Чаша сладкого вина

В чаше сладкого вина отражается улыбка бледной луны. Но так легко разогнать отражение легким движением пальцев, даже дыханием. Лепестки глицинии скользят по поверхности бесшумно, оставляя после себя бесконечно расходящиеся круги. Чарки пусты наполовину. Пить им не совсем положено. Не лучшая забава для тех, кто в любой момент должен быть в трезвом уме и здравом теле, чтобы «убить всех злых демонов», как гласит гравировка на каждом без исключения клинке. Но Сабито все равно. Ему плевать на правила, потому что он упрямый рыжий лис, с извечной хитрой улыбкой. Не иначе, как дикий Кицунэ, которого не укротить, не связать цепью правил и обязательств. Если сам не захочет, конечно. А он и не захочет — будет медленно потягивать сладкий алкоголь, иногда жмурясь от горечи на кончике языка, которая переходит в приторную сладость. Будет хвалить сливовый аромат вина и его прозрачный цвет, который, кажется, отливает серебряным. В конце концов, кто указ Столпу Воды? Никто. Даже Томиока Гию. Тот самый Гию, который таскается за ним хвостиком сколько помнит себя. От самых начал его новой жизни, до дня, когда к его Сабито все начали обращаться не иначе, как «Хашира-сама». Гию, который всегда смотрит с подозрением на бутыль, полную пряного алкоголя, всем своим видом показывая, что он такой весь правильный, и уговоры точно не заставят его пить сию отраву. По крайней мере такой вид он напускает на себя первое время, пока из глиняного сосуда журчащей лентой льется вино. Хмурится, кривя губы, но это все не больше, чем неумелая игра. Стоит поднести к его носу чарку — меняется в лице, смущенно принимая сей дар. Может быть, потому что сам порой любит расслабиться и насладиться теплым напитком. Или, потому что взгляд Сабито и его усмешка не оставляют выбора. Нельзя не подчиниться этому взору, который мешает в себе насмешливую, снисходительную ухмылку и тихое повеление, по-своему нежное. Ты пьешь, просто потому что в этот миг чужие руки касаются твоих запястий, поглаживая почти невесомо, оставляя следы тепла. А глаза цвета сухих фиалок все так же наблюдают за каждым глотком. Наблюдают пристально, до дрожи во всем теле. Должно быть, так чувствует себя загнанная жертва, у которой выбора нет, есть только желание подчиниться сильному. Сладкое, приятное чувство: трепет и предвкушение чего-то большего. Они пьют немного (или уже много, трудно понять), просто чтобы почувствовать летучий туман в голове, который разгонит мысли. Каждодневные, тусклые думы хочется заменить на что-то яркое, легкое и клубящееся, подобно веренице отцветших цветов сакуры на ветру. В голове пусто, а в комнате пахнет сливой. Они одни. Гию первый поддается тягучему желанию, что тлеет в груди у обоих. Он обнимает Сабито крепко, утыкаясь носом тому куда-то в плечо. Ему все еще немного неловко так поступать, щеки алеют. Хотя, они вроде уже давно не дети, которым подобное не позволено. Они уже давно могут касаться друг друга как пожелают. И все равно все это ужасно смущает… Но пока он пьян, совсем немного пьян, то может позволить себе быть храбрым. Позволить себе липнуть, как в детстве, пальцами цепляясь за светлую ткань юкаты. Почему-то именно в такие моменты вспоминается их финальный отбор, который мог бы стать последним. Последним для Сабито, который мог не выжить из-за своей доброты и глупости. Последним и для Гию, который просто не смог бы жить, потеряй он самого дорогого человека. Он просто бы не смог остаться в одиночестве. — Опять думаешь о чем-то дурацком? — голос у Сабито немного хриплый, в нем всегда слышится насмешка. Бархатный и низкий, пробирает до костей, так что иглы впиваются под кожу, а по позвонкам разливается холод, когда так близко слышишь чужой шепот. Гию неописуемо хорошо просто оттого, что он может вслушиваться в каждое слово. — Вовсе нет, — не желая выдать легкой струящейся обиды, отвечает почти беззвучно юноша, носом проводя по изгибу чужой шеи, так, что можно почувствовать тепло чужого тела. Это же вовсе не глупости. Очередной смешок улетает в сумрак светлой ночи. Сабито не нужны оправдания, он и так прекрасно понимает, что на уме у его наивного мальчишки, который сейчас, словно бы беззащитный котенок, льнет и ластится под руки. Томиока утыкается ему в шею около ключиц, и чужое дыхание немного щекочет. Но от такого жеста по телу разливается тепло. — Разве? — издевка капает с губ нектаром, когда Хашира берет лицо Гию