На кончиках пальцев

Сколько бы Лаэрт не пытался избегать этого до смешного очевидного и отвратительного факта, но, как ни прискорбно ему было всё это осознавать, он слишком часто держал её за руку. Осторожно одёргивал за рукав халата, того самого халата с вечно заляпанным в ежевичном джеме передним кармашком, наполненным калейдоскопическим множеством стикеров, канцелярских скрепок и шуршащими фантиками от леденцов. Чуть реже он придерживал её за плечи, когда от вечно мельтешащих кислотно-розовых косичек в глазах мутнело до такой степени, что передвигаться по лаборатории учёный мог лишь с помощью кресла в качестве опоры. «Как старый дед!» — смеялась Самайн ему в лицо и опять начинала носиться по лаборатории, словно пятое ядро вдруг стало срочно необходимо сконструировать до начала столь ожидаемого Лаэртом обеденного перерыва. Мужчина откинулся в кресле с ужасом вспоминая то, каким образом девушка пыталась помочь с поливкой его ни в чём не повинных бегоний. Как постоянно путала сэндвичи в кафетерии, принося всё время один и тот же пресловутый бутерброд с ветчиной и зеленью, которым Лаэрт с невероятым удовольствием пополнял содержимое мусорной корзины. Или как она пыталась поздравить учёного с днём рождения, развесив на каждом углу, в каждом помещении корпуса дурацкую цветастую мишуру и включив абсолютно все имеющиеся осветительные приборы, тем самым целиком обесточив здание. В тот день пострадали не только бегонии. И даже, когда, казалось бы, Самайн не находилась где-то поблизости, мужчина ощущал её присутствие. На кончиках пальцев; мерзкий, неразъедаемый даже самой действенной суперкислотой во всей галактике след её прикосновений, глядя на который Лаэрт кривил лицо и недоумевал, как он всё ещё позволяет себе до неё дотрагиваться. Пытался ли техник объяснить, что один его глаз не приспособлен к дневному свету и любому другому свету в принципе? Пытался ли он вразумить эту гиперактивную бестию и донести одно-единственное, вынашиваемое месяцами невыносимого сотрудничества слово? Малюсенькое и такое ёмкое ненавижу, и он больше никогда бы не заворачивал слишком длинные рукава её спецформы, дабы они не разошлись по швам при следующих стычках, преисполненных неудачными попытками обуздать непредсказуемый нрав напарницы. Всего одно лишь слово, и Лаэрту больше не придётся переносить уснувшую за работой девушку на небольшой потрёпанный жизнью диванчик, укрывая шерстяным пледом и убирая за ухо выбившиеся из причёски локоны. Одно лишь слово и, может быть, впечатлительная девушка подаст заявление об уходе с должности. Одно лишь слово и… ВНИМАНИЕ. ТРЕВОГА. ВСЕМ СОТРУДНИКАМ ПРОСЬБА ЗАНЯТЬ СВОИ КАПСУЛЫ. В лабораторию вбежала Самайн, и по одному только взволнованному выражению лица девушки Лаэрт понял, что говорить что-либо уже поздно. Время на исходе. Единственное, что им остается теперь — занять свои камеры сна и дожидаться, покуда земля вновь возвратиться к жизни, сбросив с себя скорлупу из пепла, смрада гари, обломков и завалин разрушенных вплоть до основания зданий. Потом он ей обязательно скажет, непременно. — Ну, что ж, похоже, наш час настал. — Самайн неловко пожала плечами, переминаясь с ноги на ногу, усердно стараясь не встречаться глазами с хмурым взором напарника. Даже для такой ситуации девушка выглядела чересчур взволнованной; и что это только на неё нашло? А впрочем, ну её, он и без этого слишком долго ломал над ней голову. — Нда, как скажешь, Самайн. — безразлично кинул в ответ мужчина и неспешно направился к дожидающейся его капсуле. — П-подожди, п-постой! — внезапно выкрикнула учёная, обегая Лаэрта, расставив руки в стороны, не вовремя преграждая тому дорогу. УБЕДИТЕЛЬНО ПРОСИМ ЗАНЯТЬ СВОИ КАПСУЛЫ. — Это ещё что значит? — в недоумении раздражённо протянул мужчина, подбоченившись и вскинув одну бровь. — Э-это значит, что капсулу займу я! — рвано выпалила девушка и с каким-то чрезмерным энтузиазмом стала копошиться в приборной панели вышеупомянутой кабины, всем своим видом недвусмысленно намекая на то, что сюда Лаэрту путь закрыт вне всяких сомнений.  — Пф, да пошла ты. — жёстко ответил мужчина скорее по привычке, нежели со зла, разворачиваясь и уходя в обратном направлении. ДО СТОЛКНОВЕНИЯ ОБЪЕКТА ОСТАЛОСЬ ТРИДЦАТЬ СЕКУНД. И вдруг замер, не сделав более ни шагу. В его голове, где-то на периферии сознания, в самом дальнем и тёмном его углу беспокойно заворочилась одна-единственная, тихо шепчущая мысль. Обернись и посмотри ей в лицо. С каждым разом становясь всё больше и больше, она разрасталась, болезненно стучась стальной птицей о стенки сознания, оставляя нарывающие, искарёженные вмятины. Обернись и посмотри ей в лицо. Лаэрт сложил руки за затылок, с силой зажмурившись и тряхнув головой. В ушах начинало неприятно гудеть. Мужчина резко подорвался с места, вновь направившись к глянцевому ложу. Обернись и посмотри ей в лицо.  — Да пошла ты! — сквозь зубы прохрипел Лаэрт, с силой захлопывая крышку корпуса. — Ненавижу… Самайн было вздрогнула, но, едва отойдя от потрясения, горько усмехнулась, запрыгивая поверх неисправной капсулы. ДО СТОЛКНОВЕНИЯ ОСТАЛОСЬ ДЕСЯТЬ СЕКУНД. Интересно, успеет ли она съесть завалявшийся в кармане леденец? Всё предначертанное свершилось чётко отлаженным и неумолимым механизмом, свирепо клокочущей машиной сметая и круша абсолютно всё, что попадалось на пути. Она нещадно поглощала своей огненной пастью, как и обычные жилые районы вместе с ветхими хлипкими лачугами бедняков, так и множественные научные поселения, благородные старинные усадьбы и роскошные резиденции. В отчаянных криках агонии монстры рассыпались в прах, тонким слоем незримой пыли покрывая дребезжащую под ногами почву. Лишь единицы затаились в недрах земли, с ужасом наблюдая за разворачивающимся, пробивающим на лихорадочную дрожь во всем теле ужасом. Человечество же просто затухало, обмякшей грудой сваливаясь на земь; кто-то — по одиночке, кто-то — укрывая или укрываясь в объятьях близких и дорогих ему людей. А гибриды обращались в точеные, хрупкие формы; в оставшуюся светлую толику прекрасного, которая смогла устоять на шатких обломках изуродованной цивилизации; изящную и жестокую насмешку-напоминание судьбы. Но вот бедственный туман рассеялся, и сквозь груду черепков, день за днём, стали пробиваться крошечные росточки совсем ещё юных деревьев, всколыхивая устилавшую практически всю земную поверхность бетонную крошку. Побеги оплетали стены разрушенного корабля, просачивались в каждую расщелину и, словно вновь заживающее ранение, бережно обволакивали, скрепляя. Вскоре же на том месте, где раньше жужжала и трещала несмолкаемым шумом приборов и голосов капитанская рубка, образовался таинствинный изумрудный грот, хранящий под своими могучими кронами сердце молодой рощи — изящную стеклянную статую, своими очертаниями так походящую на красивое женское тело. На планете зарождалась новая жизнь… Сколько бы Лаэрт не пытался избегать этого до ноющей тупой боли в груди щемящего и терзающего душу факта, он слишком часто её навещал. Приносил небольшие букеты причудливых цветов ещё не изученных видов, сорванных в раскинувшемся на месте крушения крейсера Водных Знаков саду, очищал застывшую бездыханную фигуру от опавших, иссохших листьев, смотрел на неизменно безмятежную полуулыбку и долго-долго держал её за руку, всё ещё ощущая тепло былых прикосновений. На кончиках пальцев…