8 лет назад в Галлии…
Услышав отца издалека, я встала навстречу. Надежда и отчаяние во мне боролись до последней капли крови – хотя брат считал меня наивной девочкой. «Никто не выжил, София! А мы предали свое племя», – слова Сингерикса жгли мое сердце раскаленным железом, но верить ему я отказывалась. Уже восемь дней отец уходил на поиски выживших. И каждый раз приходил ни с чем, а я все еще встречала его с неизменным вопросом в глазах. С тем самым вопросом, на который отец и в этот раз ответил тяжелым молчанием и взглядом, полным такого ощутимого горя, что мне хотелось завыть диким волком… Наше племя – наша большая семья… Мужчины, скорее всего, убиты, а женщины, старики и дети навсегда потеряли свою свободу. Каких же усилий мне стоило не заплакать – я чувствовала, что надежда моя с каждым днем рассеивается, как дым на ветру. – Может, они нашли хорошее укрытие... – Возможно. В одном слове столько лжи. Он не верил в это. Так же, как брат. И мама. А я зачем-то снова и снова подбрасывала ветви в свой огонь надежды. Сингерикс прав – наивная девочка. Отец сел на постеленную волчью шкуру. В поисках тепла я присела рядом и прижалась лбом к его кожаным доспехам на плече. Мы были вдвоем – мама собирала травы неподалеку, а брат шнырял по лесу, и я не знала, в поисках кого – галлов или римлян. – София, – тихо позвал отец, я подняла голову и настороженно наблюдала, как он подносит к моему лицу палец с синей краской. На моей правой щеке появилась дуга с двумя точками по краям. И мое сердце провалилось – отец благословлял меня, но с чего вдруг сейчас… Догадки – одна хуже другой, и мне уже тяжело выдержать твердый взгляд моего отца и вождя. – Мы с мамой растили тебя храброй, сильной, чтобы ты могла защитить себя. Как моей дочери, тебе собирание трав и готовка мяса никогда не были суждены, хотя мама и научила тебя этому. Я же обучал тебя охотиться, выслеживать добычу… – Но не сражаться с римлянами, – мне хотелось расплакаться до рези в глазах, но я не могла себе позволить слабости. Не сейчас. – Я надеялся, что ты никогда не узнаешь, что такое война. Но… – Война пришла к нам. – Да. И ты должна быть к ней готова. Отец протянул мне нож, заточенное лезвие сверкнуло в лучах яркого солнца. Я с трудом сглотнула. – Ты хочешь, чтобы я… – Теперь он твой, возьми. Всегда держи его при себе, никогда не позволяй никому полностью себя обезоружить. А я научу тебя, как защитить себя с его помощью. Я взяла нагретую ладонью отца рукоять и невесомо провела острием по подушечкам пальцев. Острый, холодный. Опасный, как и правдивые слова отца – я должна уметь постоять за себя. Брата, как мужчину, всегда обучали искусству боя, а меня с этих уроков прогоняли заниматься разделыванием туш животных. И сейчас пришло мое время. Я твердо кивнула и встала вслед за отцом. – Я готова. И была вознаграждена мелькнувшей улыбкой. Мы отошли дальше от нашего лагеря, и отец встал в боевую позицию. Я повторила за ним. И с удивлением обнаружила, что из такого положения очень удобно наносить удар в любом направлении. Отец начал демонстрировать удары, поясняя: – Если на тебя нападают спереди, блокируй удар свободной рукой, потом наноси удар ножом, – он так неуловимо взмахнул своим оружием, что я только пискнуть успела, когда почувствовала прикосновение лезвия к шее. Отец отступил назад и показал еще раз – медленнее, и с третьей попытки у меня получилось отзеркалить его движение, и мой кинжал уперся в его горло, а саму меня все больше охватывал азарт… Тренировка заняла несколько часов, и ближе к ее концу мы с отцом отрабатывали технику выученных мной ударов. Я с удовлетворением поняла, что значит, когда оружие становится продолжением руки, а мои движения становились все точнее и опаснее… Я должна уметь защитить себя.***
Рим, настоящие дни.
Я с каким-то отстранением наряжаюсь на вечер поэзии, мои руки двигаются как будто самостоятельно, а точнее, я пока лишь сняла домашнее платье и стою, обернув обнаженное тело простыней. Понимая, что тишина комнаты снова спровоцировала меня на воспоминания, трясу головой и заставляю себя сосредоточиться на сегодняшнем дне, хотя в зажатом кулаке все еще чувствую шершавую рукоять моего кинжала, а вокруг меня звучит довольный смех отца, когда я наношу особенно точный удар. Прихожу в себя окончательно, когда в мою комнату врывается Ксанте. Она в настолько хорошем расположении духа, что даже не отпускает неприятные замечания в мою сторону, как обычно. В этот раз она оделась в красно-золотое платье. Открытые плечи, глубокое декольте. В ее стиле. Разве что разрез на ноге… В этот раз их два, и при каждом шаге видны ее стройные загорелые ноги. Не могу не отметить, что она умело пользуется тем, чем ее наградила природа. – Твой Кассий от меня взгляда отвести не сможет! – Ксанте накручивает на палец прядь волос, словно на мне решила отточить свои навыки соблазнения. – Хорошо выглядишь, – равнодушно говорю я. Знаю же, что мое мнение ей интересно так же, как цены на оружие в кузнице. Но мои слова неожиданно заставляют ее растеряться, она хлопает глазами, глядя на меня. – Ну… не думай, что я тебе раскрою имя моей швеи. Как-то совсем безобидно. Надо чаще ей комплименты говорить, может, тогда эта змея станет менее ядовитой. Артемида с любопытством принюхивается к красной ткани, и Ксанте брезгливо отступает назад. – Держи свое животное от меня подальше! Я игнорирую ее, в комнату заходит Лена и серьезно смотрит на нас по очереди. – Репутация Школы зависит от каждой из вас. Сегодня вы должны поддерживать друг друга и работать вместе. О да, всегда мечтала. Ксанте самодовольно смотрит в зеркало. – Никто не сможет сосредоточиться на поэзии, если я буду в комнате. Лена оглядывает меня критическим взглядом. – Тебе надо надеть что-то, что отличит тебя от Ксанте. – Подойдет любая штора, в которую я укутаюсь с головы до ног, – фыркаю я. – Или просто что-то элегантное. – Да, что-то классическое, стильное… аристократичное, – Лена кивает, выходит и почти сразу возвращается с тканью в руках. Я быстро одеваюсь и на несколько секунд замираю. Да, такие платья мне определенно нравятся больше, чем откровенные наряды Ксанте. Ткань насыщенного цвета вина обрисовывает фигуру, а ниже талии спускается свободной юбкой до самого пола. Держится платье на одном плече – второе обнажено, одна рука полностью прикрыта полупрозрачной вуалью того же цвета, что и платье, а вторая – только от локтя до запястья. Но больше всего мне нравится золотой браслет чуть ниже открытого плеча – словно тонкая золотая ветвь, опутавшая руку двумя изящными витками. Лиф платья тоже отделан золотой нитью, и смотрится все это очень гармонично. Я позволяю Лене немного подкрасить мне губы, а сама тем временем привычно убираю пряди с лица назад и закрепляю золотой заколкой, оставляя копну кудрей укрывать спину. – Неплохо, – констатирую я. Лена хохочет и отвечает: – Ты выглядишь, как самая красивая куртизанка Рима! Представишь нашу Школу в лучшем свете! Я прямо слышу, как Ксанте медленно закипает от того, что эти слова наставница говорит не ей. – Как самая красивая? Или скучная?.. – Не для всех красота заключается в раздевании, – отвечаю я с прохладной улыбкой, и мы все вместе выходим в главный холл, где нас уже ждет Сифакс. Кассий встречает нас на пороге своей виллы с широкой улыбкой, я кокетливо улыбаюсь ему в ответ. – Кассий. – София! И… – он переводит вопросительный взгляд на стоящую рядом со мной женщину и, кажется, совершенно ее не узнает, хотя видел в Школе совсем недавно. Ксанте с широкой улыбкой подходит ближе к Кассию и обращается к нему хрипловатым голосом. Ну понеслась… Я стою, молча наблюдая за этим представлением. – Сенатор Кассий, знали бы вы, как я ждала нашей следующей