в свои ладони, пальцами поглаживая кожу. Они оба знают, что будет дальше, что после всех слов останутся лишь касания и надрывные вздохи. Глупо творить подобное в Домах Глициний, но у них слишком мало времени в этой жизни, чтобы насладиться друг другом. — И о чем же ты тогда думаешь? — приблизившись к чужим тонким губам, почти касаясь их собственными, тянет Сабито. Жадным, хищным взглядом пожирая. Ему хочется так многого. Хочется всего Гию, без остатка и условностей: заставить его дрожать от наслаждения и скулить в голос от удовольствия. Но им, увы, доступны лишь хрупкая тишина за закрытыми ставнями дверей, которую нельзя нарушить. — О тебе, — на выдохе отвечает Томиока, смотря с неясным, мутным обожанием в чужие глаза. Хмель дымкой окутывает, заставляет быть немного больше собой, испаряя прежнюю сдержанность. Гию уже не чувствует ничего — не чувствует мира вокруг. Только мягкое пламя внутри, которое полнится искрами, разгорается все сильнее. Рядом с Сабито он пылает, рядом с Сабито он живет. Они вместе — и что может быть слаще и томительней? Лис и его любимый. Но самое прекрасное, самое любимое, что сейчас между ними нет ничего, кроме желания, от которого сводит пальцы. Слова на этом кончаются, растворяются в темноте. Теперь только тела могут говорить, и они куда больше и честнее расскажут о том, что теплится в груди, где-то под клеткой ребер. Сабито целует жадно, языком проникая все глубже в приоткрытый рот. Он наконец поймал свою милую жертву, так что теперь не отпустит. Он слишком долго ждал — миссия явно затянулась, и уже почти неделю они могли лишь держаться за руки, сжимая ладони до побелевших пальцев, боясь отпустить. Но этого было мало, что иногда хотелось выть. Гию только что-то сдавленно шипит в поцелуй, руками быстро и цепко обнимая сильные плечи. Воздух выбивает из легких, как от хорошего удара. Только от этого сейчас безумно приятно. Мука становится изысканным удовольствием. Чужой язык скользит во рту, заставляя мелко дрожать. Хочется просто подчиняться, делать только то, что захочет Сабито, ведь его удовольствие все, чего жаждет Томиока. Чужое удовольствие — то, что заставляет самого подрагивать в истоме, зная, что Хашира никогда не оставит без «благодарности» за покорность. Будет тихо признаваться в любви, прижимая к себе так крепко, что ребра затрещат, почти ломаясь. Так что кожа к коже почувствуешь чужое сердцебиение, настолько они будут близко. Куда ближе, чем дозволено быть людям. Разве это не то, ради чего Гию вообще живет? Моменты, когда они могут забыться друг в друге, утонуть в этой близости, которая накатывает волной, топя в себе. А потом наступает штиль — и весь мир растворится для них двоих, останутся лишь чувства. Томиока не сразу понимает, что у него свело легкие, ему до дрожи больно и нечем дышать — поцелуй такой долгий и глубокий, что даже больно. Гию хочет освободиться и вздохнуть, но в ответ Сабито хватает иссиня-черные волосы на чужом затылке, пальцами ловко распуская ленту, прижимая к себе и все так же целуя, покусывая чужие губы, проводя языком по деснам. Ему все равно, ему плевать на чужие тихие желания, потому что он сейчас так голоден и алчен до этого тела. Поймал и не отпустит, не позволит даже на миг отстраниться, пока сам не задохнется в поцелуях и ласках. Почему-то подобная грубость возбуждает обоих. Гию слабо извивается, стягивая с плеч Столпа ткань, наслаждаясь теплом кожи под ладонями. Позволяет себе немного царапаться, ногтями впиваясь в лопатки. Следов не оставляет, но если быть честным, то очень хочется, так что подгибаются пальцы на ногах. Оставить бы метку, сказать, что «это мое». «Мое, навсегда». Когда наконец Сабито отстраняется, меж их губ блестит тонкая нить слюны. Тяжело и рвано дыша, так, что изо рта рвется белесый пар, Хашира улыбается. Коротко, только уголками губ, но все же улыбается, видя, что Томиока уже готов был бы в голос стонать, если бы только было позволено. Такая ничтожная ласка заставляет его таять, полностью отдаваясь страсти, которая медленно убивает, выворачивая все внутри. Если наслаждение слишком острое, оно становится похоже на приторную боль. — Как мило, — насмешка Сабито горит на его губах. Она немного неровная и кривая, потому что щека со шрамом до сих пор саднит — не улыбнешься толком. Но даже так — это все еще та улыбка, которая заставляет его любовника в беспамятстве млеть, всем телом прильнув теснее. Гию подается