Одним из многочисленных способов самопоглаживания современного обывателя является обращение к квази-прогрессистскому представлению о прошлом как о неких темных веках, жители которых были сплошь злобными ограниченными грязными дикарями [1]. Нужна эта картинка для того, чтобы удовлетворенно прийти к выводу о том, что, может, ты и сам далеко не Венец Творения, и живешь не в самом совершенном обществе, но твои предки всяко были глупее и хуже тебя, а поскольку всё познается в сравнении, то можно получить удовольствия от чувства (относительного) превосходства.
В литературе данная тенденция представлена, например, авторами а-ля Мартин, пишущими про псевдосредневековый сеттинг в духе имитативного реализма aka «кровь-кишки-распидорасило» / «навозные века». Для Мартина, правда, подобное самопоглаживание ключевой роли не играет, а гораздо важнее зашибать деньгу на выпуске книг, так что он вовсю разбавляет всё это добро фансервирсом (сиськи, драконы, зомбаки и т.д. и т.п.), но позиционирование в духе «вот у Толкина была лакировка действительности, у меня суровая правда жЫзни» у него и его единомышленников прет вовсю [2].
Почему я называю такой реализм имитативным? На то две причины. Во-первых, он показывает негативные стороны реального Средневековья (феодальный произвол, фанатизм и мракобесие, плохие жизненные условия, униженное положение женщин), ещё и сильно гипертрофируя их, но при этом не показывает позитивных (становление научной картины мира, внедрение новых технологий, борьба простонародья за свои права). Про современный мир можно написать такую же одностороннюю чернуху – собственно, разного рода антиутопии, гипертрофирующие его тенденции, этим и занимаются.
Во-вторых, декларируя реализм «как в истории», авторы такого рода вовсю тащат в Средневековье черты совсем иных эпох. Я, так уж быть, не буду лишний раз склонять Бэккера с его космическими некропедозоофилами, но возьмем того же Мартина – в свой Вестерос, ориентирующийся вроде бы на европейское Средневековье, он засунул аналог современных спецслужб, религиозную толерантность, работающие абортивные средства, низкий уровень религиозности, армии в десятки тысяч воинов - это я даже не беру откровенный сон разума типа ордена всемогущих наемных убийц.
И сейчас настало время поговорить о советском аналоге мартиновщины – произведении братьев Стругацких «Трудно быть Богом». Несмотря на стилистическую разницу – упор делается не на интригах, смертоубийстве и разврате, а на идеологической мозгомойке – message тот же, причем выраженный даже более откровенно. Нам показывают мир, срисованный со Средневековья (обычно его называют Арканаром – по названию страны, где происходит действие), в формате карикатурных «навозных веков», где злые злодеи злобно злодействуют ради зла, гнобя почем зря носителей «разумного, доброго, вечного» - «грамотеев» сиречь местных интеллектуалов:
«Исчезли из города уличные певцы, рассказчики, плясуны, акробаты <...> внезапно и необъяснимо был закрыт порт <...> были разгромлены и сожжены „возмущенным народом“ все лавочки, торгующие раритетами, — единственные места в королевстве, где можно было купить или взять на время книги <...> Сотни и тысячи людей объявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог. Голых, вверх ногами… Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными звериными мордами…»
Зачем они их гнобят – решительно непонятно. В реальной средневековой Европе интеллектуалы были нарасхват – и не потому, что все были такие передовые и просвещенные, а как раз вследствие дефицита образованных людей. Проблемы у них могли начаться или в случае конфликта с влиятельным покровителем (см. историю Абеляра, не пожелавшего жениться на совращенной им племяннице Фульбера Элоизе и потому лишившегося гениталий), или в случае оппозиции религиозной догматике. Но религия в Арканаре – отдельная тема, а пока зафиксируем, что движение «серых», преследующее «грамотеев», мягко говоря, нерелигиозно[3].
