Последняя встреча

Шивон всегда любил час, когда гаснет небо и разгорается город. Есть в этом что-то такое, завораживающее. Особенно в пятницу-субботу, когда точно знаешь: веселье только начинается, бары-клубы-рестораны будут полны до утра. Там, на широких улицах, среди неонового безумия вывесок, много людей, и их оживление не похоже на дневную суету: нет больше всеобщей озабоченности, что сосредоточенностью ложится на лица — только радостное возбуждение, заразительное, оно водоворотом втягивает в себя, само ложится улыбкой на губы. И проникает в грудь дурной легкостью, обещая забвение в веселом угаре. Лживо обещая — Шивон знает: его не отпустит от пары коктейлей, биты и лазерные вспышки не вгонят, как в юности, в подобие транса, и случайные мальчики-девочки не помогут расслабиться, равнодушно-быстрая разрядка даже на миг не избавит от напряжения, что давно вросло в тело и разум. — Любуешься? — раздается сзади. Не сказать чтобы неожиданно — тихий шорох предупредил. — Любуюсь, — кивает Шивон. — Лирическое настроение? — Ну надо же позволять себе и такое иногда. — Надо, — усмехается Юнхо, подходя. Его ладонь ложится на плечо Шивона мягко и просто. Без намека — во всяком случае, пока. — Как ты? — Ничего нового. — Все как обычно: дела почти круглосуточно, Дару и детей видеть получается куда реже, чем надо бы, и даже очередное роскошное тело, которому Шивон снимает небольшую студию в пяти минутах езды от офиса, вот уже шестой месяц не меняется — Суен красива, помнит свое место и еще не надоела, так что смысла искать ей замену пока нет. — А если бы было новое, ты мне бы сказал? — спрашивает Юнхо с какой-то странной ноткой в голосе. Горечь? Упрек? — А ты? — Шивон поворачивается так, чтобы смотреть ему в глаза. И на мгновение зрачки Юнхо дергаются в сторону, явно непроизвольно-инстинктивно, как бывает, когда человек не совсем честен. Или даже совсем не. Плохой знак. — Сомневаешься? — Вопрос вместо ответа — еще более нехороший знак. — А у меня есть причины? Юнхо молчит. Только усмехается, прищурив глаза. Значит, есть. Шивон, в общем-то, так и думал. Коснуться его щеки — безотчетно, на одной бездумной нежности, — когда ты так влип, Шивон? Хотя глупый вопрос, знает же, когда. — «Мне кажется, я буду вечно любить тебя» — помнишь? — спрашивает он. Юнхо отводит взгляд — помнит, конечно же, помнит. Может, даже лучше самого Шивона — Юнхо по юности был куда чувствительней и впечатлительней него. Это потом стал тем, кем стал. — Тогда ты тоже меня любил, — говорит Юнхо. — А сейчас — нет. — Это упрек? — Нет. Констатация факта. Если бы. Шивону тогда было бы куда легче. Особенно сейчас, на краю пропасти. Их пропасти, их конца, о котором никто и никогда не узнает. — Факты иногда лгут, Юнхо, — говорит Шивон, кладя ему ладонь на затылок. — А может — и не иногда. Он целует очень нежно, как сам от себя не ожидал. С медлительной осторожностью, словно Юнхо хрупкий донельзя, и повредить его легче легкого. Смешно: нашел хрупкого и уязвимого — Чон Юнхо, про которого отец еще пять лет назад не без уважения сказал «сильный враг». А Сам Чхве мало про кого так говорил. Да, Юнхо уже давно не тот мальчишка, которого Шивон до сих пор помнит. И этой твари, жестокой, хищной и холоднокровной, точно змея, вряд ли нужна чья-то нежность. И даже в постели он предпочитает легкую грубость и небрежность, взаимную чуть отстраненную насмешливость, когда можно говорить что угодно и даже обидные шутки, прямиком из пошлых анекдотов, не задевают. Шивона это, в общем-то, устраивало — ему и самому было удобней так. Но сейчас… Сейчас почему-то хочется касаться его кожи осторожно и легко. Хочется вести пальцами по щеке и шее, не давя нисколько, скользить ладонями по плечам и бокам с ласковой мягкостью. И целовать, везде, едва губами до кожи дотрагиваясь. Хочется быть внимательно-чутким, окружить заботой, закутать в свое тепло, отогреть, чтобы стекла