничего не екает, даже не всегда возбуждает сексуально. Стоит Чимину закрыть глаза, сразу всплывает образ Юнги. Как они наспех дрочили друг другу в тесной, душной комнате. Как в груди все разрывалось от тепла и чувств. Хотелось схватить Юнги и не отпускать больше никогда. Но Чимин всегда был трусом и выбрал для себя путь вечных страданий, но не признание симпатии к парню.
Он робко надеется, что переболит, забудется.
Увы, любовь бывает действительно жестока.
С каждым днем Чимин чувствовал себя только хуже. Он ненавидел себя за фальшь по отношению к Мишель, которую вообще нисколько не любил. За ложь лучшим друзьям. Не отпускали мысли о том, что он живет чужой жизнью. Может, более правильной. Но ему она точно не принадлежала.
Чимин умирал и гнил изнутри. Попробовав однажды, каково это, быть с человеком, которого правда любишь, он вырыл себе яму, из которой уже никак не выбраться.
Нельзя было даже касаться Юнги, смотреть в его сторону.
Но, нет, Чимин пошел куда дальше. И теперь живет сожалениями, сравнениями, и бесконечными «а если бы?..».
Сон он практически потерял, так как в нем присутствовал всегда только один человек. Мать Чимина, конечно, не могла не заметить изменений в своем сыне, но тот все списал на усталость от учебы и работы. Однако без врачей не обошлось, невропатолог выписал заветный рецепт на транквилизаторы и снотворное. Чимин очень красиво говорил в кабинете доктора, что сильно переживает за свою успеваемость в школе и как ему трудно совмещать учебу и работу, нажаловался на бессонницу. Врач — молодая сердобольная женщина — пожалела бедного мальчика, выписала ему лекарства и посоветовала пообщаться с психологом.
Но Чимин и без психолога понимал, в чем его проблема, лишние подтверждения не требовались.
От друзей он узнал, что Юнги один раз приходил в школу, искал его, даже чуть не сломал Мэнни нос. Это было почти приятно. Знать, что Юнги помнит и скучает.
Но ситуация проще не становилась.
От лекарств Чимин совсем превратился в овощ. Пил их больше положенного, мешал иногда с алкоголем — игра с огнем. Но ему было уже, по большей части, все равно. Ничего Чимина не держало в этой серой, отвратительной реальности, особенно после сообщения от Юнги об отъезде.
Это не стало новостью, все давно говорили, что семья Мин переезжает в другой город. Но Чимин как-то не верил, не осознавал. Провожать, конечно, не стал. Зачем? Снова себя мучить, открывать раны, которые кровили до сих пор.
Только спустя неделю Чимин нашел в себе силы приехать к опустевшему дому. Новые жильцы пока еще не заехали, не нашлось желающих. И от этого дом выглядел еще большее печальным, почти заброшенным. Чимин долго сидел на пыльных ступеньках, пил виски прямо из горла, прокручивал в голове все, что произошло в этих стенах.
Такое уже не забыть.
И как жить дальше?..
Вернувшись домой, Чимин опустошил половину блистера своих лекарств в надежде заснуть быстрее и надолго.
Жаль, что новая жизнь идет в комплекте со старой. Юнги хотел бы начать все с чистого листа, заново узнавать этот мир. Возможно, тогда он не стал бы так безрассудно влюбляться.
В их новом доме пахнет иначе, здесь комнаты побольше и палисадник просто восхитительный. Юнги, сидя на крыльце, проверяет телефон, лелея призрачную надежду. В груди пусто, его пустыня разрослась до невероятных размеров, поглотила все и погребла. Объятия матери не помогают. Юнги вновь хочет ощутить те губы, сбивчивое дыхание и узнать ответ на вопрос. Любил ли его Чимин? Кем он был для него? Юнги хранит ту ночь в памяти, изливает ее на бумагу и надеется больше никогда не полюбить.
Чимин не особо планировал сводить счеты с жизнью, но мешать вискарь со снотворным было идеей не самой лучшей.
Он просыпается на жесткой больничной койке с гудящей головой и плохо понимает, что произошло.
Рядом сидит и плачет мама, вокруг — датчики, капельница.
Чимин приподнимается на локтях, осматривается. Воспоминания медленно возвращаются: бутылка виски, таблетки, тошнота и в конце — желание заснуть.
Все сходится.
— Ма, прости, — хрипит Чимин, голос его еще не слушается.
Мама кидается обнимать, целует сухие щеки своего сына.