Мало того, Стругацкие ещё и наводнили книгу топорными отсылками к современности – бойцы «серых», осуществляющие охоту на «грамотеев», именуются «штурмовиками», а главный герой (резидент Земли Антон, внедренный под именем дона Руматы Эсторского) считает их движение «фашистским». Таким же несомненным анахронизмом является и «Патриотическая школа». Главный злодей, до поры возглавляющий «серых» и поначалу выступающий как типовой злой канцлер при типовом же глупом короле – дон Рэба (в первоначальной версии его, кстати, звали Рэбией) – часть отловленных «грамотеев» заключает в своего рода «шарашки», где те работают на него. В общем, чувствуется, что помимо стереотипно-«марктвеновского» взгляда на Средневековье[4] над авторами довлели и актуальные проблемы, которые они опрокидывали в (вымышленное) прошлое.
Впрочем, таких анахронизмов, на самом деле, хватает и без всякой авторской идеологии. Тут тебе и «профессиональный революционер» Арата Красивый (он же Арата Горбатый)[5], поднимающий крестьянские восстания то в одной, то в другой стране, и вполне современного типа ОПГ Ваги Колесо[6], и в Империи, формальным вассалом которой является Арканар, судя по всему, уровень веротерпимости просто зашкаливает – в ней «три официальные церкви», которыми оный Вага был проклят «за неумеренную гордыню, ибо называл себя младшим братом царствующих особ».
События произведения разворачиваются вокруг многослойного переворота – сперва дон Рэба руками «серых» свергает королевскую власть (Интересно, а как «серые» собирались править без короля[7] и аристократии? Никакого проекта переустройства общества у них нет), а затем, пользуясь хаосом, организованным воспользовавшимися переворотом уголовниками Ваги Колеса, вводит в Арканар армию теократического Святого Ордена («черных»), которая вырезает уже «серых», оккупирует страну и объявляет её провинцией Ордена, наместником которой становится всё тот же Рэба.
Сама эта операция вызывает ряд вопросов. Например, как Ордену удалось незаметно вторгнуться в Арканар? В Средневековье сбор армии требовал немалого времени и скрыть его было невозможно: в лучшем случае можно было дезинформировать врага о истинной цели своих военных мероприятий - скажем, арагонский король Педро III, готовя высадку на Сицилию, убедил её короля Карла Анжуйского, что его войско отправляется в Африку для войны с мусульманами. Ещё больше вопросов вызывает тот факт, что Орден сумел моментально оккупировать владения арканарского феодала Пампа дон Бау, предки которого ранее успешно отбивали нападения на свои владения арканарских монархов[8].
Сам Святой Орден тоже клише на клише – в их владениях после некой «Барканской резни» не осталось ни одного грамотного (ну и все ученые у Стругацких, разумеется, светские люди – в отличии от реальной средневековой Европы). Правда, почему-то после оккупации Арканара орденские чиновники… зачитывают арканарским дворянам постановления. Стругацкие что, издеваются над читателем? Вообще Святой Орден у них – сплошная загадка. Скажем, как он связан с вышеупомянутыми тремя официальными религиями Империи, интересы какой из них он представляет? А с упомянутыми в самом начале книги «монахами – охотниками за рабами» (Ну в самом деле, что делать злым попам? За рабами охотиться!)?
Вообще арканарская религия какая-то невнятная. Науками, как уже упоминалось, её жрецы (в отличии от что язычников, что монотеистов реального мира) не занимаются. По имени объект поклонения нигде не называется, хотя всякая религия поклоняется не абстрактному «Богу», а конкретному персонажу (Яхве, Ахурамазде, Вишну, Виракоче-Пачакамаку). Первое, что вспоминает про богов Арата Горбатый – что у богов есть молнии, которыми они могут убивать врагов (образ скорее языческий). В разговоре с Антоном-Руматой другой земной резидент, дон Кондор, вспоминает сюжет о боге (не пророке или человеческом воплощении божества), вышедшем из Ируканских болот – тоже образ в духе вполне языческого антропоморфизма.