расплавленным воском маска беспринципного и жестокого уже почти главы клана Чон и снова появился тот двадцатилетний мальчишка с мечтательным взглядом и чуть робкой улыбкой. Что невозможно, да, наверное, и не надо — но Шивон ничего не может с собой поделать: там, в груди слишком много болезненной нежности, и нельзя ее не выпустить, не позволить течь сквозь ладони и губы, чтобы невесомыми прикосновениями стать. И пусть Юнхо все это не нужно, пусть ласковая бережность ничем не откликнется в его душе, останется лишь недолгим следом-ощущением на коже, — но нужно Шивону. И он медленно расстегивает рубашку Юнхо, неспешно спускается цепочкой поцелуев вниз, а после берется за пряжку ремня. И в который раз совершает преступление: обнимает губами головку члена своего врага по рождению. Отец за такое лично убил бы — обоих, если бы Чон Енгун раньше не успел. Потому что его сын тоже не раз стоял перед Шивоном на коленях с членом во рту и куда чаще был снизу. А потому это тайна, одна на двоих, вот уже двадцать лет как. Слишком долгая тайна. За столько лет забывается важность, истирается ощущение ценности, и уже можно сказать себе: «Прихожу сюда, потому что привычка». Вернее, можно соврать себе — потому что сейчас, когда ясно: это их последняя встреча наедине и любовниками, — Шивон понимает: он по-прежнему любит, так же сильно и отчаянно, как и двадцать лет назад. Просто спрятал свои чувства глубоко внутри, даже от самого себя, скрыл под пластами равнодушия, такого необходимого, чтобы не сойти с ума и не возненавидеть себя. И даже сам поверил, что такой, что ничего его не тронет, не заденет и не ранит — и вот теперь из-подо льда безразличия проламывается наверх она, глупая и юношеская любовь. Оглушительно сильная для того, кто привык не чувствовать. И именно она, это любовь, ласкает губами и языками член Юнхо, нежно до невозможности, осторожно гладит его бедра, именно она сочится мягкостью в прикосновениях, бережностью сдерживает руки. И ломает Шивона изнутри, спазмом скручивает горло, сдавливает грудь, болью по ребрам проходясь. Потому что последний раз вместе сегодня, и Шивон ничего не может с этим поделать, — все, что он может — стоять на коленях и нежностью своей то ли признаваться, то ли просить прощения, то ли обещать что-то, напрасно, ведь не исполнит же никогда… После оргазма Юнхо не дает встать, падает рядом на колени, обнимает и целует, отчаянно и страстно, а потом утыкается ему в плечо, прерывисто вздохнув, на всхлип похоже, и так, не поднимая головы, расстегивает ширинку Шивона, обхватывает ладонью его член и начинает надрачивать. Совсем как тогда… Господи, как же давно это было! Шивону девятнадцать. Штаты, Гарвард, первый курс юридического — и случайная встреча с первокурсником с экономического. Слишком знакомым первокурсником — Чон Юнхо, для всех Чхве — «щенок Чон». Шивона учили презирать его и считать врагом — но Штаты слишком далеко от Кореи, в Кембридже кындыль всего лишь никому не понятное странное слово, а IBG и SonGo — нашлепки-лейблы на товарах, а не мегакорпорации, законная часть бизнеса и прикрытие двух могущественнейших мафиозных кланов, — и потому слова отца потеряли всякий смысл. Долг, клан, его интересы — этому не было места здесь, посреди вдруг обретенной на шесть лет свободы, так что ни презирать, ни считать врагом Юнхо не получалось. Даже наоборот. Отец и клан были далеко — а Юнхо близко, и совсем такой же, как сам Шивон: мальчик, которому будущая власть с рождения слишком большой тяжестью легла на плечи. У него был такой же отец, властный и строгий; такая же мать, красивая и равнодушная к сыну, вечно занятая какими-то своими делами; Юнхо так же с младенчества по сто раз на дню слышал «должен», «обязан», «не можешь» и «не имеешь права», пытался справиться с грузом чужих требований и ожиданий — что, конечно же, получалось не всегда, далеко не всегда. Он понимал Шивона без