вперед, пытаясь вновь поцеловать. Но, конечно, не успевает. Его валят на татами, так что глухой удар о пол опаляет спину. Не успеваешь даже возмутиться, ведь Сабито быстро нависает сверху. Его волосы, что отливают персиковой медью, свисают непослушными прядями. Юката сползла с плеч окончательно, так что можно позволить себе насладиться чужим телом. Красивым до безумия. Истерзанным тысячью шрамов, которые горят на коже темными рубцами. Томиоке нравится каждая из таких меток, он готов покрывать их короткими, отрывистыми поцелуями в беспамятстве и бреду. Но все же среди всех этих шрамов самый любимый, самый нужный тот, что на щеке. Это как доказательство того, что когда-то Сабито выжил. Выжил и остался рядом с Гию, обещая защищать. Пальцы сами тянутся к лицу напротив, легко поглаживая, самыми кончиками. Кожа грубая, за года побурела. Сабито немного жмурится, когда подушечки чужих пальцев ведут тонкую линию от скулы до губ. Он уже привык, что у его любимого есть свои пристрастия, которые ему не понять. Гию обожает касаться широкого рубца на лице, целовать его до одури. Говорит, что эта уродливая отметина красива. Одними губами Томиока шепчет это и сейчас, пальцами выводя линию уже от щеки к шее, так что становится немного щекотно. И жарко. Не только Гию так падок на простую ласку, от которой так и веет непреодолимым желанием. В разговоре без слов даже такие короткие прикосновения звучат как «хочу тебя», «дай мне себя», «возьми меня». Сабито одним рваным движением стаскивает мягкую ткань чужих одежд. Ему не хочется медлить, ведя неторопливую игру, что распаляет, постепенно доводя до исступления. У них нет времени, на подобное, но что хуже — у Сабито нет терпения. Припадая к чужой шее, покрывает короткими, влажными поцелуями бледную кожу, что усеяна веточками полупрозрачных вен. Каждое мазанное касание губ, словно попытка поймать бешеный пульс Гию, который выгибается под ним, прижимаясь так близко, что трудно дышать. Сдавленные, короткие стоны наполняют комнатку в шесть татами. От изгиба шеи, Сабито ведет языком к ключицам, покусывая кожу между выступающих косточек, вереницей поцелуев-укусов спускаясь еще ниже — к груди. Прикусывает вершины затвердевших сосков, иногда облизывая. Томиока в ответ может лишь закусывать губы до алеющих ранок, откидывая голову. Собственный голос подводит, ему трудно быть тихим, когда с ним творят подобное. Каждое прикосновение, даже самое легкое и едва ощутимое, заставляет дрожать. Возбуждение топит в себе, и внизу живота уже давно тянет и горит. Жгучий жар растекается по венам и нервам, сменяясь потоками липкого холода. Гию не помнит себя, теряется в омуте рваных стонов. Сладкие вздохи вьются плетями, и желание быть едиными заставляет сплетаться крепко. Возбуждение отзывается чем-то вязким, как мед, и в то же время колким и нестерпимым. Гию выгибается в пояснице, так сильно что ломит. Для него это пытка — терпеть в тишине, не смея даже всхлипнуть лишний раз. Сабито об этом знает прекрасно. Потому что сам уже сгорел от всех чувств, что растерзали грудь. Рычит тихо, как дикий зверь, и горячий воздух режет глотку. Нет времени, нет терпения — у них ничего нет, только бездна вожделения друг к другу. Ладонь Хаширы ложится на чужой живот, поглаживая. Горячая кожа немного влажная от пота. Проведя ниже, касается головки чужого члена. Невесомо, лишь поглаживая и растирая кончиками пальцев липкую смазку. Такой твердый… Томиока вновь стонет, все еще тихо, но протяжно и на сбитом выдохе, утыкаясь в чужое плечо, пытаясь не шуметь. Пытка, что приходится молчать, тем более, когда рукой Сабито крепко обхватывает его член, чуть сжимая, начиная почти сразу так быстро двигать кистью. В глазах светлые пятна и темнота превращаются в единую мозаику. — Я люблю тебя, — Гию уже не понимает, сам ли он шепчет это в темноту, или просто голос в голове повторяет одну единственную фразу. Должно быть, все же говорит вслух, рвано и неразборчиво, но все же говорит. Потому что потом Сабито тоже что-то отвечает, но слов не разобрать. Томиока уверен, что это теплое и вечное «Я тоже люблю». Еще пару движений, и Сабито отнимает руку. Все так же не изменяя себе, ухмыляется. Дикая страсть для него как очередная охота, а лисы ведь так любят играть со своими жертвами, не правда ли? Ему нравятся короткие издевки, на них время он находит всегда. Когда собственная ладонь отпускает член юноши, Гию сжимает челюсти, так