Саке

      Пахло елью, смолой и дымом. Запах проходил через ноздри, обжигая и раздражая их, а затем горечью оседал в гортани. Глаза слезились от дыма, а на губах оседала смесь мяса, пота и алкоголя, которая заполняла всё пространство небольшой хижины.       Шираиши громко посапывал, прижавшись к плечу Сугимото, и, нежно прижав к себе, покачивал бутылку саке, с плескавшимся на донышке мутным осадком. Он протяжно всхрапнул, неловко повернулся и уткнулся носом прямо в чужую подмышку. Недовольно буркнув себе под нос, король побегов сполз на землю и свернулся калачиком, решив использовать чужое колено в качестве подушки, пусть не больно и мягкой, предпочтя пожертвовать удобствами во имя спасения обоняния.       Шираиши любил алкоголь. Женщины становились привлекательней, и можно было уже не обращать внимания на гнилые зубы, дурной запах и обречённый, со всем давно смирившийся взгляд. Мужчины начинали казаться безопаснее, чем до этого, хотя становились как будто быстрее.       Прошло уже около десяти лет, с тех пор, как тот, кого будут знать, как ловкача, способного выбраться из любого капкана, впервые попробовал саке. Тогда он украл несколько мешков риса у жирного старого торговца рыбой, который торговался так, словно у него не было во владении нескольких домов, и от него не зависели судьбы нескольких десятков семей. Потом Шираиши, конечно же, поймала полиция. Но, пока они сначала выслушивали разгневанного торговца, который проклинал этого «плешивого разбойника», пока опрашивали перекупщика, у Шираиши оставалось часов семь, и он успел заглянуть в квартал красных фонарей. У него хватило не на самый дорогой дом, даже, сказать прямо, любой, кто хоть чуть заботился о собственном здоровье и обладающий не притупленным чувством брезгливости, воздержался бы от посещения данного места. Мутные, немытые окна, заляпанные и протёртые циновки, которые не сразу можно было различить на земляном полу. Лица девушек совсем не сияли чистотой, желтоватая пудра, усиливала болезненный тон кожи. Нанесённая красота не срывала уродства и болезненности этого места, в отличии от дорогих домов, где слоем старательно уложенных белоснежных белил так хорошо скрыты пороки. Однако, голову подростка, с нетерпением ожидавшего того, как очередная неизвестная глава его книги жизни будет прочитана, вовсе не занимали подобные мысли. Он с жадным любопытством ощупывал взглядом женские тела, их закрытая одежда лишь подстёгивала буйную юношескую фантазию. Там он впервые и попробовал саке, горьковатая жидкость уняла беспокойство и неуверенность. Потом, когда он в спешке будет одеваться под бдительными взглядами стражей правопорядка, путаясь в ногах и не разбирая право и лево, спешно пытаясь придумать хоть какой-то план побега сквозь боль, засевшую в голове, он ещё не раз пожалеет о выпитом. Но в тот момент он был опьянён рисовым вином и атмосферой похоти, и неизвестно, что в большей степени лишало его разума.       Вдалеке послышался вой Рётара, а сразу же за ним — испуганное хлопанье крыльев. Асирпа подняла голову к небу. Холодный свет глаз камуи пронизывал тёмную глубину. Боги равнодушно взирали на маленькую охотницу, так многих из них отправившую на небо. Ночной холод начал просачиваться даже под тёплую парку. Девочка отодвинула ветви и, почти не наклоняясь, вошла в охотничью хижину — словно окунулась в тёплую воду. Граница между холодом и теплом была почти осязаема.       Сугимото отвлёкся от очередной бутылки и посмотрел на неё. Щёки и нос раскраснелись от выпитого алкоголя.       