Каким мы это знаем / As We Know It

— Вот, — с трудом выговорил Дин, вздымая полупустую бутылку пятисотдолларового виски. — Вот почему мы спасли этот грёбаный мир. У Сэма на лице была нетвёрдая ухмылка; он забросил себе в глотку выпивку, только что налитую братом в его стопку. — А я-то думал, это всё ради общечеловеческого блага — Не-а, — Дин категорически помотал головой. — Общечеловеческое — нахуй! — И общеженское [1], — сказал Сэм, поводя пальцем из стороны в сторону в стремлении быть справедливым и гендерно-толерантным. — Общеженское нахуй тоже. Дин выдал ему подзатыльник. — Я что, ничему тебя не научил, Сэмми? Общечеловеческое можно и нахуй, но с общеженским –заниматься любовью надо! Немного уважения к леди, понял? — Леди? — уточнил Сэм. — Ты про тех леди? Дин кинул взгляд через плечо на Эллен и Джо, вырубившихся у Бобби на диванчике. Джо свернулась рядом с матерью, пристроив свою светловолосую голову под её подбородком, и Сэму было видно, как она пускает слюнку на фланелевую клетчатую рубашку Эллен. — Да, — внезапно мягким и чуть благоговейным тоном сказал Дин. — Про этих леди. Сэм сглотнул. У него сдавило в груди, и в горле встал комок; но, к счастью, Бобби его спас, особо густо всхрапнув и оттого завалившись на стол. Издав влажный смешок, Сэм качнул головой и протянул руку, чтобы вытащить из-под физиономии Бобби ложку, врезающуюся тому в щёку. — Мы всех их перепили, — сообщил Дин изумлённым тоном. — Боже, Сэм, ты можешь в такое, блядь, поверить? — Ты в выпивке крепче всех, Дин, — с яростной убежденностью сказал Сэм. — Крепче всех, кого я встречал в этом чёртовом мире. — Ты тоже в этом неплох, — сказал Дин, попытавшись чокнуться своей стопкой об Сэмову. Сэм отрицательно помотал головой. — Нет-нет, я... иногда я просто в хлам и... иногда я блюю, иногда, когда я напьюсь больше, чем хочу, я... иногда делаю то, чего не хочу делать... ну, то есть... я имею в виду, что я действительно хочу это не делать, но слишком поздно это не делать; ничего уже не вернуть, и... — Чувак, — Дин внезапно обнял рукой Сэма за голову и слегка потряс. — Мы все иногда блюём. Такова жизнь. — А ты — нет, — с упрёком сказал Сэм, — ты вот, блин, никогда не блюёшь, и... и ты всегда понимаешь, когда... когда я перебираю. Ты всегда знаешь, когда я собираюсь блевануть, и.... а я вечно, блядь, тебя не слушаю, и ты... и сейчас... сейчас вот... — Что — сейчас? — требовательно спросил Дин. — Сейчас тебя определённо не тянет блевать, Сэм. — Но... — Так, заткнись. Давай. Заткнись уже. — Дин... Дин встал резко, оттолкнулся от стола — Сэм вздрогнул от неожиданности и уставился на брата. — Пошли на улицу, — сказал Дин, тыкая пальцем в сторону двери. — На улицу, сучка, быстренько. Сэм послушно потащился вслед за братом. Они спустились с крыльца Бобби и пошли по заросшему травой двору, пытаясь не слишком шататься и не задевать ржавые обломки автомобилей. — Погляди, — велел Дин, обводя рукой окрестности. — Смотри, Сэм. Сэм стал смотреть. Небо — огромное, бездонное; тысячи звёзд на нём, горящих светло и ярко над землями Южной Дакоты. Великодушный свет полной луны делал разбитые машины на свалке сияющими драгоценностями, вдавленными в жирную грязь. — Смотри, — повторил Дин, указывая на высокую траву прерии, переливающуюся под нежным весенним ветром. Он показал на тонкую полоску света, всплывающую на горизонте: солнце, что ещё не вынырнуло оттуда. Тысячи цикад в траве звенели одновременно, радостно, беспрерывно — звук жизни. — Да, — сказал Сэм, больше ничего высказать не осилив. — Да. — И мне уже плевать, ясно? — сказал Дин. Голос у него был ликующе-усталый и абсолютно пьяный. — Мне всё равно. Может, это и так — Сэм не знал. Не знал, можно ли этому верить; не знал, хочет ли он попробовать верить этому. Но сейчас — сейчас он думал, что этому верит Дин. Дин верит в это на самом деле. И то, что Дин верит в такое — этого Сэму достаточно. Они вернулись в дом, и Дин разлил виски им по стопкам. — Лехаим! — у Дина на глазах были слёзы. — Мазал Тов! Бон аппетит! Они чокнулись — для Сэма это словно колокольчики зазвенели; чистым, нежным, честным звоном. Звоном нового дня.