Cardia

      — Профессор Сарган доволен твоими успехами, Тэорен, — с лёгкой улыбкой сообщил отец, благосклонно глядя на старшего сына. — Сегодня утром я получил от него письмо.       Рен, в свою очередь, опустил глаза и склонил голову в знак благодарности.        — Я стараюсь по мере сил, отец.        — И профессор это отмечает.        — И охота же сидеть весь день над книгами… — пробурчал младший брат Рена, Конор, уныло царапая вилкой почти пустую тарелку. Он редко удостаивался похвал за свои проделки и, похоже, просто завидовал чужому успеху.        — Конор, прекрати, — приказала мать, поморщившись от резких звуков. Мальчик отложил вилку и посмотрел на Рена с укором, будто это он был во всём виноват. Юноша доброжелательно улыбнулся, показывая очаровательные ямочки на щеках, и поднялся с места.        — Большое спасибо за обед. Я могу идти? Нужно успеть на урок.        — Да, Тэорен. Успешных занятий.        — Благодарю, отец. До свидания. — Проходя мимо стула матери, он наклонился и почтительно, но с толикой озорства во взгляде, поднёс к губам её руку. — До свидания, мама.        — До свидания, милый.        — До свидания, милый, — скривившись, передразнил его брат.        — Конор!        — До свидания, мой славный, — весело ответил брату Рен. — Веди себя хорошо.       Мальчик скорчил страдальческую рожицу — за этим последовал очередной выговор, но Рен уже не слушал.       Покинув столовую, он пересёк коридор, вышел в прихожую и остановился у большого зеркала. Нежная улыбка в тот же миг исчезла, уголки рта раздражённо напряглись, скулы покраснели, а в больших тёмно-зелёных глазах появилось ожесточение. Вскинув голову, юноша резким движением отвёл со лба каштановую чёлку и задержал руку в волосах. Кончики пальцев были ледяными и подрагивали. Злобно усмехнувшись отражению, Рен на несколько секунд прикрыл глаза, а когда вновь распахнул веки, из зеркала на него снова смотрел безупречный Тэорен, с его спокойной улыбкой и ясным взглядом — вся муть осела в глубине зрачков, там, куда никто никогда не заглядывал и не пытался заглянуть.       Когда он снимал изумрудный плащ с вешалки, руки уже не дрожали.       День был прохладный, но солнечный, и яркое небо казалось отлитым из цветного стекла. По-прежнему улыбаясь, Рен шёл по улице, приветливо кивая всем знакомым.        — Добрый день, госпожа Элин, — поздоровался он с давней приятельницей матери, которая торопилась куда-то, держа под руку своего рослого, но бестолкового сына. — Как ваше здоровье? Надеюсь, вы окончательно поправились?       Женщина просияла:        — Благодарю, дорогой, мне гораздо лучше!        — Очень рад. Я бы с удовольствием побеседовал с вами, но спешу на урок, прошу извинить, — низко поклонился Рен.        — Разумеется. Удачных занятий! — восторженно отозвалась Элин. Уже проходя мимо, юноша услышал, как она шипит сыну: — Вот с кого тебе нужно брать пример!       Уголки губ Рена на долю мгновения опустились, но никто не мог заметить разницы: со стороны лёгкая улыбка казалась всё такой же безукоризненно доброжелательной.       Задумчиво поглаживая кристально чистый воротник белой рубашки, юноша дошёл до угла улицы, на которой располагался дом очередного профессора, но свернул совсем в другую сторону.       Чем ближе была цель, тем сильнее пальцы сминали воротник, но спохватился Рен только у входа на рынок. Накинув широкий капюшон, он прикрыл глаза, медленно выдохнул через нос и уже без улыбки зашагал дальше.       Здесь, как всегда, было шумно: торговцы зазывали, покупатели спорили и пытались сбить цену, чумазые дети носились между лавками и кричали, попутно стягивая всё, что плохо лежит. Рен привычно скользил в толпе, прячась за чужими широкими спинами и оставаясь практически незамеченным, даже несмотря на богатый наряд.       Вскоре впереди показалась приземистая лавка мясника.        — Подходите! Только свежее мясо! Лучшие куски! — басил высокий плечистый мужик с густой чёрной бородой, указывая на разложенный перед ним товар. Красное, розоватое, в белых прожилках, с вызывающе торчащими косточками, мясо жирно блестело на солнце, привлекая сонных осенних мух.       Прокравшись вдоль стены, Рен оказался за спиной торговца и негромко произнёс:        — Добрый день, Наор.       