— Родной, никогда так больше не делай. Ты два дня в себя не приходил, врачам пришлось… побороться.
Чимин не чувствует облегчения или страха.
А на следующий день он решает, что жизнь слишком ценна, чтобы существовать в ней не полностью, а лишь тенью себя настоящего. Видимо, находясь на самой грани, на краю, люди действительно много переосмысливают.
И Чимин не стал исключением.
Первое, что он делает, вернувшись домой, расстается с Мишель. Терзать ни себя, ни девушку больше совсем не хочется. Она конечно обижается, плачет много, говорит, что это все серьезно. Но Чимин заверяет — есть парни намного лучше, и не врет.
С друзьями общение сводит к минимуму, занимается только учебой, зубрит днями и ночами, и тому только одна причина.
В Фейсбуке Юнги поделился мыслями, что по олимпиаде смог поступить в довольно престижный университет. Выложил фото с медалью и грамотой, свое фото — легкая улыбка, довольная и немного самоуверенная.
Чимин не думает долго.
Он просто знает, что не может не поступить в этот же университет.
Лучше терпеть издевки, чем прожить тенью себя.
Первый день в роли студента престижного университета не является для Юнги чем-то особенным, хотя гордость матери за него чего-то да стоит. Ему всегда нравилось побеждать, чувствовать это ликование внутри, понимать, что смог. Это проявлялось во всем с самого его детства. Физически Юнги хоть и был довольно выносливым, но первые места в спорте ему никогда не светили, а вот мозгами он мог завоевать свое.
Группа подобралась на удивление удачно. Общие интересы, общие стремления. Юнги поначалу недолюбливали за некоторую холодность и отстраненность, но через пару недель и к нему стали присматриваться. Отвечал он блестяще, всегда был открыт и предельно честен. Первое время это конечно выбивало из колеи, но вскоре было признано плюсом. Информация об ориентации всплыла не сразу, но довольно быстро. Юнги по-прежнему не скрывал этого и не увиливал, если спрашивали прямо.
Естественно девчонки, те что посмелее, задавали вопросы, интересовались, пробовал ли он с женщинами и к чему это привело. Юнги отвечал без тени смущения, чем очаровывал еще больше. Даже парочку поклонников приобрел.
С какого-то момента Юнги начал выкладывать на свою страницу небольшие стихи — ничего серьезного, полет мысли. Имен не называл, конкретных ситуаций не описывал, но, видимо, боли в них было слишком много. Что удивительно, и это принесло плюсы в его карму. Образ ледяного мальчика с разбитым сердцем закрепился за ним довольно прочно.
Но Юнги было все равно. Он пришел учиться, чтобы вырваться из той жизни, которой жил, дать матери пожить для себя. Любовь конечно учебе не мешала, некоторые из его знакомых наоборот на этой волне старались показать себя, помогали друг другу. Вот только у Юнги эта суперспособность атрофировалась, отвалилась, как ненужный рудимент. В университете были симпатичные парни. Юнги находил их привлекательными, но не более. О Чимине он старался не вспоминать. Зачем выкапывать то, что давно похоронено. Юнги не заходил на его страницу, к друзьям тоже не заглядывал. Он уехал из той жизни навсегда, хотя она его прилично покромсала. А еще появилась привычка коротать ночи на крыльце дома, когда накрывало тоской, и курить, заполняя голову дымом. Вкус обычных сигарет был горьковатым и неприятным, на контрасте со сладостью той ночи — работало прекрасно, дурные мысли выбивало.
В первый же месяц учебы смешной случай был. Какой-то парнишка, видимо, под впечатлением от образа прижался своими губами к губам Юнги. Тот лишь ухмыльнулся и попросил держать расстояние. Но уже через полчаса курил одну за одной, пытаясь утихомирить трясущиеся руки. Не забылось еще. Не отболело.
Чимин не просто смог поступить в университет, но еще и выбил себе грант на большую скидку. Обучение там стоило безумно дорого, поэтому это стало огромным плюсом. Скромных накоплений хватало на два семестра, а общежитие и переезд обладателям гранта оплачивал университет. Все складывалось как нельзя лучше. Мама, конечно, не особо поняла такое резкое стремление к знаниям и все время что-то подозревала, но не отпустить сына не смогла. В большом городе, в престижном учебном заведении его ждала жизнь наверняка куда лучше, чем здесь.