Правда, тут можно вспомнить упоминавшиеся сожжения ведьм в Эсторе и меметичную фразу «…И бог, наш создатель, сказал: «Прокляну». И проклял…», но ни концепция божественного проклятия, ни охота на ведьм не являются специфическим атрибутом именно авраамических религий. Вот утверждение Руматы в беседе с Вагой Колесо, что он по обету за исцеление от черного мора обещал основать в Эсторе университет, больше напоминает реалии христианского мира с его щедрыми дарениями Церкви (хотя сам обет как явление знали ещё язычники), но мирянин, тем более – частное лицо, основывающее университет, в нем выглядел бы очевидным нонсенсом.
Ну ладно, предположим, изображение церкви у Стругацких ещё можно списать на советские антирелигиозные закидоны – хотя общество и социальные движения Арканара в официальную пятичленку никак не вписываются. Но в отличии от советской исторической концепции, важную роль в которой играла классовая борьба, главный герой Стругацких, репрезентирующий авторскую позицию, в защиту народом своих прав не особо верит – не только применительно к крестьянским повстанцам Араты (в советской историографии крестьянские движения тоже считались «исторически обреченными»), но и применительно к горожанам[9].
Собственно, основная мысль произведения в повествовании проговаривается прямым текстом: “Мы все чаще ловим себя на мысли: «Да полно, люди ли это? Неужели они способны стать людьми, хотя бы со временем?»”, причем если в западных «навозновековых» произведениях носитель современной морали в лице читателя присутствует лишь косвенно, то у Стругацких прямо вводится персонаж, являющийся носителем морали «общества будущего» (реально – современной Стругацким интеллигентской тусовки), от лица которого демонстрируется ущербность цивилизации (утрированно-декоративного, перенесенного на другую планету) прошлого.
Отдельная тема – это образ главного антагониста, дона Рэбы, беспринципного негодяя, готового предать кого угодно и вступить в союз с кем угодно (хоть с уголовниками Ваги Колесо, хоть со Святым Орденом) и служащего лишь своему болезненному честолюбию. Сей трафаретный негодяй до боли напоминает образ Генриха Гиза - главного антагониста пропагандистской антикатолической пьесы английского драматурга Кристофера Марло «Парижская резня», посвященной Варфоломеевской ночи. В уста Гиза автор там вкладывает монолог следующего содержания:
Ну, Гиз, дай волю вихрю тайных мыслей.
Пусть вздует он огонь неугасимый,
Который можно потушить лишь кровью.
Всегда предполагал я, ныне знаю,
Что дерзость - путь наикратчайший к счастью
И что решимость - оправданье цели.
Я не хочу тех заурядных благ,
Каких любой мужлан добиться может,
Гонясь за ними, славы не стяжаешь.
Но знай я, что французскую корону
Найду на высочайшей пирамиде,
Туда б я иль дополз, срывая ногти,
Или взлетел на крыльях честолюбья,
Хотя бы рисковал свалиться в ад.
Затем я и не знаю сна ночами,
Хоть все кругом меня считают спящим;
Затем себя мараю низкой лестью;
Затем служу, обуздывая гордость,
Как родственник покорный, королю;
Затем рассудком, сердцем и мечом
Ищу, приемлю и осуществляю
Решенья, задевающие всех
И не понятные ни для кого;
Затем из персти был я создан небом;
Затем земля меня покорно носит,
Меня, который иль венец добудет
Иль погрузит ее в пучину смут;
Затем король испанский шлет мне груды
Индийских слитков золотых, а я
Французские экю из них чеканю;
Затем так щедро сыплет на меня
Дождь отпущений и субсидий папа,
Чем веру помогает сделать он
Оружием в моей борьбе за трон.
О, diabole! При чем здесь вера? Тьфу!
Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,
Что может быть порукой и основой
Великих планов столь пустое слово.
Король бессилен. Жажда наслаждений,
Которыми себя он истощает,
Погубит королевство, если я
Не починю того, что он разрушил.
