К черту правильность

      Шинсо уверен, он либо станет героем, либо быстрее сдохнет; и нет, дело даже не в избитой фразе «я умру, но сделаю это». Все до банального, даже до скучного просто; все настолько тривиально, что порой ему даже становится неинтересно, но стоит пару разу оказаться связанным и подвешенным вниз головой, и, как ни странно, и интерес, и стремление вновь появляются. Спасибо, Айзава-сенсей, мотивировать вы умеете, и да, снимите Шинсо с того столба. Пожалуйста.       Конечно же, он этого не делает, так что, Шинсо-кун, справляйся как хочешь и на ужин не опаздывай.       Когда тебя лично тренирует Айзава-сенсей — один-на-один, без посторонних — реально хочется сдохнуть. Желание перевешивает все, но надо отдать должное Шинсо: он упрямый засранец. В первое время было чертовски тяжело: синяки и ссадины — просто мелочь; казалось, что он даже стоять не сможет. Кости ломило, ноги подкашивались, от ленты на руках появились извечные грубые мозоли. Хотелось упасть на месте и не двигаться, но максимум, что ему было разрешено, секундная передышка, а дальше — все сначала. Со временем стало немного легче: Шинсо привыкал к тренировкам, они даже начали ему нравиться. Боль казалась уже чем-то привычным и даже правильным. Получать по полной программе от Сотриголовы — то еще удовольствие, но Шинсо всегда был в числе первых.       Чертов мазохист.       Так подначивали ученики с геройского факультета: кто-то специально хотел позлить, кто-то считал это забавным. Шинсо не реагировал, что с него взять — привычки, да и было ли на что реагировать. Все было слишком обыденно, пока он не понял главного — блять, ему реально нравятся его пугающие синяки.       Господи, Шинсо-кун, ты здоров? Или медленно, но верно сходишь с ума?       И ему действительно начало казаться, что да, сходит, сходит нахер, как поезд, который, набирая скорость, слетает с рельс и вместо намеченного маршрута, мчится вперед и врезается в какие-то ебеня. Вот и Хитоши оказался в каких-то невероятных ебенях своей жизни.       Ему нравятся его синяки и кровоподтеки, а разбитая недавно губа (спасибо, Айзава-сенсей, вы красиво впечатали своего ученика лицом в бетонный пол) вызывает какую-то сладостную эйфорию и заставляет гордиться. Только вопрос: чем? Шинсо понимает, гордиться нечем; понимает, но не перестает стоять перед зеркалом и разглядывать свое тело, осторожно очерчивая контуры синяков. Он в какой-то мере любуется этими разноцветными отметинами и не хочет, чтобы они сходили.       Сотриголова на тренировках пытается выбить из него все: из тела — бренный дух, из его жизни — все дерьмо, а из самого Шинсо — всю гниль. Хитоши — неидеален, а заебистых тараканов в его голове столько, что можно лишь запастись терпением. Шинсо знает, Айзава-сенсей заебет его по полной программе, но сдаваться так просто он не намерен. Если Сотриголова хочет вытрясти из него душу и выбить все дерьмо — вперед, Шинсо принимает вызов, но так просто ничего не будет: Шинсо заебет его в ответ. <...>       Хитоши незаметно улыбается, зажимая рукой разбитый нос, горячая кровь стекает по ладони и подбородку, марая форму. Он же предупреждал, Айзава-сенсей, хороший мальчик — это не его роль.       — Неплохо, — усмехается Сотриголова. На его лице кожа стерта ударом ботинка, и уже завтра на месте удара будет расцветать красивый синяк.       Внешне Шинсо ничем себя не выдает, но внутренне ликует: это его маленькая победа, ни одному же учителю оставлять живописные отметины на его теле.       «Ненормальные, — думает Шинсо, — оба».       Им бы просто взять поговорить наконец-то, чтобы разложить все по полочкам. Или в крайнем случае — переспать, все равно все планомерно к этому и идет, заменить наконец-то фиолетовые синяки на засосы и признать, что заебались уже оба.       Шинсо слизывает кровь с губ и поднимает взгляд на Айзаву-сенсея. Взгляд у того пугающий, но Шинсо понимает. Да, к этому все планомерно и идет.