встречи! Она приветственно целует его и на какую-то секунду даже неприлично прижимается к нему всем телом. Мне становится неприятно, словно это ко мне липнет весьма развязная женщина. А когда Кассий скользит внимательным взглядом по полуобнаженной Ксанте, я и вовсе закусываю щеку изнутри, сдерживая… ревность? Если уж я заметила, что Ксанте сегодня выглядит хорошо, то как этого мог не заметить мужчина… Не знала, что я такая собственница – но смотрю на них и понимаю, что Кассия я ей не отдам. Несмотря на наказ Лены «поддерживать друг друга», Кассий – мой покровитель. И в какой-то степени друг. Но следующие слова Кассия облегчают тяжесть от противоречий на душе. – Э... да… Вы… Вторая приглашенная девушка из Школы Лены, верно? И когда он беспомощно смотрит на меня, изо всех сил пытаясь вспомнить ее имя, я окончательно успокаиваюсь. – Ксанте. Я надеюсь, вы не против, что она присоединилась к нам. – Не против? – Ксанте тихо фыркает, словно лошадь. И, кажется, совершенно не следит за языком. – Разве можно испытывать что-то, кроме удовольствия, получив нас обеих вместо одной? Я кидаю на Ксанте предостерегающий взгляд, а Кассий явно смущен ее напором. – Вы… простите нас, Ксанте, – и тут же улыбается мне. – Вы так прелестны сегодня, София, словно драгоценный гранат. Совершенство. Кассий пытается вытащить свою руку из хватки Ксанте, но та вцепляется еще крепче. – Вы покидаете нас? – она надувает губы, а мне за нее стыдно. Да и Кассия жалко – он совсем растерян и не знает, как поступить. Я оглядываю комнату и мило улыбаюсь женщине: – Ксанте, мне кажется, Сенатор Корнелий смотрит на тебя с момента, как мы прибыли. Она тут же внимательно оглядывает комнату и действительно ловит на себе пару взглядов. Видимо, ослабляет хватку, потому что Кассий моментально высвобождает руку. – Что же, раз вы обе почтили нас своим присутствием сегодня, быть может, каждая из вас продекламирует нам что-то из классики? – говорит он, провожая нас в комнату. Я иду чуть сзади, в то время как Ксанте прилипла к Кассию, как мокрый лист. – Я буду счастлива выступить первой. Я знаю наизусть Аполлония Родосского с тех пор, как была маленькой девочкой. – Великолепно! Почему бы вам не начать? – Кассий дарит Ксанте свою первую улыбку, а я перевожу взгляд и, отводя душу, заигрывающе улыбаюсь Сенатору Луцию, который смотрит на меня, не отрываясь. Ксанте проходит в середину залитого светом свечей холла и начинает с придыханием декламировать «Аргонавтику» Родосского, не забывая при этом стрелять глазками вокруг и обворожительно улыбаться. И у нее получается привлечь внимание к себе, а я отхожу к стене, чтоб не мешать. На полпути Кассий берет меня за руку и мягко уводит в соседнюю комнату. Я чувствую какую-то апатию, это раздражает. Заставляю себя сосредоточиться на Кассии, который, оказавшись со мной наедине, целует мое запястье. – Благодарю вас, София. Я очень надеялся поговорить с вами наедине перед вашим выступлением. – Конечно, – киваю. – Благодарить не за что. Что-то произошло? Кассий наклоняется к моему уху, Сифакс подходит на пару шагов ближе, но я взглядом прошу его не приближаться. – Я прошу вас помочь мне завербовать сенаторов, чтобы они проголосовали против Цезаря. Многие все еще колеблются. Им нужно лишь немного мотивации, чтобы окончательно принять решение. Интересный поворот… Меня не может не радовать, что Кассий настолько мне доверяет, что высказывает просьбу о такой помощи. А с другой стороны… Безропотно согласиться тоже не могу. Почему-то не к месту всплывает мысль про Марка Антония – ближайшего к Цезарю помощника, против которого Кассий меня просит настроить сенаторов. Я и раньше знала, что ввязываюсь в непростую игру, и просьба Кассия это подтверждает, но отступать я не собираюсь. – Зачем мне в этом участвовать? – наконец спокойно спрашиваю я. Мне надо знать, что он ответит. А у Кассия мой вопрос выбивает почву из под ног – он ошалело смотрит на меня. – Я знаю, что вы не жалуете Сенат, но именно Цезарь – тот, кто вторгся в Галлию! Я думал, вы с радостью поможете мне настроить Сенат против него. – И?.. Даже если Сенат выступит против Цезаря, значит ли это, что Галлия обретет свободу? Кассий беспомощно разводит руками под моим твердым взглядом. – Я не могу этого обещать, София. Но если Сенат не сможет поставить Цезаря на место, то никто не сможет. – И что? – Сифакс вмешивается настолько неожиданно, что я вздрагиваю. – Вы хотите, чтобы София убедила в этом Сенаторов? – Не совсем. Но правильные слова, сказанные прекрасной женщиной, могут послужить отличной мотивацией тем, кто еще не до конца определился в своих желаниях. Я закусываю губу. Вот, значит, зачем я тут сегодня… Ответить не успеваю – шум из холла заставляет Кассия выглянуть из комнаты. То, как он быстро выходит из комнаты с беспокойством на лице, заставляет меня занервничать. Иду следом и понимаю, что послужило причиной поднявшегося среди Сенаторов шума. Новоприбывший мужчина мне незнаком – седые короткие кудри, белая тога с красной окантовкой, самоуверенный взгляд, звучный голос… – Да, да. И мне приятно, – приветствует он кого-то в ответ. – Корнелий сказал мне, что тут будет вечер поэзии. Я не мог такое пропустить! Кассий оборачивается ко мне и смотрит виновато. – Это Сенатор Руфус Глиций. – Отец Трибуна Руфуса? – имя отзывается яростью в груди, когда я вспоминаю молодого трибуна с двумя шрамами и самодовольной улыбкой на лице. Кассий шепчет мне: – Да. Один из самых ярых сторонников Цезаря. Если он прибыл – значит, он знает, что я задумал, и хочет меня остановить. Сенатор Глиций не спеша приближается к нам, они с Кассием широко улыбаются – одинаково фальшиво. – Кассий! Надеюсь, ты не против, что я решил присоединиться к вам. – Конечно нет. Мне хорошо известно, что вы – ценитель искусства, в особенности – поэзии. В этот момент я хочу стать невидимкой, и Великая Мать, кажется, слышит мои молитвы, потому что Сенатор Глиций, заметивший играющую на кифаре Ксанте, теперь непрерывно смотрит на нее. Снова слышу шепот Кассия на ухо, его дыхание щекочет: – Теперь мне как никогда нужна ваша помощь, София. Мужчина пристально на меня смотрит, а я не отвожу внимательного взгляда от Глиция, когда чувствую невинный поцелуй Кассия сначала на своей скуле, потом на щеке. После чего он быстро уходит, одарив меня взглядом, полным надежды. По комнате разносится хорошо поставленный голос Ксанте, которая читает уже Катулла: «Любовь и ненависть кипят в душе моей. Быть может: "Почему?" – ты спросишь. Я не знаю, Но силу этих двух страстей В себе я чувствую и сердцем всем страдаю». Я скольжу в толпе, слушая все разговоры Сенаторов. Они так увлечены своей беседой, что не обращают на Ксанте никакого внимания, как и на меня. Вот Сенатор Корнелий шепчет: – … просто не знаю, Кассий. Ты знаешь, что я не люблю Цезаря по личным причинам, но противостоять ему – слишком рискованно. Я закатываю глаза. И это мужчина? Храбрец, воин? Трусливая полевая мышь! Кассий продолжает убеждать, тоже шепотом: – Если все, кто сейчас в таком же смятении, как вы, просто проголосуют по совести, то этого будет достаточно, чтобы подавить его сторонников. Ксанте все еще читает стихи, а Кассий разговаривает уже с другим сенатором, не ведая, что я следую за ним тенью и все слушаю. Но это не то, чем я могу ему помочь, поэтому я подхожу к Сенатору Корнелию с очаровательной улыбкой на лице. Тот сразу из задумчивого становится счастливым, как дитя. – С удовольствием вспоминаю вашу охоту, Сенатор. – София! Вы в этом платье способны вдохновить дюжину поэтов! Порадуете ли вы нас своим выступлением сегодня? – Конечно. Есть у вас любимая поэма, которую вы хотели бы услышать? – Что угодно, лишь бы не о политике. Склонен