Вздрогнув, тот слегка повернул голову и подобострастно отозвался:        — Добрый день, господин. Что вам угодно? Опять… насчёт заказа мяса?        — Именно.        — Минутку, господин.       Мясник скрылся в помещении, и его место занял менее голосистый помощник. Рен замер у стены. Губы дрожали, но он поджимал их и таким образом скрывал от себя собственную нервозность.       Ждать пришлось совсем недолго: уже через минуту Наор выглянул из лавки и кивнул ему.        — Пройдёмте, господин.       Внутри было прохладнее, чем снаружи, и гораздо темнее. Скинув капюшон, Рен запустил руку в карман. Увесистый мешочек звякнул о вовремя подставленную грубую ладонь. Наор торопливо поклонился.        — Можете войти, господин.        — Я знаю, — почти по слогам выдохнул юноша и резко мотнул головой в сторону двери. Мужчина попятился и исчез. Плечи Рена медленно опустились.       Он открыл следующую дверь и начал спускаться по крутой узкой лестнице, не касаясь перил. Света было мало, но юноша знал здесь каждую ступеньку. Перед последней дверью он застыл и больно закусил губу; помедлив мгновение, толкнул дверь плечом и вошёл.       В этой комнате разделывали мясо. У стены стоял широкий стол, залитый кровью, на крюках под потолком висели вспоротые туши коров и свиней, а на стене — ножи и тесаки с щербатыми лезвиями. В углу небрежной кучей валялись раздробленные кости. Удушливый запах сразу склеил ноздри, но Рен едва обратил на это внимание: его взгляд был прикован к противоположной стене. Звенящим от напряжения голосом юноша выпалил:        — Ждал меня, животное?       Маленькие грязновато-голубые глаза под низко нависшими бровями смотрели на вошедшего в упор, с привычной тупостью. Губы Рена растянулись в широкой издевательской улыбке.        — Я же знаю, что ждал. В конце концов, твой хозяин получает за это деньги.       Ответом было молчание. Впрочем, другого ожидать и не приходилось.       Рванув тесёмки плаща, Рен швырнул его прямо на замызганный пол. Сердце стучало так сильно, что казалось, будто оно вот-вот проломит хрупкие рёбра и, прорвав тонкую разгорячённую кожу, выкатится наружу, разляжется в куче других таких же склизких окровавленных сердец, бычьих и свиных, где ему самое место.       Тупые маленькие глазки неотрывно наблюдали за тем, как Рен не торопясь стягивает с себя одежду. Ткань скользила по бледной, покрытой мурашками коже, оставляя её совершенно беззащитной. Но юноша в защите и не нуждался. Продолжая ухмыляться, он переступил через груду дорогих тряпок и направился к столу. От соприкосновения тела с ледяной скользкой поверхностью свело мышцы бёдер и ягодиц, но Рен уверенно закинул ногу на ногу, облизнул сухие губы и склонил голову к плечу.        — Иди сюда, скотина. Я жду.       Глазки наконец моргнули. Через несколько мгновений тень у стены медленно сдвинулась.       Он был огромен — Рен ростом едва доходил до его груди, — грузен и неповоротлив. Редкие сероватые волосы жёсткой щетиной покрывали крупную голову, такая же щетина пробивалась на подбородке и на руках. Грубое лицо казалось высеченной из камня маской с навеки застывшим бессмысленным выражением. Губы этого существа никогда не размыкались — мясник Наор утверждал, что его помощник не умеет говорить и в крайнем случае обходится мычанием. Крайний случай наступал редко: громила был совершенным идиотом и понятия не имел, как нужно общаться с людьми. Впрочем, для Рена это не имело никакого значения — главное, что существо было способно выполнять свою роль.       Широкая мозолистая ладонь легла на обнажённое колено юноши и медленно поднялась чуть выше. Рен прикусил нижнюю губу и с вызовом заглянул в чужие бессмысленные глаза.        — Тебя каждый раз нужно учить? Шевелись.       Ноздри громилы с шумом раздулись, как у быка. Сильные пальцы сжались на узком бедре. Рен задрожал и судорожно вцепился в широкие плечи парня, привлекая его к себе.       Руки помощника мясника были большими и тёмными; шрамы покрывали их целиком, начиная от самых кончиков пальцев. Толстые сломанные ногти больно царапали изнеженную кожу Рена, которую громила гладил размеренно, с нажимом, почти прямой ладонью, — словно пытался содрать. Юноша потянулся к пряжке на поясе великана и нетерпеливо дёрнул, распуская ремень. Огромные руки наконец нашли себе подходящее место на его бёдрах и развели их в стороны.       