Я, как ребенком малым, им верчу,
Страной он лишь по видимости правит:
Зло я творю, молва его бесславит.
Чтоб угодить мне, королева-мать
Пожертвовать всей Францией согласна.
Она опустошит казну тайком,
Чтоб недостатка я не знал ни в чем.
За мной - пятьсот парижских конгрегаций:
Монастырей, коллегий и аббатств,
И тридцать тысяч их сочленов буйных,
Да тысяча католиков-студентов,
А может быть, и больше; мне известно,
Что есть одна обитель, где живет
Пять сотен жирных францисканцев сразу,
И замыслам моим вся эта сила
Служить покорно будет до конца.
Итак, раз у тебя все карты, Гиз,
Раз ты их можешь тасовать, как хочешь,
Не сомневайся, что займешь престол,
Каким бы ты путем к нему ни шел.
По сути, у Стругацких даже фабула напоминает фабулу Марло – некий гнусный властолюбец[10], манипулирующий ничтожным монархом, чтобы истребить лучших людей страны (у англичанина Марло это протестанты-гугеноты, у интеллигента Стругацкого – «грамотеи»), втайне находясь на содержании у иностранной державы (у Марло это Испания и Папа, у Стругацких – Святой Орден), замышляет узурпировать власть[11]. Надо сказать, что и тема враждебности такого персонажа науке и мыслящим людям у Марло также поднимается – в пьесе Гизу приписывается убийство в ходе Варфоломеевской ночи выдающегося французского ученого Петра Рамуса.
Герцог Анжуйский
Кто это вам попался?
Рец
Королевский
Профессор логики философ Рамус.
Гиз
Убить его.
Рамус
О боже милосердный!
Чем досадил вам Рамус, ваша светлость?
Гиз
Да тем, что по верхам наук скользил
И ни одной не изучил глубоко.
Не ты ли поднял на смех "Органон",
Назвав его собраньем заблуждений?
Любого плоского дихотомиста,
Который к эпитомам сводит все,
Не ты ль считал ученым человеком
И утверждал на этом основанье,
Что вправе он, в Германию уехав,
Казуистически ниспровергать
Все аксиомы мудрых докторов,
Поскольку, ipse dixi, argumentum
Testimonii est inartificiale?
{Основание доказательства не искусно (лат.).}
А я отвечу на посылку эту
Тем, что тебя убью, и доказать
Противное твой nego argumentum
{Я отрицаю твое доказательство (лат.)}
Не сможет. Заколоть его!
Впрочем, у Марло, при всем пропагандистском характере его произведения, убийство Рамуса Гизом сильно более мотивированно – он убивает его за полемику с поддерживаемыми католической Церковью схоластиками-сорбонистами, придерживающимися аристотелистского понимания физики (в реальности, собственно, Рамуса «заказали» враждебные ему профессора Сорбонны). Уничтожение же «грамотеев» Рэбой и «серыми штурмовиками», также как и в Области Святого Ордена в ходе Барканской резни, де-факто не мотивировано – просто «тупое быдло режет умников».
Такое сходство, к слову, неслучайно – даже если Стругацкие не были знакомы с данной пьесой Марло, то они ориентировались на соответствующий период, XVI-XVII века – скажем, первоначальный замысел формулировался следующим образом: «…Повесть о нашем соглядатае на чужой феодальной планете. …Получается остросюжетная штука, может быть и очень веселой, вся в приключениях и хохмах, с пиратами, конкистадорами». «…Существует где-то планета, точная копия Земли, можно с небольшими отклонениями, в эпоху непосредственно перед Великими географическими открытиями. Абсолютизм, веселые пьяные мушкетеры, кардинал, король, мятежные принцы, инквизиция, матросские кабаки, галеоны и фрегаты, красавицы, веревочные лестницы, серенады и пр. <…> Это можно написать весело и интересно, как „Три мушкетера“, только со средневековой мочой и грязью, как там пахли женщины, и в вине была масса дохлых мух».