подозревать, что наш друг пригласил меня только ради моего голоса на собрании, не более, – на лицо Сенатора набежала тень. Я побыстрее перевожу тему и спрашиваю, смягчая свой вопрос нежным касанием к его руке и долгим взглядом. – В таком случае скажите, зачем вы прибыли сюда? Вы же знали, что Кассий собирает сторонников против Цезаря. Чего вы ждали от этого вечера? Ведь вы прекрасно знаете, к чему все идет, и на чьей стороне вы хотели бы быть. – Я не знал! Я подозревал… – Корнелий посмотрел на Кассия через комнату. Я перебрасываю волосы на плечо, чем возвращаю к себе его внимание. Он с сожалением разводит руками. – Признаю, что если Цезарь сделает своим заместителем в городе этого вульгарного Марка Антония, то у меня гораздо больше интересов к тому, чтобы поддержать Кассия. Я говорила несколько в ином ключе, но неожиданно Корнелий понимает мои слова правильно, а я киваю, довольная собой. – Каждый в этой комнате понимает, какую роль во всем этом играет Марк Антоний. И для Цезаря, и для Рима, – многозначительно смотрю на Корнелия, прежде чем развернуться и уйти. Одного Сенатора склонить на сторону Кассия у меня получилось. Осталось всего-то… целая комната. Голос Ксанте звучит фоном, я ее не слушаю, но когда оборачиваюсь к ней, то удивленно вижу кого-то, крадущегося у дальней стены. Моментально узнаю Сабину, которой удалось незаметно пробраться в соседнюю комнату, и быстро следую за ней. – Не ожидала увидеть вас сегодня здесь, – говорю я. Сабина, сначала вздрогнувшая, узнает меня и внезапно смущается. Как тогда, когда мы разделили наше прошлое на двоих. Не могу понять, почему это так ее беспокоит. – Я тоже не ожидала… Не знала, что вы… вы – жена одного из сенаторов? Задумчиво смотрю на открытую дверь. – Мужа у меня нет. Я – приглашенная гостья, куртизанка из Школы Лены. – Оу! – брови Сабины взлетают вверх в изумлении. Еще более удивленной она становится, глядя сквозь дверь на распинающуюся Ксанте. – Я поняла, что она… Но я не думала, что вы… Вы выглядите слишком элегантно… – ее привычка недоговаривать сбивает с толку, хотя она изъясняется предельно ясно и половинами предложений. – Простите меня, я не хотела вас оскорбить. Просто никогда не встречала куртизанок прежде. – Мы с вами обе служим удовольствию мужчин, – я пожимаю плечами, не чувствуя ни обиды, ни стеснения, и грустно добавляю: – Но я, по крайней мере, могу покинуть своего покровителя. – Никогда об этом не думала. Мужчины же предпочитают держать своих куртизанок подальше от жен. – Ваш муж приехал с вами? – Нет, он… пока что не вернулся. Но написал письмо – велел узнать, как его примут в Риме, когда он прибудет. – Что вы ему скажете? – Я… Мне нужно сказать что-то, что он сочтет полезным. Но я совсем не знаю всех этих людей, и едва ли лучше я знаю его самого. – Скажите, что Сенат все еще опасается начинать войну с Цезарем. Ничего нового он не услышит. – И это предупреждение? Угроза? Даже я понимаю, что в Риме может произойти что угодно, а Цезарь – поистине опасен. Ответить не успеваю – Кассий заглядывает в комнату, зовя меня. И замирает: – Сабина? Я потерял тебя в этой толпе. Ты, я вижу, познакомилась с Софией? – Да. Она рассказала мне о… о том, зачем она тут, – отвечает Сабина с такой же радушной улыбкой, как умеет улыбаться Кассий. Я хмурюсь на секунду – ее слова прозвучали слишком низко и грязно. Но Кассий берет меня за руку, и я отвлекаюсь от Сабины. – Отлично! Тогда, быть может, вы порадуете нас поэмой? Он провожает меня в основной холл, оставляя Сабину глядеть в ночное небо из окна. Но когда я хочу пройти к центру комнаты, Кассий обнимает меня за талию и притягивает к себе. И снова шепчет на ухо: – Я бы предпочел провести время с вами наедине, но сегодня вечером мы должны быть тут. И мне очень нужна ваша поддержка. Незаметно вздыхаю – слышать одно и то же третий раз за вечер – утомительно. Но я с улыбкой мимолетно касаюсь его щеки. Мой ответ застревает в горле, когда я слышу разговор Ксанте с одним из сенаторов: – Да, я очень люблю, как Катулл в своей поэзии использует эротические образы. Что?.. Я сдерживаю желание рассмеяться, у Ксанте все разговоры в одну сторону идут. Я обращаюсь к Кассию: – Вы хотите, чтобы я прочитала что-то конкретное? – Что угодно, что по вашему мнению настроит Сенаторов против Цезаря. Что-то собственного сочинения, возможно?.. Я пересекаю комнату в раздумьях. Когда встаю перед толпой, приветствуя сразу всех очаровательной улыбкой, Сенатор Глиций дарит мне неприятный маслянистый взгляд. – Еще одно представление? И от куртизанки такой же красоты, как и предыдущая. Кассий умеет устраивать вечера, определенно. Что вы будете читать? – Сенатор Кассий попросил меня продекламировать оригинальное произведение. – Вы сочиняете? – Глиций таращит глаза, становится похожим на нелепую рыбу. – Воистину, женщина большого таланта! Я прохладно улыбаюсь ему и вижу такую же улыбку в ответ. Мы оба друг друга настораживаем, и это заметно. Глиций чуть приближается и говорит, чтобы слышала только я: – Я очень надеюсь, что вы используете свои таланты, лишь чтобы служить глупости и желаниям молодых людей. А не для настраивания их против уважаемых и более мудрых мужчин. Холодок от его слов покрывает меня мурашками. Я отвечаю Сенатору улыбкой на его открытую угрозу, строя из себя дурочку. Это лучше, чем вступать в открытую войну, я предпочту вести ее незаметно. – Я буду осторожно выбирать слова, Сенатор. Поверьте, я знаю, какая поэма может вдохновить. Причем, на что угодно, – в моем шепоте проскальзывает холодное обещание, и Глиций его улавливает. Ярость на его лице проступает пятнами на скулах. – Осторожней, девочка. Ты ведь не хочешь стать чьей-то мишенью. Прежде чем отойти от него подальше и встать около центра комнаты, многообещающе смотрю на этого сенатора. Посмотрим, как ты заговоришь, когда целью станет твой сын… Перед тем, как начать свое выступление, еще раз смотрю на Кассия, который посылает мне полные надежд взгляды, и Глиция, который, судя по виду, хочет убить меня на месте. Решение приходит моментально: я помогу Кассию, но сделаю это не в открытом противостоянии, а в призыве к благоразумию и совести. Не угроза, а наставление. Предостережение, если угодно. Меня окружают умные люди, они не смогут не понять моего посыла. Последние шепотки в комнате стихают, когда я начинаю играть на кифаре и петь то, что сочиняю на ходу. «В простоте безопасность, и все к ней идут. Один, невредимый, стоит пред толпой, Кричит, убеждает, что ты не один, И непобедим, когда честен с собой. А ты уже знаешь, что время пришло, Душа тебе скажет, что знаешь ответ. Минут на сомнения нет, выбор сложен: Сразишься, иль горло подставишь под нож?» Как и я ожидала, в толпе поднимается тихий ропот, и это – то, что мне нужно. Я вижу, как Кассий настороженно смотрит на забеспокоившихся сенаторов. Я прекращаю свое пение на минуту, лишь перебираю струны кифары. Совсем рядом со мной слышу шепот Сенатора Корнелия: «… показал, что не боится взять Рим силой. Так почему мы должны ему подчиняться?». Боги, мой удар достиг цели, и я не кидаю на Кассия обнадеживающий взгляд только потому, что знаю: половина сенаторов сейчас смотрят на него, а остальные – на меня. И я продолжаю сочинять свою собственную поэму, призывая к благоразумию, совести и смелости для сражения с тиранией. Когда я заканчиваю свое представление, Кассий подходит ко мне, и я наконец вижу его выражение лица – хмурое. Мысль о том, что я не оправдала его надежд, режет по самолюбию, но истинная причина грусти Кассия скрыта в другом: – Простите меня, София. Я знал, что ваша семья пострадала из-за Цезаря, но, признаюсь, что не думал, насколько дорого вам стоила вся эта война. Я молчу – жду, когда