В тайне от всех Чимин еще возобновил свои занятия вокалом. Работа на заправке денег приносила немного, а вот живые выступления в ресторанах и клубах оплачивались довольно щедро. Столица штата давала начинающим музыкантам отличные возможности, и сразу после переезда Чимин с головой окунулся в эту работу, не забывая про учебу. Ему повезло поступить на отделение по организации культурных мероприятий, занятия и лекции вызывали восторг.
Это все стало отличным дополнением к его основной причине переезда.
Сразу искать Юнги Чимин не стал. Надо было влиться, встать на ноги, урегулировать свое расписание и четко определиться со своими желаниями.
Их было много, на самом деле, но главное — не упустить шанс.
Чимин решается подойти к Юнги только к концу первого семестра. Он долго собирался, чуть ли не текст подготовил, изучил вдоль и поперек чужое расписание и подловил его во время перерыва недалеко от выхода, сонного, с огромным стаканчиком кофе в явно замерзших руках.
— Привет, Юнги, — начинает Чимин разговор так, словно ничего не было. Будто они просто старые друзья, которые давно не виделись.
Кофе тут же падает из рук. Разливается, пачкает обувь и джинсы. Юнги матерится долго, с чувством, смотрит на Чимина, как на привидение, на призрак, запертый в старом доме на самой окраине леса. Он ничего не отвечает. Когда наконец перестает ругаться, качает головой, сжимает губы в тонкую полоску и уходит.
Ему не нужно это. Второй раз на подобное Юнги не решится. Пару приходится пропустить, но он на хорошем счету, просит прощения, объясняет, что чувствует себя плохо и все обязательно наверстает. Всего-то одно занятие. Юнги курит. Держит сигарету трясущимися руками и ненавидит сам себя за слабость. Только не сейчас. Эти призраки прошлого очень не вовремя.
Чимин, конечно, не надеялся на теплый прием, но реакция Юнги его все равно удивила. Он готов был к драке, к порции отборного мата и оскорблений… Но от него просто сбежали. Отплатили такой же монетой.
Чимину обидно, но сдаваться он больше не собирается. Даже если Юнги никогда не согласится по-настоящему быть с ним.
На следующий день Чимин оставляет на столе Юнги стакан его любимого американо, анонимно, пока тот выходит на перекур. Так себе ухаживания, но с чего-то надо начинать?
Потом он оставляет «озвучку» стихов Юнги в комментариях, записывает их, как песню, акапелла. Конечно, с левого аккаунта. Чимину правда нравятся его тексты, так почему не совместить приятное с полезным? Каждый день делать подобное не позволяет отсутствие свободного времени, но раз в неделю он записывает аудио стабильно.
Юнги находит его сам. Это оказывается очень легко. Примерно описываешь знакомым девушкам внешность, и вот уже каким-то чудом они приносят тебе всю информацию. К этому, правда, прилагается тысяча вопросов, но зато осечек у этого детективного агентства не бывает.
Чимина он ловит в коридоре, когда занятия уже заканчиваются и все разбредаются по университету, у кого-то дополнительные, кто-то домой. Юнги ведет его за руку по коридору, потом заталкивает в одну из комнат. Здесь он сам занимается дополнительно, но сегодня у них окно. В комнате никого нет.
— Что тебе нужно? Почему ты делаешь все это? — Юнги убирает руки за спину, чтобы не выдать свое волнение. — Не можешь жить спокойно, зная, что я существую?
— И тебе доброго дня, — выдавливает Чимин немного нервно. — К чему сразу такой негатив? Я снова что-то сделал не так? А если не нравится моя интерпретация твоих песен, то скажи, я перестану…
Чимин старается немного косить под дурачка, разряжая обстановку. Настроение Юнги ему явно не по душе, но у них уже хотя бы состоялся диалог.
— Не нравится. Это мои песни, слышишь?! Мои. Ты не имеешь к ним… — Юнги запинается, потому что сказать, что с Чимином они не связаны — это обман. Там каждая о нем, но знать это не обязательно. — Черт. Они мои. Я не знаю, как ты здесь оказался, но если тебе вновь нужен мальчик на перепихнуться, мою кандидатуру можешь вычеркнуть сразу.
Чимин смотрит на слегка испуганное лицо Юнги, в котором пробивается злость. И все равно радуется, как идиот. Потому что не испытывают столько эмоций к людям, которые ничего для тебя не значат.
— Подашь на меня в суд за нарушение авторских прав? — улыбается Чимин. — И не нужен мне мальчик на перепихон. Мне нужен только ты, Мин Юнги. Я понимаю, что это неожиданно, после всего, что между нами произошло. И вряд ли ты сейчас сможешь мне поверить. Но, — Чимин облизывает пересохшие губы, — я тут только ради тебя. И много сделал, чтобы оказаться здесь.
