Хочет ли она этого? Да. Нужно ли ей это? Нет. Но она этого ещё не поняла.
— Хорошо, — вздыхает женщина и, распечатав необходимые бумаги, протягивает их девочке и её матери. — Адрес — Красноводская, 36. Лучше всего приехать утром. Минимальный срок нахождения — один месяц. Но ты сможешь написать отказную, когда захочешь, — добавляет врач, стараясь не смотреть девочке в глаза. Женщина чувствует свою вину в том, что не смогла должным образом помочь этой запутавшейся шестнадцатилетней девчонке, которая решается на этот шаг, совершенно не осознавая последствий. Она ещё не знает, что это за место, хотя её неоднократно предупреждали. Но что тут можно сделать? Только отпустить с сочувственной улыбкой, она ведь сама так решила. А девчонка, что без имени и фамилии, устало вздыхает и выдавливает из себя улыбку. И она не знает, кого хочет приободрить: себя или мать. Она только-только перешла в десятый класс, лелея надежду, что с этого года всё точно будет по-другому. Что чувства отпустили, что проблемы отошли на второй план и что ей так не терпится начать получать новые знания.Увы, ошиблась.
Как бы ей не хотелось, от собственных чувств никуда не деться. От своих психических расстройств — тем более. Она проклинает треклятую хореографшу уже который год. Та женщина ведь всерьёз думала и продолжает думать, что не сделала ничего такого. Что фраза: «Сбрось пять килограмм» — это пустяк. Просто смешная шутка. Шутка, из-за которой девчонка загнала себя в такие дебри, из которых уже и не выбраться. Постоянный сброс и набор веса настолько истощил девушку, что она совершенно перестала ощущать что-либо. Все истерики из-за лишних ста грамм, из-за лишних калорий в обеде (что в принципе было непозволительной роскошью), из-за голоса мамы, что твердил и твердил, что действительно надо сбросить, довели до той крайней степени отчаяния, что ничего, кроме как закрыться в себе и больше никогда не открываться, больше не осталось. И девочка вполне прожила бы жизнь и так, надевая на лицо показную улыбку, старательно делая вид, что всё с ней в порядке и никто ей не нужен. Она прожила бы жизнь в одиночестве, закрывшись от всех и вся, переживая все свои проблемы в одиночку, но у жизни на неё были другие планы.И в этом году она решила окончательно её доломать.
Вскружившая голову первая влюблённость, что снова ворвалась в жизнь девчонки в прошлом году, быстро сменилась на жгучую ненависть, что продолжалась всё лето, а потом, как забавно, она снова влюбилась. С новой силой и с новым жаром. Вот только ей давно нужно было понять, что в его сердце нет для неё места. И жизнь завертелась в бешеном ритме. Школьные стены, что раньше доставляли лишь небольшой дискомфорт, вдруг стали сжиматься. Воздух стал терпким и липким, пропитанным ядом и колкими фразами, звуками смеха, что сводили с ума. Голова всё кружилась, слёзы застилали глаза, а глотку разрывали рыдания. Она шарахалась от всех и вся, зажималась так, будто её застали раздетой, и каждую перемену проводила в туалете, сидя на холодном кафеле и прижимая к груди колени. Со временем поход в школу стал пыткой. Душевные переживания вылились в физический недуг. Не было ни температуры, ни жара, ни кашля и даже соплей — с виду всё было нормально. Но стоило девушке хотя бы попытаться встать с постели, как это причиняло ей адские муки, заставляя голову раскалываться так, будто она провела последние несколько дней за выпивкой. Её постоянно тошнило, а глаза потеряли всякий блеск. А снотворное, которое она принимала из-за длительной бессонницы, лишь усугубляло ситуацию, каждый раз подмывая её выпить намного больше положенного и умереть наконец.И всё же она пыталась.