вокруг нас воцарится равномерный шум возобновляющихся разговоров, хотя Сенаторы кидают на меня взгляды – любопытные, недоуменные, угрожающие… – Кассий, я, конечно, презираю Цезаря, а мое прошлое уже не изменить. Но вы же понимаете, чего вам может стоить это противостояние. Когда он открывает рот, между нами вклинивается Ксанте и говорит с улыбкой, в то время как ее глаза сверкают злобой: – Храбро – читать что-то собственного сочинения перед такими могущественными людьми. Я бы никогда не набралась глупости читать что-то, помимо классики. Да уж, я не надеялась, что до Ксанте дойдет смысл того, что я прочитала. И правильно делала – та действительно ничего не поняла. – Должен признаться, это взбудоражило меня так же, как Сенаторов, и задело глубочайшие чувства, – Кассий кивает мне и слабо улыбается. Совесть разъедает его изнутри, и скрыть это он не в силах. Думает, что заставил меня страдать этим выступлением, но я совершенно не чувствую себя опустошенной из-за своего маленького сочинительства. Скорее – наоборот. – О, Кассий! – Ксанте вызывающе смеется. – Не смущайте меня! Я надеюсь, что, задев ваши глубокие чувства, не причинила вам неудобства! По тому, как медленно брови ошеломленного Кассия поднимаются вверх, понимаю, что обращался он ко мне, а слова Ксанте сбили его с толку. Мне становится до того смешно, что я, прикрывая рукой расползающиеся в улыбке губы, нарочно кладу кифару так, чтобы она упала, а у меня была возможность сесть и спрятать лицо. Когда встаю, все же не могу сдержать своего веселья. – Ксанте, мне кажется, Кассий говорил про меня. – Боюсь, что так, – он кивает, заражаясь моей улыбкой. – София вдохновляет меня с первого дня нашей встречи. Хотя и ваше представление было великолепным… – Кассий снова беспомощно смотрит на меня. – Ксанте, – подсказываю я, благодаря Великую Мать за данную мне выдержку. Но живот уже начинает болеть от сдерживаемого смеха. Ксанте довольно кивает, не замечая ничего вокруг. – Сенатор Глиций тоже высоко оценил мое представление. Сказал мне, что я «бесценный цветок», – она высматривает в толпе Глиция и шустро идет к нему. Очевидно, ее охота завершилась успехом, и она обрела нового покровителя. Я радуюсь лишь, что, занятый Ксанте, Сенатор Глиций не станет обращать внимание на меня. – А она… напориста, – обескураженно говорит Кассий. – Не говорите ей этого, – я тихонько хихикаю. – Она про себя верит, что очень тонко настроена. Кассий, искренне удивленный моим поведением, широко улыбается. – Ваше сочинение действительно меня впечатлило, София. Я, вообще-то, и сам иногда позволяю себе занятия поэзией, – признается он. На мою удивленную улыбку он смущается. – Мы могли бы выйти на воздух, и я бы прочитал вам?.. В этот момент вижу, что Сенатор Глиций уводит из комнаты Ксанте, держа за талию. Она же обнимает его за шею и разве что не виснет на нем, словно обезьяна. Чуть сбоку вижу Сабину, которая притаилась в тени и чувствует себя некомфортно – это хорошо заметно по напряжению на лице и тому, как она обнимает себя за локти. – Я на минуту, извините, Кассий. И ухожу к Сабине. Она выглядит настолько потерянной, что хочется ее пожалеть. – Вы в порядке? – Моя повозка все еще не прибыла, и… – она грустно пожимает плечами. Сбоку замечаю Ксанте, которая весьма неприлично льнет к Сенатору Глицию. Какой ужас, Боги… Сабина продолжает причитать: – Тут все довольно необычно, странно. Как вам не тяжело проводить время в компании всех этих людей… Очень тяжело, мысленно я с ней соглашаюсь. Молча пожимаю плечами и думаю, как мне поступить. Кассий явно ждет моего возвращения, а Сабина и без чувств может упасть от стресса… Сифакс подает какие-то знаки, указывая на дверь. А я… я хочу лишь спрятаться куда-нибудь на минутку. Последний вариант – не для меня. Уж точно не сейчас. Поэтому, недолго колеблясь между Кассием, который может опять полезть ко мне с нежностью, и Сабиной, которая уж точно не станет приставать, я выбираю последнюю. – Я могла бы проводить вас домой, если вам так невыносимо находиться тут. Уверена, Кассий поймет меня, – я намеренно упоминаю Кассия. Если что – Сабина меня перед ним прикроет, я ведь действую из лучших побуждений. Когда я предлагаю ей руку, она берет ее, почти не сомневаясь, что удивительно. Мы выходим из дома, Сифакс тенью следует за нами. Тишина ночной улицы окутывает шелковой лентой, пока мы несколько минут идем в тишине. Тяжелых шагов своего охранника позади не замечаю – к ним я уже давно привыкла. Прохладный ветерок щекочет открытое плечо волосами, выбившимися из прически. Я запрокидываю голову, но звезд не вижу – лишь диск луны – яркий и белый, как молоко. Все это действует успокаивающе, и я расслабляюсь. Решаюсь заговорить с Сабиной – ее муж, которого она так боится, почему-то очень меня интересует. Мне кажется важным узнать о нем побольше. – Вы знаете, какие планы у вашего мужа по возвращении домой? Что он собирается делать? Сабина с опаской смотрит на Сифакса позади меня, а потом говорит так тихо, что я ее едва слышу: – Я думаю, что он хочет предать Цезаря. – Неужели? – Не знаю… Он никогда мне особо не доверял, не делился планами. Но зачем бы еще ему отправлять меня сюда, чтобы я подслушивала все эти разговоры? – Без него вам было бы определенно лучше, – однозначно заявляю я. Ее муж мне уже не нравится – тиран и явный ублюдок. Сабина кидает на меня непонятный взгляд – вроде улыбается, но сразу хмурится. – Мы не можем говорить об этом. Я не скажу ни слова против него, пока не буду от него свободна. Мы долго идем в тишине – слышно только наши шаги да шуршание длинных юбок. Темные переулки меня не пугают только благодаря тому, что Сифакс идет с нами. Темнота не кромешная, но неуютная, в ней по стенам и брусчатке ползут мрачные тени… Только около здания сената разливается тусклый свет, и Сабина вновь начинает разговор: – Большую часть времени он ничего мне не говорил. Совсем. Словно я не больше, чем мебель. Да и пока был в Галлии, мог не писать мне ни слова годами. Но сейчас ему вдруг нужны глаза и уши в городе! – ее голос наполняется такой злобой, что я чуть ли не спотыкаюсь. Она умеет злиться?.. – И он думает, что я стану бегать по его указке и следить за напыщенными стариками из Сената! Но я даже не знаю, чего он хочет, какова его цель! Такое ощущение, что я в опасности, что бы ни сделала. Все вокруг могут навредить – муж, Сенат, Цезарь… Никакой надежности, и не знаешь, где тебе придет конец. – Вы не должны рисковать собой ради него. – Разве у меня есть выбор? Мы с ним должны быть на одной стороне, что бы ни было вокруг. Я принадлежу ему, и от этого мне не спрятаться. Ее прерывает смех – около попины* поодаль стоит группа мужчин. Они что-то бурно обсуждают и периодически прикладываются к кружкам. Сабина зябко ежится. – Я впервые передвигаюсь вечером без повозки. В темноте все другое… – Я ценю свободу, которую мне дарует положение куртизанки. Я могу выйти куда и когда хочу без позволения мужчины. – А вы не боитесь за свою безопасность? – она обращает тусклый взгляд на темное небо. Я качаю головой и киваю на Сифакса, который идет шагах в семи позади нас. – Я не беззащитна. – У меня ощущение, что я знаю вас несколько лет, хотя мы встретились совсем недавно! – вдруг говорит она, да с таким выражением лица, будто сама от себя не ожидала этих слов. Что уж говорить обо мне – я не скрываю своего изумления, глядя на нее. – Мы разделили воспоминания на двоих, – все же отвечаю я. – Это не может не сближать. – Так странно: смотреть на вас сейчас, и понимать, что я видела вашими глазами, чувствовала вашим сердцем. Я отвечаю кивком – обсуждать сейчас то, что мы видели с помощью Богов, я совсем не хочу. Против воли вспоминаю девочку, фактически