Ну что тут сказать? Тема мочи и грязи удалась, а вот реалистичное изображение Средневековья, к сожалению – не особо. Да и в плане сюжета, к сожалению, «не фонтан» даже на фоне откровенно пропагандистской пьесы Марло – у него Гиз получился пусть и мерзавцем, но хотя бы харизматичным.
[1] Сразу оговорюсь: я вовсе не отрицаю, что общество прошлого уступало современному в плане социальной мобильности, а его представители были подвержены религиозной истерии, суевериям оккультно-магического толка и прочим неприятным вещам. Тем не менее – не стоит забывать, что именно представители этого общества создали идеи и социальные институты, которые, в процессе своего развития, дали современный социум.
[2] Особенно у Бэккера. См. подробнее здесь - https://ficbook.net/readfic/8679674 .
[3] «– Кого я всегда бил,– продолжал штурмовик, останавливаясь перед ним и разглядывая человека в черном,– так это попов, грамотеев всяких и мастеровщину. Бывало…»
[4] Типичный образчик – «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».
[5] «Это был профессиональный бунтовщик, мститель божьей милостью, в средние века фигура довольно редкая. Таких щук рождает иногда историческая эволюция и запускает в социальные омуты, чтобы не дремали жирные караси, пожирающие придонный планктон… Арата был здесь единственным человеком, к которому Румата не испытывал ни ненависти, ни жалости, и в своих горячечных снах землянина, прожившего пять лет в крови и вони, он часто видел себя именно таким вот Аратой, прошедшим все ады Вселенной и получившим за это высокое право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей…»
[6] «Его звали Вага Колесо, и он был всемогущим, не знающим конкурентов главою всех преступных сил Запроливья – от Питанских болот на западе Ирукана до морских границ торговой республики Соан <…> Он располагал ночной армией общей численностью до десяти тысяч человек, богатством в несколько сотен тысяч золотых, а агентура его проникала в святая святых государственного аппарата».
[7] «Штурмовики тоже с интересом рассматривали Румату. Один из них, с заплывшим глазом, сказал:
– А хорош камушек у дона!
– Камушек будь здоров,– согласился другой.– Королю впору. И обруч литого золота.
– Нынче мы сами короли».
[8] «Ленное право баронов Пампа обходилось Арканарским королям в двенадцать пудов чистого серебра ежегодно, поэтому каждый очередной король, вступив на престол, собирал армию и шел воевать замок Бау, где гнездились бароны. Стены замка были крепки, бароны отважны, каждый поход обходился в тридцать пудов серебра, и после возвращения разбитой армии короли Арканарские вновь и вновь подтверждали ленное право баронов Пампа наряду с другими привилегиями, как-то: ковырять в носу за королевским столом, охотиться к западу от Арканара и называть принцев прямо по имени, без присовокупления титулов и званий».
[9] «– Не знаю,– сказал Румата.– Возможно, и прирезали. Ты лучше вот о чем подумай, кузнец. Ты один как перст, да таких перстов вас в городе тысяч десять.
– Ну? – сказал кузнец. – Вот и думай,– сердито сказал Румата и пошел дальше.
Черта с два он чего-нибудь надумает. Рано ему еще думать. А казалось бы, чего проще: десять тысяч таких молотобойцев, да в ярости, кого хочешь раздавят в лепешку. Но ярости-то у них как раз еще нет. Один страх. Каждый за себя, один бог за всех».
[11] У Стругацких дон Рэба «три года назад <…> вынырнул из каких-то заплесневелых подвалов дворцовой канцелярии, мелкий, незаметный чиновник, угодливый, бледненький, даже какой-то синеватый». У Марло в «Парижской резне» проводится идея, что Гиз сам по себе ничего не может и держится в первую очередь на поддержке Испании и Папского Престола:
Эпернон
Тебе ль по средствам войско содержать?
Ты сам живешь на деньги иностранцев.
Когда б не папа и король испанский,
Вся Франция тебя считала б нищим.