Пыталась не сломаться окончательно, пыталась продолжить походы в школу, а иногда, когда объект воздыханий всё-таки обращал на неё внимание, снова начав обнимать её при встрече каждый день, и вовсе становилось легче. Но всё это длилось недолго. К концу первого месяца учёбы все участки кожи, что успели зажить за лето, снова покрылись уродливыми ранами, которые саднили и причиняли дискомфорт каждый раз, стоило девочке сделать одно единственное неосторожное движение. О домашней работе она даже думать не хотела. Она просто не могла. Не было совершенно никаких сил на её выполнение, а успеваемость кое-как держалась на плаву. Количество потребляемого никотина в день давно превысило 1-2 сигареты, превратившись в 7-10. А то и 14.И тогда, не в силах больше терпеть, она сделала то, что, по её мнению, могло ей помочь, — попросила о госпитализации. То было вступление. И вот, переходим мы к сути. ***
Ворота Государственной Психиатрической Лечебницы №3, что находилась за городом, встретили девочку и её мать протяжным скрипом и неприветливой холодностью. В воздухе витал запах смерти и крови, каких-то медикаментов и отчаянных криков. Но она тогда не обратила на это никакого внимания. Погода была под стать случаю — пасмурное небо, прохладный ветер и накрапывающий мелкий дождик. Где-то вдали каркал ворон, а огромная территория больницы пугала своей мрачностью и пустынностью. Да, было раннее утро, и всё же… Побродив немного меж корпусов, девочка со своей мамой всё-таки нашли нужное им отделение — четырнадцатое подростковое. Сейчас, только лишь вспоминая об этом, девчонку охватывает дрожь. А ведь мама предлагала ей уйти. Какой же она была глупой, раз отказалась. Её лишили всего. Не то, что бы это было новостью, но досадно. Кольцо из носа пришлось снять, пытку с весами пришлось пройти с закрытыми глазами, с трудом отвоевать свой блокнот и гадальные карты у мед.сестры и, не успев даже попрощаться с матерью, с нарастающим напряжением заселиться в женскую палату, где помимо неё было ещё человек семь.И всё это под протяжное завывание одного пациента.
С каждой минутой, проведённой в этом месте, дышать становилось всё труднее. Глаза застилала пелена слёз и, дабы никто их не увидел, приходилось каждый раз размазывать их по щекам и зарываться носом в подушку в попытках уснуть. Единственным утешением была, пожалуй, соседка по палате, с которой они были знакомы ещё до больницы. Но и она не смогла унять ту тревогу в душе.И вот так началось то «лечение», на которое девчонка возлагала большие надежды. ***
Для неё не было секретом, что психушка — отнюдь не райское место, но такого она не могла предвидеть и в страшном сне. Уже к вечеру первого дня она начала понимать, какую ошибку совершила. Начала понимать, что должна была прислушаться к внутреннему голосу и бежать отсюда, сверкая пятками, пока была такая возможность. Здесь к детям относились хуже, чем к мусору. Да и сама больница больше напоминала тюрьму, нежели учреждение, где должны были помогать детям. Невозможно было и слова сказать, чтобы тебя не услышали. Невозможно было и шагу ступить, чтобы тебя не упрекнули. Еда в столовой выглядела так, будто её переживали и выплюнули, но сил на то, чтобы возражать или как-то препятствовать не было вовсе. Аминазин и амитриптилин стали извечными спутниками больничной жизни, превращая всех в сонных зомби, без воли, без амбиций, без мечтаний, с одним лишь желанием — спать. Каждый вечер в задницу вкалывали какую-то дрянь, а потом ты шёл драить полы, чтобы получить свою заслуженную сигарету. И утром было то же самое. Это было единственным доступным развлечением, да и в этом сыром месте, где пахло жутким могильным смрадом, невозможно было находиться, не словив при этом какой-нибудь приступ. Паники или нервный — это уже на выбор. Хоть сигареты тут и курили средней степени паршивости, но уж лучше так, чем никак. Да и за возможность хотя бы на пять минут выйти подышать воздухом, пусть и под надзором омерзительных санитаров, многие готовы были хоть весь день полы драить да пыль протирать. Санитары здесь были хуже тюремщиков, хотя сравнивать было не с чем. Эти люди, мужчины, позволяли себе крыть тебя благим матом, грубо отпихивать в сторону, если ты мешался на пути, а потом как ни в чём не бывало улыбаться тебе, будто бы это не они минуту назад смешали тебя с грязью. Мед.