проданную взрослому мужчине… До перекрестка широких улиц мы доходим в молчании, и Сабина внезапно останавливает меня. – Мой дом в конце этой дороги, и дальше мне лучше пойти одной. Чтобы слуги мужа не видели, что я пришла не одна. Спасибо, что проводили, – она с благодарной улыбкой целует меня в обе щеки. – Надеюсь, мы скоро снова увидимся. Я все же не ухожу, а стою и смотрю, как Сабина уходит по тускло освещенной ночной улице. И поворачиваюсь к Сифаксу, только когда она заходит в ворота роскошной виллы. – Нам надо поскорей вернуться, – озвучивает он мои мысли. Мы быстро возвращаемся к вилле Кассия, и я сразу же натыкаюсь на него – немного растерянного. И я понимаю, почему, как только на его лице появляется улыбка при виде меня. Я обворожительно улыбаюсь, понимая, что мое отсутствие все же было замечено. – Я позволила себе немного подышать воздухом, простите, что покинула вас, – я мягко провожу кончиками пальцев по его запястью, Кассий сразу берет меня за руку и выводит во внутренний двор виллы. Мы идем мимо фонтана, на бортике которого совсем недавно ужинали, и Кассий заводит меня глубже в лабиринт из зеленых насаждений. Они тихо шелестят от прохладного вечернего ветерка. Мы садимся на лавочку, Кассий не отпускает моей руки, а у меня это не вызывает ровным счетом никаких чувств. – Я всегда думал, что не обделен талантом сочинения, но сегодня понял, что если кто-то из нас одарен этой способностью, так это вы. – Об этом рано судить, я ведь еще не слышала вашего произведения. И сейчас послушаю с огромным удовольствием, – мягко улыбаюсь Кассию. Его карие глаза в полумраке сада кажутся почти черными, и при этом завораживающе блестят. Кассий садится поровнее. Даже ночь не может скрыть румянца смущения на его скулах, когда он начинает читать. Приятный тембр голоса даже немного дурманит, когда он с чувством читает произведение о красоте первой звезды, рядом с которой меркнет даже луна. О дикой розе, которая растет у стены сада и постепенно опутывает ее колючим, но прекрасно цветущим полотном. Рифма несовершенна, но под музыку это была бы прекрасная баллада о восхвалении женщины, и за этой магией поэзии я не сразу понимаю, что Кассий поглаживает пальцами чувствительную кожу моего запястья и смотрит куда-то в пространство. Когда он замолкает, тишина неожиданно сильно бьет по ушам, и я понимаю, что мне действительно очень понравилось слушать Кассия. Он чуть пожимает плечами и смотрит на меня все еще смущенно. – До этого я писал о философии и политике. На это произведение меня вдохновили вы. – Великолепно, – тихо и совершенно искренне говорю я. – Мне очень понравилось. Мне раньше никто не сочинял поэм. – Я уверяю вас, посмотрите на любого мужчину Рима так же, как сейчас на меня, и он побежит искать папирус и чернила, – Кассий все еще приятно гладит мою руку. – У вас много достоинств, София. И склонность к искусствам – одно из них. – Должна ли я признаться вам, что в восемнадцать лет я даже писать не умела?.. – полувопросительно говорю и улыбаюсь немного виновато. – Это делает вас еще более удивительной, – Кассий пожимает плечами, как будто говорит совершенно очевидные вещи. Количество комплиментов от него становится практически неприличным – и я не смущаюсь только потому, что согласна с каждым его словом. – Вы одарены талантами, прекрасной памятью, очарованием. – Это меньшее из того, что Лена ждет от нас, – я прикусываю губу и опускаю взгляд. От собственных слов на душе становится горько. – В вас есть что-то большее. Вы же слышали выступление… э… Ксанте. Она знает наизусть слова и ноты, но в ее поэзии не хватает музыкальности. В отличие от вашей. – В Галлии мы не умели писать на папирусе, но зато вечерами пели песни и декламировали поэмы у костра, – воспоминания греют мое сердце, тяжесть в груди отступает. Кассий внезапно мрачнеет и отходит от лавочки к фонтану. – Политика грязна и отвратительна. Улыбаешься тем, кому хочешь плюнуть в лицо и уйти подальше. – Но ваши принципы стоят уважения. Вы твердо их отстаиваете, – говорю это только потому, что ему необходима поддержка. Я встаю сзади него и кладу руку на плечо. Кассий качает головой. – Вы даже не представляете себе, сколько принципов я нарушил, сколько обещаний не сдержал. Сложно воевать за то, во что веришь, когда ожидаешь ножа в спину. Живи я в более мирные времена, хотел бы стать писателем, может, философом. Я рада, что Кассий стоит спиной ко мне и не видит, как я закатываю глаза. Такое ощущение, что передо мной – маленький потерянный мальчик, а не взрослый мужчина. Но в то же время мне действительно обидно за Кассия. Он слишком правильный для этого неправильного мира. – А я… я всегда хотела быть воином, – делюсь я. Кассий сразу оборачивается ко мне. Надо же, даже усилий прилагать не нужно, чтобы он отвлекся от своих мрачных мыслей. Надо лишь переключить его внимание на себя. – Я всегда злилась, что женщинам не позволено учиться искусству вести бой, пользоваться оружием наравне с мужчинами. И как же я хотела быть в доспехах, когда римляне напали на нас. Но женщине это недоступно. – Вы были бы яростным воином. К женщинам-воинам в Риме относятся с большим снисхождением, чем к прочим на поле боя. – Мне не нужно снисхождение, как и пощада. Только славная смерть в битве за родной дом. – Я могу лишь радоваться, что вы пережили все трудности в вашей жизни и сейчас стоите рядом со мной. Кассий берет меня за руку, а вторую кладет на щеку. От нежности в его взгляде мне становится… некомфортно. Опять. Не к месту вспоминается властное прикосновение, от которого у меня разве что колени не подогнулись, и эти воспоминания вызывают такую горячую волну внутри, что я с трудом сосредотачиваюсь на словах Кассия: – София, я знаю, что сегодня вечером мне принадлежит лишь ваше время и ваши навыки. И я не могу просить о большем… – Кассий гладит пальцем мою нижнюю губу, все мои силы уходят на то, чтобы видеть перед собой именно Кассия. Нежного и преданного покровителя и друга. А он будто мысли мои слышит, и это приводит меня в ужас. – Но как я был бы счастлив, если бы знал, что вы можете видеть во мне кого-то большего, чем просто патрона. Его карие радужки сияют отблесками света от виллы. Я прикрываю глаза и приподнимаю лицо навстречу Кассию, чуть сжимая пальцы на его плече. Ему большего не нужно – но он приближается к моему лицу так нерешительно, что я сама подаюсь ему навстречу и накрываю его приоткрытые губы своими. И тут происходит что-то совсем неожиданное – Кассий целует меня с такой страстью, что я на секунду теряюсь. – София… – горячо шепчет он, прежде чем восстановить прерванное прикосновение и снова завладеть моими губами. Я позволяю ему прижаться ко мне сильнее и обвиваю его шею руками, отвечая на ласку. Его язык сплетается с моим, а одна рука скользит по талии к бедру. Чувствую его желание, отзываюсь на каждое движение, но смотрю на все это как будто со стороны – вот руками зарываюсь в его темные волосы и чуть прикусываю его верхнюю губу – в ответ слышу резкий выдох. А его вторая рука спускается все ниже по моей спине. Кассий оставляет мои губы нескоро, его дыхание – тяжелое и частое, когда он шепчет куда-то мне в щеку: – После всего, что Рим сделал вам, никогда бы не поверил, что вы захотите быть со мной… по своей воле. – Вы – не Рим, – тихо отвечаю я, тоже часто дыша. Притворяться, что я возбуждена не меньше него, на удивление легко, и мое вероломство даже доставляет мне какое-то извращенное удовольствие. Меня затапливает ощущение собственного могущества, когда я снова накрываю губы Кассия своими, и на этот раз получаю удовольствие от наших поцелуев и каждого движения его губ, языка. Меня даже возбуждает мысль, что теперь он окончательно стал