— Ты уже сделал выбор однажды. Как ее звали, Мишель? Стройная, красивая, заглядение просто, не чета мне — грязному гею. Так, кажется? — Юнги скрипит зубами. Он очень не хотел этого разговора и обиды вымещать тем более. Но все слова Чимина кажутся таким лицемерием, таким прогнившим притворством.
— Я ее бросил сразу после того, как меня врачи вытащили с того света, — спокойно говорит Чимин. — У меня, видимо, только так мозги могли на место встать. Что же, оно и к лучшему. Ведь теперь я даже не отрицаю, что являюсь — как ты там выразился — грязным геем?
Чимин немного лукавит, он вслух произносит это признание впервые. Матери вряд ли решится рассказать, а кругом близких друзей он здесь пока не обзавелся — работа и учеба отнимают все свободное время. Своеобразный каминг-аут на удивление не пугает, а наоборот — чувство, будто удавку с шеи снял и дышать стало легче. Оказывается, ничего страшного в том, чтобы признаться хотя бы самому себе, нет.
— Странно это слышать, — Юнги действительно удивлен. Он никогда бы не поверил, если бы не узнал об этом из первых уст. Но не верить Чимину не может, не та сейчас ситуация, да и смысла обманывать нет. Юнги касается его груди, словно проверяет, действительно ли перед ним не мираж или приведение, хотя, казалось бы, только что сам его за руку тащил. — Ну так и живи дальше. Это круто, я надеюсь, тебе понравится. Теперь-то уж точно, когда ты перестал отрицать очевидное. Значит, хоть что-то в том, что случилось, было к лучшему.
— Ну, славу суицидника иметь, конечно, было неприятно. Но плюсов тоже полно, — тянет Чимин, накрывая руку Юнги на своей груди. — И я не хочу жить без тебя. Собственно, и тогда, наглотавшись таблеток, не хотел. Даже, если ты меня пошлешь, убежишь. Я догоню тебя, Мин Юнги, прости. Эгоистично, да? Наверное, звучит и правда совсем тупо… Я тебя унижал почти год, за человека не считал, а тут завалился с непонятными признаниями. Придурок.
Чимин и правда считает себя конченым идиотом, но сделать ничего не может. Он уже и так слишком многое упустил и разрушил в своей жизни. Пора наконец-то заняться ее реставрацией.
— Ты всегда считал, что удовольствие должно доставаться тебе одному, — ухмыляется Юнги и не убирает руку, подходит немного ближе. Он ищет в чужих глазах то самое чувство, за которое уже однажды уцепился и которое его погубило. — Ты любил меня тогда?
У Юнги кадык дергается. Он сжимает губы, но не отводит взгляда. Этот вопрос мучал его слишком долго. Юнги прокручивал в голове разные ответы, слушал свои реакции. Было бы не так больно, если бы любил? Или, может, наоборот. Будь Юнги уверен, что это все лишь игра, было бы проще отпустить. Он так и не нашел ответа.
— А ты как думаешь? Я бросил все в родном городе: маму, друзей. Учился, работал до утра, переехал в незнакомое место, поступил в университет, который даже со скидкой мне тяжело тянуть. И ради чего, как думаешь? Чтобы просто поиздеваться над тобой или твоими чувствами? Слишком сложная схема, — разводит руками Чимин. — Так что мой ответ: «да», если ты еще не понял. Как-то долго доходит до гения лучшего университета штата.
Юнги сжимает руку на чужой груди, комкая рубашку, тянет Чимина на себя, еще немного ближе, чтобы чувствовать дыхание.
— Я могу тебя поцеловать? — он скользит взглядом по чужому лицу, останавливаясь на губах, сосредотачиваясь, чтобы понять ответ по первому их движению.
— Глупый вопрос.
Чимин в итоге сам тянется за поцелуем, и его словно током прошибает. Как же он скучал по этим губам и горячему языку. Все страдания стоили того. Юнги словно получает шанс повернуть время вспять и все изменить. Он не знает, что будет дальше и какой исход ждет их в этот раз, но ловит губами чужую улыбку. Юнги вновь не может насытиться. Все повторяется и происходит совсем по-другому. Чимин сам идет в руки и больше не прячет полный страсти и нежности взгляд. Юнги все еще боязно делать шаг навстречу, но в сущности можно сделать один, если кто-то постарался и сделал тысячу.