сёстры и подавалки были ничуть не лучше санитаров. Они, подобно грозовым тучам, нависали над тобой, критикуя каждый твой шаг и совершенно не заботясь о своих словах. Однажды одна из них посоветовала девочке из детского дома забить на родителей. Всем, кому довелось видеть, что было дальше, никогда не удастся стереть это из памяти. Протяжный крик, похожий на предсмертные стоны умирающего в муках животного. Мокрые дорожки слёз по щекам и сдавленные хрипы и всхлипы, что раздирали горло до такой степени, что даже дышать становилось больно. Те, кому удалось сохранить хоть каплю здравомыслия в этом беспорядке, беспомощно сжались на своих кроватях, глотая солёные слёзы и кусая сухие губы до крови. Ошалелый взгляд и животный ужас, когда невысокую хрупкую девушку, что извивалась и корчилась так, будто ею завладел злобный дух, с трудом привязывали к кровати мужчина и женщина, что были гораздо старше, выше и сильнее. Но и им было не по силам с первого раза обуздать заходившуюся в истерике девушку. Спустя несколько дней в этом месте, девочка поняла, что лучше бы никогда она сюда не ложилась. Потому что с каждым днём становилось всё труднее и труднее, страшнее и страшнее. Реальность, что находилась за стенами этой тюрьмы, казалась далёкой и такой нереальной, такой желанной, но в то же время и пугающей. Чувствами овладела полная неразбериха, заставляя путаться во времени и пространстве, не зная, какой сегодня день, число, час, минута. Было одно — аминазин, амитриптилин и кромешная тьма во время просмотра сновидений. Врачи обещали красочные и реалистичные сны, что будут дарить ощущение счастья и радости, умиротворения и покоя. Но с ней, видимо, что-то пошло не так. Её сны были липкими и вязкими, наполненными животным ужасом вперемешку с железобетонным спокойствием. Девочка не могла понять, как в её снах, которые она даже не видит, может быть смешана столь гремучая смесь. Но она чувствовала, как её травят. Как сознание с каждым днём затуманивается всё больше, теряется счёт времени, а и без того сломленный дух ломается ещё сильнее, превращая в бездушную куклу со стеклянными глазами. Это место обвивало ослабевшее тело своими тёмными нитями, а затем сковывало цепями, пригвождая к месту, не давая и шага сделать свободно. Воздуха не хватало. Всем было душно. И страшно. Липкий страх, пролезающий под кожу, шептал на ухо: «Отсюда не выбраться. Вы здесь навсегда.» и смеялся скрипуче. Редкие визиты матери и телефонные звонки по вечерам, длившиеся ровно пять минут, не приносили успокоения. Родной телефон подержать в руках удавалось, но уж лучше бы она больше никогда в жизни не залезла в интернет, только бы не видеть и не читать, как любовь всей её жизни, её спасительная соломинка и веточка, отвергает девчонку через её же подругу. И после этого она вновь сидит в ванной, отчаянно впившись зубами в свой свитер, только бы никто не услышал её завываний, и в отчаянии колотит кулаком по стене, впервые разбивая покрасневшие костяшки. Скулит, как щенок, и себе обещает, что непременно из жизни уйдёт. Соседки по палате — или сокамерницы? — дарят липовое ощущение того, что ты в этом месте не одинок. Но одиноки здесь все. Только в разной мере. И столь разным людям приходится сбиваться в разношёрстную компанию только бы не зачахнуть здесь окончательно, как те немногие, что здесь уже не первый месяц и совсем превратились в безвольных овощей. Порезы на венах и ляжках здесь никого не удивляют, зато превращаются в «забавную» игру под названием «У кого больше». Кровавые полосы, грязно-коричневые следы прошлых шрамов, и белые рубцы на бледной коже. Всё это — извечные спутники жизни столь юных, но уже покалеченных умов. И не объяснишь ведь теперь взрослым, что неосознанно это было, а в момент, когда рассудок затуманен болью и только боль другая способна в чувство привести. Синяки по всему телу, разбитые костяшки у каждой второй, лохматые космы, иссохшие лица и потухшие взгляды, что когда-то горели огнём, а сейчас даже искры не видно. Тут так и живут. Хотя, скорей, выживают. Здесь не нужно быть долго, чтобы увидеть, что стены здесь покрыты не краской, а кровью вперемешку с кишками, которые так любезно достал из себя тот мальчишка в коридоре на вязках. В таблетках здесь яд, что убивает тебя без остатка, проникая всё глубже и глубже, въедаясь в сознание. По коридорам блуждает сама Смерть, высматривая, кого же можно здесь забрать, а демоны-шуты, хихикая, за нею ходят, мечтая вновь кого-нибудь свести с ума. А в редко-тихие ночи можно даже услышать, как мрачный жнец звенит цепями. И это отнюдь не страшная сказка. Это — реальность. Но, честно, уж лучше бы было страшилкой. И в самом конце, когда психика совсем на пределе, когда тонкие нити оставшихся нервов буквально трещат по швам, в голове девочка слышит ласковый голос: «Давай помечтаем. Давай представим, что ты сейчас дома и всего этого никогда не было. Не было колкой фразы, что заставила тебя погрязнуть в пучине диет и калорий. Не было длительного курса психотерапии, кучи антидепрессантов и капельниц, только бы вернуть в твой иссохший и изнурённый организм витамины. И парня не было, в чьих глазах ты добровольно утонула, зацепившись за него и лелея надежду, что так ты сможешь выбраться. И не было той тюрьмы, что в народе зовётся психушка.». И она блаженно закрывает глаза, окунаясь в сладкие грёзы. С мнимой надеждой, что завтра она не проснётся.