моим, думая, что я готова отдать ему свое сердце, так же как он отдает мне свое. Когда мы, наконец, отрываемся друг от друга, Кассий явно сдерживается из последних сил, чтобы не взять меня прямо на краю фонтана – он сжимает свои руки на моей талии и бедре, но даже не осмеливается приподнять длинную юбку. Мои губы немного ноют от непрерывных поцелуев – я даже не знаю, сколько прошло времени. Я не успеваю открыть глаза, чувствую горячие дыхание на своих влажных губах, как вдруг… в памяти всплывает что-то совершенно неожиданное – запах мужчины, от которого голова кругом… … он резко сажает меня на край фонтана и поднимает юбку – я даже не успеваю запротестовать, да и не хочется, когда его губы до боли сминают мои и кусают разве что не до крови, а короткая щетина колется, но это обостряет все мои чувства до предела. Прикосновения сильных рук на обнаженных ногах причиняют приятную боль, а прохладный ветер пускает мурашки по чувствительной коже на внутренней стороне бедра, когда мужчина властно раздвигает мои ноги и прижимается своей эрекцией к моей промежности – никакая одежда не скрывает того, что он хочет меня так же, как я – его… Я обхватываю его бедрами и выгибаю спину… – Господин, гости спрашивают о вас! Тонкий голосок врывается в мое сознание, разбивая на осколки взявшуюся из ниоткуда иллюзию – я все еще обнимаю Кассия за шею, и мы стоим у фонтана, но… но я только что была готова отдаться не ему! Боги всемогущие, мое дыхание заходится в каком-то безумном ритме от диких фантазий о мужчине, который находится неизвестно где! А передо мной стоит Кассий. Кассий с нежной улыбкой и неуверенными касаниями, а не дикий и своенравный Антоний. И как я благодарна Великой Матери за то, что Кассий мгновенно меня опускает и, мягко коснувшись моих губ напоследок, быстро уходит в дом, не заметив моего состояния. Я растеряно оглядываюсь и, убедившись, что осталась в одиночестве, с тихим стоном набираю в ладони воду из фонтана и умываю горящие лицо и шею. Этого безумия еще не хватало… У меня уходит несколько минут, чтобы прийти в себя. Я даже не пытаюсь понять свою неожиданную фантазию, потому что знаю – никакому пониманию это не поддастся. Когда от непрерывного умывания холодной водой губы покалывает прохладой, сердце замедляет свой темп, а возбуждение отступает, я, наконец, чувствую, что готова вернуться в дом, а со своими непонятными желаниями я обещаю себе разобраться позже. Хотя, кого я пытаюсь обмануть? Думать о том, что я могу… чувствовать? Нет, я предпочту сделать вид, что ничего не происходит. Если начать с этим разбираться – все сразу станет слишком сложным. В холле некоторые сенаторы сразу же просят меня спеть еще что-нибудь, и я с улыбкой иду в центр комнаты. Все ради их удовольствия. Проходя мимо Сенаторов Глиция и Корнелия, я останавливаюсь, подзывая Сифакса. И делаю вид, что не слушаю их разговора, но естественно стараюсь поймать каждое слово. – … обратно в свой дом, – вещает Глиций. – Неужели ваш сын все это время жил в вашем поместье? – поражается Корнелий, а у меня перехватывает дыхание. Трибун Руфус живет в доме своего отца?.. Мои мысли начинают лихорадочно метаться, но этот поток прерывает шепот Сифакса: – Это всего в нескольких домах отсюда. Я могу показать тебе дорогу. – Моя жена все никак его не отпустит – слишком скучала, – Глиций тепло смеется, говоря о своей семье, и это пробуждает во мне удивившую меня саму кровожадность – до сжатых кулаков. – Но я не могу дождаться его следующих подвигов в качестве трибуна! – Как я вас понимаю, – поддакивает Корнелий. – Завтра он отбывает а Африку в трехлетнее размещение. Я прикрываю рот ладонью, в ужасе глядя на Сифакса: – Завтра отбывает… Сенаторы уходят, продолжая свой разговор, а я ощущаю дрожь в коленях и давящее на горло обещание. И у меня сейчас есть последний шанс его исполнить… – София, ты же понимаешь, что, если ты собираешься это сделать, то сможешь только… – Сегодня ночью, – подтверждаю я, чувствуя наполняющую меня уверенность. Да, именно так, сегодня ночью свершится моя месть – первый шаг на моем длинном пути. Да помогут мне Боги…***
В Ареццо, на севере Италии. Настоящие дни.
На трибунах арены – ни души, лишь ветер разносит по ним яростные вскрики тренирующихся гладиаторов и звон их оружия. Флавий командует: «Атакуйте!», и Виктус моментально начинает атаку, не давая сопернику приготовиться – и сразу же гладиатор отступает, с трудом уворачиваясь от яростных взмахов боевого топора. Виктус плевать хотел на все это – его тренировки по ярости не уступают настоящим боям, с единственной разницей: на тренировках еще никто не погиб от его топора. – Прекратите, подойдите сюда! – доносится до гладиаторов голос их хозяина, но ни Виктус, ни его соперник даже не поворачивают головы – оба в боевой стойке ожидают нападения от другого. – Что, испугался? – соперник Виктуса издевательски ухмыляется и вдруг резко переходит в нападение, сопровождая взмахи трезубцем яростным рыком. Виктус только этого и ждал – уходя от удара, он с завидной скоростью оказывается сбоку от соперника, обезоруживает его и валит на песок, прижимая топор к шее. – Сдавайся! – шипит Виктус, огонь боя все еще течет в его венах. – Сдаюсь! – кричит гладиатор, а Виктус отходит от него, все еще тяжело дыша. Флавий, который уже устал наказывать непокорного варвара и дожидавшийся конца боя, подходит к мужчинам. – Передохните, выпейте воды и возвращайтесь сюда. Гладиаторы идут прочь с арены, но голос Флавия останавливает одного из них: – Виктус, останься! – когда галл останавливается и поворачивается боком, в который раз демонстрируя неуважение своему ланисте, Флавий улыбается: – Твоя репутация уже говорит за тебя, ты известен теперь, как Непокоренный король. – Мне плевать, как они называют меня, – бросает мужчина, презрительно глядя на пустые трибуны. – Валор – единственное имя, которое важно для меня. – Благодаря тебе я неплохо заработал, но реальный доход ждет нас в Риме. Ты готов туда отправиться, варвар? Виктус отвечает пожатием плеча, чем выводит своего хозяина из себя: – Ты – невежественный варвар! В Риме – слава, деньги! Ты можешь стать известным на весь город, о тебе будут говорить! – Флавий оглядывает Виктуса с головы до ног внимательным взглядом. Кожа, мышцы, доспехи, в руке – оружие. – И тебе лучше вести себя тише и не доставлять мне проблем в Риме, галл! Я не позволю тебе испортить мою репутацию. – Репутация, построенная на крови тех, кто в разы лучше тебя, – скалит зубы Виктус, не скрывая ярости. – На крови? – Флавий в таком хорошем расположении духа, что даже забывает снова рассердиться и широко улыбается. – Она была построена на арене! Как будет и твоя если, наконец, примешь свою судьбу, – в этот момент на арену выходит второй гладиатор. – Продолжайте тренировку! Когда мужчины встают на позиции, Виктус тихо спрашивает соперника: – Ты слышал что-нибудь о том, что нас везут в Рим? – Да. Я слышал, что он возьмет лишь троих из нас. Даже не знаю, есть ли у меня шанс, – гладиатор хмурится, смерив свой трезубец недовольным взглядом. – А ты хочешь поехать туда? – Я все время жил тут. И хотел бы оставить это место позади, покинуть его так скоро, как возможно. Виктус кивает, довольный ответом, и улыбается сопернику, с которым у них, несмотря на ярость, всегда было какое-то понимание между собой. – Значит, мы сделаем так, что он выберет тебя. – Меня зовут Евфимий, – улыбается гладиатор в ответ. – Виктус. Ты слышал что-нибудь о человеке по имени легат Аквила? Я надеюсь найти его там. – Никогда не слышал. Зачем он тебе? Виктус качает головой, не отвечая, а яростный окрик Флавия заставляет мужчин вернуться к изнуряющей тренировке под палящим солнцем.***
В Риме, после вечера поэзии.