что скулы белеют, потому что ему мало. Так чертовски мало, что все тело пульсирует и бьется в агонии, когда такие необходимые прикосновения пропадают в холоде ночи. Но это все ненадолго. Лишь ради обиженного вздоха Гию, когда тот только и пытается, что руками сдавить чужие плечи так, что кости скрипят. Хашира выдыхает, выпуская воздух и на миг предаваясь неге, растворяясь в тепле их тел. Неудовлетворение, что скрутило живот, отступает. Но быстро возвращается и бьет с новой силой так, что подкашиваются колени, а кончики пальцев немеют. Поэтому Сабито быстро закидывает чужие ноги на свои плечи, обхватывая бедра юноши руками. Пальцы на коже сжимает с силой, так что у Томиоки вновь не выходит сдержать всхлип. У них есть обещание — никаких меток, никаких следов. Гию всегда соблюдает это правило, но вот Хашира Воды слишком упрям и своенравен. На чужих бедрах утром расцветут лиловые синяки, мелкие, похожие на бутоны темной камелии. По спине бегут мелкие мурашки, приятная тяжесть заставляет выгнуться. Гию под ним подается бедрами вперед, умоляя беззвучно о большем. Сабито прикрывает глаза, все еще пытаясь выровнять свое дыхание хотя бы немного. Но тщетно, сейчас из груди рвутся хрипы, сиплые и немного надрывные. Томиока вскрикивает, когда Сабито резко входит. Дорожки слез обжигают щеки, а тело пронзает болезненная судорога. Это лишь поначалу, это лишь на пару мгновений, пока тело не привыкнет к горячей плоти внутри. Небольшая цена за наслаждение, что позже окутает их обоих. После пары сильных толчков, приходят совершенно другие ощущения, расцветающие чем-то горячим внутри. Гию задыхается, он забывает, как дышать, только и может что стонать, все еще тихо, почти неслышно. Боль бывает приятной, хотя трудно объяснить все те чувства, что сейчас оплетают тело лентами, просачиваясь под кожу, заставляя кипеть кровь. Темп Сабито становится все быстрее, ведь он так уже терпел, попросту не мог завладеть желанным телом, так что сейчас он жаждет только одного — чтобы его ничто не сдерживало. Остается лишь пытаться поймать чужой бешеный темп, двигая бедрами в такт. Над ухом слышен чужой низкий рык, и от этого в позвоночник словно впивается сталь. Сабито такой дикий в такие моменты, что в голове только мысли о том, как сильно Томиока его хочет. Хочет внутри себя. Стылое дерево натирает кожу на спине, а руки Гию все так же цепляются за чужую шею. Движения Сабито становятся рваными, но он входит глубже — так что даже уже стонать нет сил, нет воздуха. По губе струится алая полоска крови. Шуметь им запрещено, а как еще сдержать себя? Только лишь укусами. Многие иногда с улыбкой замечают, что у Хаширы и его спутника губы всегда украшенны ранками. Первым кончает Сабито, изливаясь семенем внутри, и с его губ тоже слетают еле слышные стоны. Он скидывает чужие ноги, дыша тяжело и влажно. Падает рядом с Гию, который тоже кончает, правда не без помощи рук. Проводит пару раз по собственному члену, но этого хватает с лихвой для разрядки. Пачкает пальцы в сперме. В голове у обоих только звенящая пустота и отголоски оргазма. Сабито первый протягивает руки, утаскивая к себе Гию. Обнимает руками и ногами. Путается в валяющихся подаль юкатах. Прижимает к груди, целует беспорядочно темные волосы, улыбается довольно и хитро, как только могут улыбаться Кицунэ. Сладость и тепло струятся по телу. Он чувствует, как Томиока все еще не может отдышаться, но все равно жмется теснее. Они вместе, они наслаждаются тем малым, что у них есть. И они счастливы. В детстве они тоже так часто валялись в обнимку, не смея покинуть друг друга, вслушиваясь в их общее биение сердца. Утекло много времени, пролетел ни один год. Но мало что поменялось. Они все так же не могут друг без друга, стали лишь взрослее и ближе. Неловкие поцелуи и сплетение рук стали тем большим, что люди называли любовью. Все остальное — такое же. Гию все так же улыбается рассеяно, поднимая голову, целуя легко и коротко уголки чужих губ. Сабито жмурится и краснеет, словно бы ему такая нежность вовсе не нравится, словно он для такого слишком взрослый. Все, конечно, ложь. Целая ночь дана им для таких трепетных ласк, для хриплых признаний. Целая жизнь дана им для того, чтобы делить ее на двоих. В чаше сладкого вина отражается улыбка бледной луны. Недопитые чарки стоят у края террасы. По ним скользит лунный луч, проникая в комнату в шесть татами. Он вырисовывает смешные узоры на их телах.