Сугимото любил алкоголь. Он затмевал все ненужные мысли и служил лучшим гарантом крепкого сна. Освобождал от ночных кошмаров и криков, расслаблял бешено стучащее сердце, снимал внезапный озноб. Без него сны превращались в бесконечную череду боёв и смертей. Открыв глаза, он порой долго смотрел на руки, покрытые сетью шрамов, боясь увидеть на них въевшуюся в кожу кровь. Он не мог забыть лицо первого человека, убитого им. Обветренное солдатское лицо, с густыми усами, на которых время оставило свой след, покрыв их инеем. У солдата были обезумевшие испуганные глаза загнанного зверя, которого гонят на стрелков.       Тогда штык легко вошёл в горло, слишком легко, и с неприятным чавкающим звуком вышел. Драгоценный завтрак комом поднялся к горлу, Сугимото попытался удержать его внутри, но тело, испытывая омерзение к произошедшему взяло своё и его вырвало прямо на следующего солдата, уже занёсшего над ним штык-нож. Он часто чувствовал боль от старых ран. Часто просыпался от собственного воя. Часто убивал и бывал убит. Саке было для него обезболивающим, успокоительным и снотворным, облегчая тело и душу.       — Асирпа-сан? Всё хорошо?       Привычная фуражка съехала на одно ухо. Добрые собачьи глаза прищурились в попытке сфокусироваться. Красивые черты. Даже шрамы, расчертившие лицо, словно кому-то вздумалось сыграть в крестики-нолики прямо на живой плоти, не могли испортить его. Иногда Асирпа пыталась представить себе, как Сугимото выглядел раньше, без них, но воображение пасовало. Казалось, рубцы были неотъемлемой частью его внешности, словно он родился уже с ними.       Асирпа не пила алкоголь до сегодняшнего момента. Нет, она конечно видела, как мужчины и женщины в её деревне прославляли богов и пили вино, но те всегда приглядывали за детьми. Свежий воздух слегка освежил девочку, однако пузырьки в крови, делавшие тело таким обманчиво лёгким никуда не делись, как и тяжёлые каменные глыбы, которыми, казалось, набили голову, вместо мозгов. Какие-то мысли пытались пробраться на поверхность сознания, но были погребены под тяжёлой грудой.       Лёгкая, лёгкая рука словно сама взлетела вверх. Тонкие пальцы дотронулись до глубокого рубца на щеке.       — Асирпа-сан?       Сугимото недоумённо склонил голову. Его губы двигались неторопливо, саке внесло разлад в обычно слаженно работающий аппарат и требовались некоторые усилия, чтобы заставить его работать. Какая-то мысль в голове Асирпы отчаянно пыталась прорваться на поверхность, но оказалась не в силах преодолеть пьяную тяжесть. Быстро, зажмурив глаза, точно кинувшись с разбегу в бурный поток, Асирпа потянулась вперёд и неловко клюнула его в губы. Попав именно в то место, где шрам пересекал прямую линию рта. Легчайшее соприкосновение сухих обветренных губ.       Вдруг стало очень тихо. Настолько, что удары собственного сердца стали казаться оглушительными. Открывать глаза не хотелось совершенно.       С лица солдата схлынула пьяная дурь, улыбка пропала без следа. Выражение менялось с ошеломляющей быстротой. Растерянность, недоумение, непонимание и отрицание боролись за власть над лицевыми мышцами, пока, при виде застывшей перед ним фигурке, им не пришлось уступить сочувствию. Большая рука, покрытая старыми шрамами и застарелыми мозолями, осторожно легла на плечи и прижала к груди. Рука успокаивала, однако что-то было не так. Тяжесть в голове мешала додумать и Асирпа провалилась в глубокий сон.       Где-то на большом шаре, несущемся в безграничном пространстве, наполненном пылающими сгустками газа, холодными глыбами и пылью, в одном из крупнейших океанов, на маленьком острове, в лесу на заснеженных горах, во временном приюте охотников молодой солдат баюкал девочку, балансирующую на той зыбкой границе между взрослым и ребёнком, а на его колени доверчиво положил короткостриженную голову мужчина, зябко кутающийся в стёганный ватный халат. Пахло смолой и дымом. Дымом, горьким как первая любовь.