Поднимаю руку на уровень лица и недовольно хмурюсь – пальцы подрагивают от напряжения. Мы с Сифаксом идем по пустым ночным улочкам – вечер Кассия закончился. Но идем мы не в Школу, а в то место, где мои руки окрасятся кровью и смертью. Поэтому они дрожат? Это страх? Предвкушение? Нарочно всю дорогу восстанавливаю в голове события того дня, когда увидела трибуна Руфуса. Его окровавленный клинок, тело девочки; его желание сделать брата своим рабом. Его охота на нас, издевательский смех… – Сегодня или никогда, – даже не замечаю, что шепчу это вслух, но простые слова необъяснимо помогают собраться с мыслями – дрожь в руках немного утихает. Представляю трибуна в его собственном доме – спокойного, расслабленного. Что я буду делать? Мне надо прийти и уйти незамеченной, но прежде убедиться, что я не оставила следов, кроме безжизненного тела. Кожу груди обжигает склянка с ядом, спрятанная в лиф платья, а на бедре нагретый теплом моей кожи нож, что всегда со мной. – Нападение на сына сенатора в его собственном доме опаснее, чем сражение со львом в его логове. Нам нужен план. – Он уезжает завтра! У нас нет времени на планы! – я сейчас больше напоминаю шипящую змею. Сифакс смотрит на меня с вопросом в глазах, и я понимаю, что он практически ничего не знает о моих причинах действовать именно так. Поэтому все же решаюсь коротко рассказать ему, почему я так хочу отнять чужую жизнь… Когда мы останавливаемся, я невольно задерживаю дыхание. Огромная вилла из белого камня, освещенная безумным количеством свечей и холодным лунным светом словно еще раз спрашивает у меня, уверена ли я в том, что собираюсь делать? Еще не поздно передумать… «Ты боец, София. Валор живет внутри тебя…». Голос, кажется, из самого сердца. Боги, отец, ты не рядом, но так вовремя напоминаешь о себе… Моя уверенность возвращается, но в этот раз она окрашена вкусом яда и металла на языке. Вкусом смерти. Я должна, я хочу это сделать, чего бы мне это не стоило. Первый шаг, за которым будет второй. Образ легата Аквилы маячит за спиной, я слышу звук рассекающего воздух хлыста. Но это позже… Когда Сифакс поднимает руку – я отстраненно надеюсь, что Ксанте этим вечером сможет занять сенатора Руфуса надолго. И только за секунду до стука понимаю, что именно мой охранник собирается делать. Стучать в дверь?.. Отпихиваю его и берусь потной ладонью за холодную ручку светлой двери. Внутри чувствую все одновременно – горло горит пламенем, а в животе – глыбы льда и страха. Сил, чтобы опустить ручку, кажется, нет. А, нет, есть. Это я открыла дверь? Осторожно заглядываю в пустой коридор виллы? Да, я. Но вижу себя как будто со стороны – лишь свидетелем всего происходящего. Мои губы обжигает моими же короткими выдохами, а сердце стучит где-то в горле. По счастью, в коридоре никого нет, когда мы проскальзываем внутрь. Сифакс увязался за мной непонятно зачем, уйти отказался наотрез, поэтому я просто смирилась с его присутствием. Благо, он лишних вопросов не задает и, кажется, готов меня выручить, если я попаду в беду. Попаду в беду… как смешно звучит, внутренне хихикаю сама над собой и понимаю, что это нервное. С чего бы мне попасть в беду, если я иду на убийство?.. Быстро иду вперед, часто оглядываясь. От напряжения, с которым вслушиваюсь в тишину, начинает болеть голова. Или от шелеста моей юбки, ткань которой, кажется, шуршит слишком громко и не слышна разве что на улице. В доме должно быть много слуг, но я не вижу ни одного – лишь слышу в отдалении голоса, обсуждающие Сенатора и то, что надо сходить на рынок за сушеной гвоздикой. Это так обыденно, что меня прошибает холодный пот. В очередной раз мысли повернуть назад лезут в голову, но я до боли стискиваю зубы. Трусиха. На это нет времени. Образ верящих в меня отца и мамы в который раз придают сил. В мягком освещении свечей поднимаюсь на две ступени посреди просторного холла – ковер скрадывает мои шаги. Захожу за поворот коридора и прислоняюсь спиной к стене, заставляя себя дышать ровно, но грохот сердца в ушах сбивает. Уверена – трибун где-то рядом, словно я – хищница, что чует свою добычу на расстоянии. Понимаю, что прикрыла глаза, только когда чьи-то шаги за углом заставляют меня вздрогнуть, да так сильно, что я не упала, наступив на собственную юбку, только благодаря поймавшему меня Сифаксу. Ругая себя последними словами, все же радуюсь, что он сейчас со мной. Незаметно выглядываю из-за угла, и, хвала Богам, получаю ответы на все свои вопросы. В конце коридора идет слуга с пустым графином, а сзади – приоткрытая дверь, из-за которой доносится ругань. По несчастному лицу и ссадине на щеке молодого раба отстраненно понимаю, что он только что понес наказание за что-то. Если бы мне было до этого дело… но сейчас я лишь радуюсь, что нашла нужную комнату. Сифакс шепчет мне на ухо: – Я найду другой проход в комнату. Это была самая легкая часть, сейчас надо быть еще осторожней. И уйти, пока Сенатор не вернулся домой. Едва ли его слышу, выскальзывая из-за угла и быстро идя в комнату по опустевшему коридору. Дверь закрыта неплотно, но за ней теперь слышу тишину – такую же, как за своей спиной, она колет иголками и подгоняет не хуже толпы рабов, если бы те приближались ко мне сзади. Когда я мягко толкаю дверь и захожу, по спине бегут мурашки. Но просторная неуютная комната с голыми темными стенами и почти отсутствующей мебелью не идет ни в какое сравнение с тем, кого я вижу сидящим на кровати. Он меня не услышал, поэтому я закрываю дверь с тихим щелчком, и в момент, когда трибун резко оборачивается ко мне, я заставляю себя улыбнуться так, чтобы он не задавался лишними вопросами о том, что я тут делаю. Мне же, прикладывая усилия для контроля мышц лица, проще не думать о том, что от тревоги в животе поднимается волна тошноты. Или от вида этого лица перед собой. Трибун несколько секунд удивленно разглядывает меня, а я – его, прикусив губу и как будто сдерживая скромную улыбку. – Что вы тут… Но я не даю ему сказать – делаю пару медленных шагов в его сторону, собирая волосы на одну сторону, чтобы открыть шею и ключицы, и с манящей улыбкой касаюсь верха груди. – К чему эти лишние вопросы? – я похожа на мурлыкающую кошку и благодарю Богов за то, что от волнения голос не стал похожим на хрип. Годы тренировок не прошли даром, и я чувствую себя уверенней с каждой секундой. – Я вас помню, – трибун встает с постели с улыбкой, сначала растерянной, а потом довольной, когда он смотрит, как я дразняще касаюсь своих ключиц. – Вы – та новая девушка из Школы Лены. Не зря говорят, что вы – самая красивая женщина Рима… Я все так же медленно иду к трибуну, не отрывая от него многообещающего взгляда. Возбуждение заполняет меня – игра в соблазнение врага захватывает настолько, что притворяться мне уже не нужно, как и успокаивать себя. Уверенность и азарт заполняют каждую клеточку тела. Когда, наконец, подхожу к трибуну вплотную, хрипло шепчу: – Я – подарок для вас. От вашего командира. – В таком случае, иди скорее сюда, – он с хищной улыбкой хватает меня за руку и нетерпеливо тянет к постели, но я мягко высвобождаю руку и отворачиваюсь, позволяя своим волосам пощекотать его грудь – трибун по пояс обнажен. Оборачиваюсь через плечо и хитро улыбаюсь: – Зачем спешить? У нас есть вся ночь… Все еще стоя к нему спиной, немного сдвигаю платье с закрытого плеча. Тяжелое дыхание мужчины вызывает у меня волны отвращения и удовлетворения. – Вся ночь?.. – он стоит вплотную ко мне, чувствую его горячее дыхание у своего уха и оборачиваюсь, оставляя в покое платье – оба плеча у меня обнажены, а голодный взгляд трибуна, кажется, проникает мне под кожу. Туда, где вместо крови течет отрава из мести и расчётливости. – Ложись, – я мягко толкаю его ладонью в грудь. Он подчиняется беспрекословно и с настолько широкой улыбкой, что один из шрамов на его щеке изгибается, как змея. Тот шрам, который оставила я своей рукой. Меня накрывает эйфория, и я с трудом заставляю себя оставаться сосредоточенной – чувствую, что игра с трибуном, как с мышкой, доставляет мне какое-то ненормальное удовольствие. Из нас двоих только я знаю правила. – Что теперь? – дикий взгляд трибуна блуждает по ткани моего платья, словно пытается проникнуть под нее. Я широко улыбаюсь, чувствуя, что