слов, им ничего не требовалось друг другу объяснять и рассказывать. С Юнхо можно было быть собой, не надевать маску ни равнодушно жестокого наследника мафиозного клана, ни старательного мальчика-отличника, любимца преподавателей, ни беззаботного студента-плейбоя, которого так рады видеть на всех вечеринках, можно было не притворять и не лгать, говорить что угодно и про что угодно, зная: тебя не осудят, даже мысленно. С этого-то понимания все и началось, иначе Шивон ни за что бы не признался, что не только когда на девушек смотрит, член в штанах шевелится, а так все случилось как случилось: поздний вечер, кухня в квартире Юнхо, бутылка виски на двоих, откровенный разговор, поцелуй… До той ночи Шивон и не знал, что можно быть с кем-то не только телом, но и душой. Он даже расплакался тогда — от вороха незнакомых чувств, вдруг разом проснувшихся в груди, слишком много их было, таких странных и сильных. Потом, много позже Шивон разберется в них, сможет назвать все: тепло, нежность, желание заботиться, облегчение, что больше не один, радость от близости и умиротворение, — и поймет, что такое любовь. Счастье продлилось ровно пять лет. А после, получив магистерскую степень, они оба вернулись домой. Решив, что продолжат видеться и здесь, в Сеуле. Конечно же, тайно, ведь эта связь — повод убить обоих. Наследник, который спит с врагом по рождению, да еще подставляет ему задницу и берет в рот, для клана — позор, который можно смыть только кровью. И потому Шивон и Юнхо раз или два в месяц петляли по городу, путая следы, придумывали алиби, где они и с кем в эту ночь, отключали айфоны, доставая дешевые кнопочные телефоны с зарегистрированными на случайных людей симками, чтобы отследить было нельзя, — и все ради того, чтобы несколько часов побыть наедине. Наверное, не стоило этого делать. Шивону пришлось наблюдать, как долг ломает и одновременно закаляет Юнхо, как мальчишку, в которого Шивон влюбился, медленно заменяет будущий глава Чон, холодный и безжалостный. И Юнхо видел то же: жизнь переплавляла Шивона, день за днем вытравливала из него человеческое, избавляла от ставших слишком тяжелыми и слишком лишними совести, сострадания и милосердия. Может, потому однажды и исчезла близость, спряталась за равнодушием любовь. Исчезла и спряталась — чтобы сейчас вернуться. Не вовремя, совсем. И, наверное, зря. — Вы связались с Лю? — спрашивает Шивон через два часа, глядя, как Юнхо надевает пиджак. Спрашивает прямо, рассчитывая на такой же прямой ответ. Ответ, который, по большому счету, ничего не значит — у отца хорошие шпионы, и не верить им смысла нет. Хотя Шивону и хочется. — А если и так — то что? — хмыкает Юнхо, смотря ему в глаза. Значит, да. Значит, война. Лю — заклятые враги Абэ, с которыми отец заключил союз. И потому Шивон глупо надеялся, что шпионы отца в этот раз все-таки облажались. Но увы. — Я не хочу убивать тебя, — говорит Шивон. Юнхо только усмехается в ответ. И правда, на что Шивон рассчитывал? На то, что Юнхо расчувствуется и передумает? Глупо. За пятнадцать лет из него вылепили достойного наследника и будущего главу клана Чон. Кровных врагов клана Чхве. — Юнхо, еще можно все исправить, — последняя, жалкая попытка. Не сделать которую Шивон не может. — Нет, — горькая улыбка. — Поздно. С самого начала было поздно. Так что давай исполним свой долг перед нашими кланами. А кто кого убьет — это еще вопрос. Да не такой уж и вопрос. У Чхве-Абэ ресурсов и сил побольше, так что шансы у Чон-Лю невелики. И хочется сказать это вслух, чтобы переубедить, заставить передумать — но Шивон только спрашивает, когда Юнхо уже у двери: — Ты жалеешь? О том, что было? У нас. — Нет, — качает головой Юнхо. — Ты, наверное, лучшее, что случалось со мной в жизни. Но это ничего не меняет, Шивон. Я тот, кто я есть — и ты тоже. Поэтому прощай. И если придется, стреляй, не думая — я думать не стану. И уходит. В этот раз — навсегда.