Каждый раз это больно — не так больно, как в первый, но всё равно больно, мерзко и изматывающе. Удушливый запах кружит голову, потолок плывёт перед глазами, хочется кричать в голос, но выходит лишь протяжно стонать, закусив до крови собственные пальцы. Однако эту боль вытерпеть куда проще, чем другую: скрытую глубоко внутри, почти незаметную и оттого ещё более невыносимую…       Холод и боль заставляли тело сотрясаться всё сильнее. Резко убрав руку от лица, Рен вцепился в края стола и выгнулся. Во рту пересохло, грудь поднималась толчками, внутри всё горело, но Рену нравилось это пламя — оно выжигало всё, что его тяготило, оставляя внутри пустоту хотя бы на короткое время.       Всё глубже. Всё больнее. Всё дальше от обязанностей, от дома, от ненавистных занятий, от бесконечных поучений отца… Затылок врезался в столешницу с такой силой, что потемнело в глазах, и на этот раз Рен закричал — во всё горло, отчаянно, торжествующе, не задумываясь о том, что, возможно, его крик могут услышать с улицы.       Плевать. На всё плевать. Непомерная тяжесть чужого тела, навалившегося сверху в последнем судорожном усилии, выдавила из груди последние остатки горечи, которая упоительно растеклась по языку, возвещая о достигнутом.       Шея одеревенела и повиновалась с трудом, но Рен всё же смог поднять голову и дёрнуть уголком рта.        — Ты доволен?       Зверь в человеческом обличье громко сопел, исподлобья глядя на него тупыми глазками. Наверняка доволен — его инстинкты удовлетворены. Каждый получил то, что хотел.       Содрогаясь, юноша приподнялся на руках и опустил глаза. Кожа была покрыта разводами, её неприятно стягивало. Мать упала бы в обморок, случись ей хоть краем глаза увидеть собственного сына таким грязным…       Хохотнув, Рен сполз со стола на пол.       Помощник мясника стоял рядом, толстые руки безвольно висели вдоль тела. Его штаны всё ещё были спущены до колен. Мутные голубые глаза будто приклеились к лицу Рена.        — Сам не додумаешься, что нужно одеться? — сквозь зубы бросил Рен и, не дождавшись реакции, приказал: — Оденься, живо!       Мыкнув что-то себе под нос, громила медленно натянул штаны. Рен отвернулся и внезапно ощутил, как тело охватывает дрожь. Запоздалая реакция? Колени тряслись так сильно, что он не мог сделать ни шага к лежащей на полу одежде. Но это поправимо.        — Принеси, — отрывисто велел он, указывая на груду ткани. Запах сырого мяса кружил голову. Хотелось поскорее уйти.       Как ни странно, зверь повиновался сразу: медленно сгрёб огромными лапами вещи, приблизился к Рену и остановился. Пришлось силой отнимать одежду у него.       Грязно-голубые глаза смотрели в упор, и это раздражало.        — Уйди с дороги.       Вместо того, чтобы привычно повиноваться, помощник мясника вдруг протянул широкую ладонь и положил её на волосы Рена. От неожиданности тот отшатнулся и выпалил:        — Что ты себе позволяешь, скотина?! Пропусти меня!       Обогнув великана по широкой дуге, Рен выскочил за дверь и бросился вверх по лестнице, зная, что в одной из комнат его уже ждёт большой чан, наполненный тёплой водой, — Наор честно отрабатывал деньги, которые получал от него.       Самое сложное — смыть с себя тяжёлый удушливый запах, будто насквозь пропитавший тело. Юноша медленно и тщательно оттирал кожу, заметая следы собственного преступления и порой морщась от боли, и радовался тому, что не думает ни о чём. Та огромная скотина, конечно, непроходимо тупа, но справляется со своей задачей: мастерски вырезает боль из его головы, как и положено помощнику мясника. Жаль, что это только временно…       Проведя ладонью по мокрым волосам, Рен вспомнил неожиданное прикосновение и нахмурился. Что это было? Его теперь жалеет бессловесная тварь? Отвратительно… Хотя, должно быть, не более отвратительно, чем он сам.       Рен выбрался из чана, мрачно ухмыляясь себе под нос.       …Едва начало темнеть, домой вернулся неизменно опрятный и безмятежно улыбающийся Тэорен.        — Как прошли занятия, милый? — спросила мать, подавая ему руку.        — Превосходно, мама, сегодня я узнал множество новых вещей.        — Каких же? — вступил в разговор чем-то раздражённый Конор. — Ты никогда не рассказываешь.        — Боюсь, ты не поймёшь, — улыбнулся Рен. — Что у тебя с лицом? Ты снова облил учителя чернилами и был наказан?        — Вот ещё!        — Не ссорьтесь, — призвал сыновей к порядку отец. — Время ужинать.       Сидеть было больно, но спина Рена оставалась прямой, а лицо спокойным. Внутри же раскинулась чёрная бездна с осклизлыми стенами, которые принимались натужно гудеть всякий раз, когда юноше случалось задержать взгляд на крохотной ссадинке, оставленный обломанными ногтями животного на его запястье.       Если бы они знали, о, если бы только знали, как всего несколько часов назад он извивался на столе для разделки мяса, отдаваясь самому жалкому существу на свете самым непристойным способом из всех возможных… Как вытянулись и побелели бы их лица, с каким грохотом посыпались бы на пол аккуратные тарелки. Отец бы принялся кричать или даже браниться, мать не успела бы дотянуться до склянки с нюхательными солями, а брат вообще не понял бы ничего, но завопил бы вместе со всеми. Если бы они только знали, как глубока бездна внутри него, если бы представляли, насколько легче добродушно улыбаться, балансируя на самом её краю…        — Ты доел, Тэорен?        — Да, благодарю. С вашего позволения, я поднимусь в свою комнату и посвящу оставшееся до сна время чтению. — Юноша благовоспитанно промокнул губы салфеткой и взглянул на отца.        — Позволяю, — кивнул тот.        — Не лучше ли немного отдохнуть? — с тревогой заметила мать. — Твоя тяга к знаниям похвальна, но…        — Но ты себе скоро все мозги сломаешь, — безжалостно перебил Конор и показал старшему брату язык. Мать встряхнула непоседу за плечо, а Рен лишь снисходительно улыбнулся и покинул столовую.       На столе в комнате его ждал раскрытый на середине исторический труд. Юноша присел и машинально опустил глаза в книгу, но ничего не видел. В голове всё ещё звенела чёрная пустота, и хотелось подольше насладиться этим ощущением в одиночестве, пока никто не отвлекает.       Из бездны вдруг выплыло лицо помощника мясника. Оно было грубым и мерзким, но отчего-то Рен не чувствовал отвращения, вспоминая знакомые, почти звериные черты. Напротив, грудь защемило от волны тепла. Это лицо… настоящее. За ним ничто не скрывается, оно равно истинной натуре, что внутри — то и снаружи. Забавно, что у столь низкого создания есть право, недоступное наследнику богатого дома — право не изменять себе в угоду другим.       Сам же Рен с рождения только этим и занимался. Худшим его кошмаром стала боязнь не оправдать чужих ожиданий, наибольшей угрозой — разочарование отца. А когда Рен осознал, что не соответствовал его требованиям с самого начала, отчаяние и страх едва его не погубили. Однако он выжил. Приспособился. Нашёл выход и решил больше ни о чём не сожалеть. Даже о том, что за спиной отца он платит своим учителям за то, что они покрывают его отсутствие.       Всё это того стоит. Стоит того, чтобы глядя в глаза отцу, чувствовать не пожирающий изнутри стыд, а удовлетворение.       В дверь постучали чётко и размеренно. Чуть вздрогнув, Рен перевернул разом несколько страниц и отозвался:        — Войдите.       Отец немедленно последовал приглашению. Сын встал, приветствуя его.        — Сядь.       Устроившись друг напротив друга, они некоторое время молчали. Затем отец сухо заговорил:        — Как я уже отмечал сегодня, меня радуют отзывы учителей о том, как ты усердно трудишься, постигая науки. Это необходимо для твоего будущего.        — Благодарю, отец.        — Я решил лично справиться о твоих достижениях. Вижу, ты изучаешь труд Вилена. Перескажи последнюю главу.        — Конечно, отец.       Нет ничего проще. Рен был достаточно умён, чтобы постигать науки без помощи старых профессоров. Губы двигались сами, выговаривая давно заученные бессмысленные слова, а холёная рука, лежащая на столе, одобрительно постукивала пальцами в такт.       На отца смотрел любящий сын, чьи помыслы чисты и чей разум жаждет только знания. Старательный. Послушный. Ответственный. Безупречный.       А в груди у него — исступлённо пульсирующий, уродливый кусок испорченного мяса.