нетерпение и расчетливость сцепились во мне насмерть. Мгновенно понимаю, что использовать зелье уже не могу – трибун смотрит на меня слишком внимательно, чтобы я могла подмешать что-то в вино. А использовать нож… можно, но я внезапно понимаю, что мне нужна не только смерть. Поэтому я нарочно медленно сажусь сверху трибуна, глядя на него голодным взглядом – отражением его собственного, да только голод у нас разный. Сжимаю мужчину своими бедрами, а когда он тянет ко мне руки, недовольно цокаю и качаю головой – и он тут же убирает их. Позволяю себе двинуть бедрами вперед-назад… эрекция между моих ног вызывает такое дикое отвращение, что запрокидываю голову и медленно выдыхаю, маскируя свои истинные чувства стоном удовольствия. Трибун тут же отзывается таким же стоном, а я завожу руки за спину и расстегиваю золотой пояс на талии. – Подними руки наверх, – велю, покачивая широкой цепочкой. У меня все же получилось его удивить – брови Руфуса резко взлетают, но через секунду улыбка возвращается на его лицо, но теперь он еще и дерзко щурит глаза, явно в ожидании дальнейших действий. Подстегиваю его похоть – чуть царапаю грудь и снова немного двигаю бедрами. Он сдается, я медленно обвиваю цепочкой его запястья и закрепляю ее за кованое изголовье кровати. При этом наклоняюсь – моя грудь около лица мужчины, и он подается вперед и трется носом о ложбинку в вырезе платья. Даю ему секунды две для этого, прежде чем сесть ровно и коснуться пальцем того места, куда он только что тыкался носом. Какая мерзость – у меня ощущение, что он меня испачкал. Своим желанием, как сейчас пачкает похотливым взглядом. Но разве не этого я добивалась? Он в моих руках… – Так тебе нравится командовать! – трибун довольно присвистывает и резко двигает бедрами вверх. В ответ закусываю губу и снова имитирую тихий стон. – Очень нравится, – шепчу, на секунду наклонившись к его лицу и глядя в глаза. Рукой веду по его теплой коже, иногда царапая – по животу, груди и шее. Трибун снова вскидывает бедра вверх, пытаясь потереться об меня. Кончики моих волос щекочут его грудь, а его взгляд горит таким огнем, что меня посещает отрезвляющая мысль: если он рванет руки, цепочка может не выдержать. Время… я слишком много драгоценных секунд потратила на удовлетворение своего самолюбия, и сейчас реальность обрушивается на меня волной ледяной воды. Пора заканчивать это представление. Голодный взгляд трибуна скользит по моему бедру, когда я рукой медленно приподнимаю юбку. Ловлю каждую его эмоцию, пью ее. И пьянею, когда, наконец, добираюсь рукой до закрепленного на бедре ножа, а в глазах трибуна мелькает удивление. Оно не успевает исчезнуть, когда я быстрым движением подношу лезвие к шее трибуна, моментально сбрасывая маску соблазнительницы. Чувствую, как от злого оскала сводит щеки, а ярость не дает руке дрожать, когда надавливаю ножом на кожу и наклоняюсь, чтобы прошипеть в лицо врагу: – Что случилось с рабами из племени Валор? – Ч… что? – он в еще большей растерянности, но по крайней мере не такой тупой, чтобы не понять, что происходит – его желание овладеть мной заметно сходит на нет. Сильнее нажимаю лезвием на горло – Руфус морщится, а когда смотрит на меня через секунду, в его взгляде закипает гнев. – Кто ты такая?! – Рабы! Кто-нибудь из них выжил?! – Я тебя помню! – он даже вздрагивает от догадки. Мы разговариваем, но он не слышит меня, а я – его. И я злюсь все больше после каждого его слова: – Ты – та девчонка, что ранила меня! И что же, теперь ты притворяешься благородной римской женщиной? – Где они? – уже рычу и не удерживаю порыва – по шее трибуна стекает бордовая струйка. – Скажи мне, и я подарю тебе быструю смерть, – шепчу уже в его губы. Дикое желание вцепиться зубами в его глотку, подобно бешеной волчице, заставляет сильнее сжать губы и надавить на нож – Руфус стонет на этот раз от боли. – Не угрожай мне, варварская девка! Я – Трибун Рима! – Руфус так резко вскидывается подо мной, рыча диким зверем, что я не падаю с постели лишь благодаря тому, что, полностью в напряжении, намертво сжала мужчину своими бедрами. – Где люди из моего племени, – совсем не слышу вопроса в своем голосе, цедя по слову сквозь зубы. Каждый выдох трибуна на моем лице ощущаю временем, которое сейчас утекает сквозь пальцы, как струйка крови по его ключице. – Из племени? Они проданы, а полученные за них деньги давно потрачены! – его улыбка настолько ядовита, что из моего горла вырывается тихий рык. – Кому ты продал их? – Ты правда думаешь, что сможешь их найти? Их следы давно потеряны! – трибун в замешательстве качает головой и внезапно расслабляется – его тело становится менее напряженным, а лицо приобретает скучающее выражение. – Так же, как твой будет потерян. Скоро. Чувствую подвох, но среагировать не успеваю – Руфус резким движением одной высвобожденной руки пытается меня сбросить, а я оставляю глубокий порез на его шее, пытаясь удержаться. И все – времени нет, если он дотянется до своего меча у кровати или же закричит – мне конец, моей мести – тоже. Поэтому двумя руками поднимаю нож и резко опускаю вниз, целясь в грудь лежащего передо мной врага. Все еще привязанная рука мешает ему защититься, и он не успевает остановить нож, который едва не скользит в моих ладонях. Жажда смерти и ужас от нее же сковывают мою душу льдом. Кровь из раны на груди трибуна стекает по животу и течет сильнее, когда я прокручиваю нож и снова поднимаю. В собственной грудной клетке давит, словно туда спрятали каменную плиту. И снова вниз – резко. Новая рана на животе тихо хрипящего мужчины, кровь щедро заливает мятую простынь. Быстро вскакиваю с постели, спасая шелк платья от крови умирающего передо мной мужчины. Наклоняюсь к Руфусу и срываю цепочку с его руки, когда он все еще дергается и пытается зажать раны, истекающие кровью, жизнью. В попытке дотянуться до меня падает с постели, кровь хлещет из глубоких ран. И я чувствую этот металлический вкус отмщения на своих губах. Словно очарованная, смотрю, как жизнь быстро покидает молодое тело – он ведь не на много старше меня… Руфус смотрит на меня последние секунды, как будто до сих пор удивлен тем, что я и смерть посмели помешать его планам. А внутри меня… тепло. Разливается горячей волной радости – я, глядя трибуну в глаза, целую рукоять окровавленного ножа в момент, когда свет гаснет в глазах моей первой жертвы. Остекленевший взгляд трибуна прошивает меня ледяным острием, и это приводит в чувство. Понимаю, что до этого момента практически не чувствовала своего тела, а сейчас колени подгибаются, а воздуха катастрофически не хватает. – Вы выживете, чего бы это ни стоило, – мои губы, как чужие, произносят слова отца, а мои руки мне не принадлежат, когда я повязываю цепочку на талию. Когда вытираю простыней уже высыхающую на лезвии кровь. Когда закрепляю нож на бедре и прикрываю длинной юбкой цвета чуть бледнее, чем лужа у моих ног. Дико оглядываюсь вокруг – в тишине просторной комнаты осталась лишь я. И мне надо срочно уходить… Понимание, что я сделала, накрывает с такой силой, что кружится голова – эйфория, радость, паника, невыносимо душно – хочется убежать… Пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы незаметно уйти, и открываю дверь из комнаты… одни Боги знают, как у меня получается не закричать, когда я вижу фигуру прямо перед собой. Сердце стучит до боли сильно, а Сифакс уже увидел окровавленное тело за моей спиной и заметил мой мечущийся взгляд. – Ты все же сделала это… – констатирует он. – Дальше по коридору – дверь. Пошли, быстро! Мы не успеваем сделать даже шага, когда из-за ближайшего поворота на нас выходит… Сенатор Руфус. Понимаю, что задержала дыхание, лишь когда легкие судорожно сжимаются от недостатка кислорода, а Сенатор в полнейшем ужасе смотрит на распростертое на полу тело своего сына. – Юпитер всемогущий! – он кидается в комнату, но на пол пути понимает, что опоздал, и идет на меня, готовый растерзать собственными руками. У меня перед глазами вся жизнь проносится, и я понимаю – все. Это конец моего пути, на который я едва ступила. Но это придает мне сил – я приподнимаю подбородок и поджимаю губы, готовая сполна ответить за то, что свершила месть, и скрывать свои мотивы я не стану. Хоть они будут стоить мне жизни…